Хэйден вздыхает.
— Ладно, пойдём в КомБом, дам тебе там доступ, но при одном условии — сёрфить буду я.
— Это ещё почему? Боишься, что стоит мне влезть в Сеть — и ей кирдык?
— Просто окажи мне услугу, хорошо? У нас тут нелады с компами, лучше перестраховаться.
— Ну ладно. Давай поскорее, пока на меня не насел какой-нибудь болван, считающий, что важнее его проблемы на свете ничего нет.
Странно: ребята в КомБоме заметно всполошились, увидев Коннора. Неужели он наводит на них такой страх? Никогда не замечал.
— Расслабьтесь, — говорит он им. — Никого не собираюсь бить. — И, помолчав, добавляет: — Пока.
— Перерыв десять минут, — говорит подчинённым Хэйден, и ребята сыплются вниз по трапу, обрадовавшись, что можно хоть немного отдохнуть от компов.
Хэйден и Коннор усаживаются перед монитором, и Коннор вытаскивает из кармана бумажку, которую ему дал Трейс.
— Проведи это имя через поисковик.
Хэйден вводит «Дженсон Рейншильд», но результаты не обнадёживают.
— Хм-м... Есть Джордан Рейншильд, бухгалтер в Портленде. Джаред Рейншильд — четвероклассник, выиграл какой-то художественный конкурс в Оклахоме...
— А Дженсона нет?
— Есть несколько Дж. Рейншильдов.
Хэйден идёт по ссылкам. Одна из них — мать, ведущая никому особо не интересный блог о своих детях; по другой Хэйден выходит на слесаря-сантехника. И так далее. Никто не производит впечатления человека, в честь которого сначала воздвигли, а потом снесли бронзовую статую.
— Да кто это такой?
— Когда узнаю — скажу.
Хэйден поворачивается на своём вращающемся стуле лицом к другу.
— Это всё? Больше никого не ищем?
Коннор кое-что припоминает. Адмирал говорил о каких-то событиях, приведших к «нашему извращённому образу жизни». Он говорил, что ему, Коннору, надо всё разузнать об этих событиях...
— Поищи по словам «поколение террора».
Хэйден стучит по клавишам.
— Что это такое? Кино, что ли?
Но когда на экране появляются результаты поиска, становится ясно, что речь не о кино. Огромное количество ссылок. Адмирал был прав — информации полно, бери — не хочу, только она спрятана под миллионами веб-страниц. Ребята останавливаются на одной из статей.
— Посмотри на дату, — говорит Хэйден. — Кажется, это незадолго до начала Глубинной войны?
— Не знаю, — отзывается Коннор. — Ты знаешь точные даты её начала?
Хэйден затрудняется с ответом. Странно. Потому что Коннор точно помнит основные даты других войн, а вот Глубинная... Как-то всё расплывчато. В школе они это не проходили, по телеку об этом тоже ничего не рассказывали. Он знает, что такая война была и почему она произошла, а больше ему ничего не известно.
Первая статья рассказывает о спонтанных сборищах молодёжи в Вашингтоне, округ Колумбия. Хэйден проигрывает видеоклип.
— Ничего себе! Вот это толпа!
До Коннора вдруг доходит:
— Дети! Это всё дети!
Тысячи тинэйджеров заполняют Нэшнл Молл — обширный парк между Капитолием и мемориалом Линкольна. Толпа такая плотная, что травы не видно.
— Это что — эпизод войны? — недоумевает Хэйден.
— Нет, думаю, это что-то другое...
Репортёр называет происходящее «Тинэйджерским маршем террора», тем самым дав мероприятию негативное определение. «На сегодняшний день это самое массовое выступление из всех, которые нам довелось видеть. Для разгона толпы полиция уполномочена применить новое оружие, о котором в обществе пока ещё идут споры — патроны с транквилизатором...»
Как?! Транк-патроны, о которых «идут споры»?! Да ведь они — всеми одобряемое оружие! Естественная часть жизни. Или как?..
Хэйден прокручивает статью в конец.
— Тут говорится, что они протестуют против закрытия школ.
Тут уж Коннор окончательно заходит в тупик. Да какой пацан, если у него все дома, будет протестовать против закрытия его школы?
— А ну-ка, — говорит он, указывая на ссылку, гласящую «Страх за будущее».
Хэйден кликает по ссылке, и та переносит их на передовицу, принадлежащую какому-то умнику-политикану. Тот рассуждает о трудностях экономики и коллапсе системы общественного образования. «Мы превратимся в нацию рассерженных тинэйджеров, которые не ходят в школу, не имеют работы, которым нечем занять свои праздные руки. Я в страхе — и вам тоже не помешало бы испугаться».
Ещё репортажи. Такие же точно рассерженные подростки, требующие перемен; не добившись желаемого, они высыпают на улицы, и толпа громит всё, что попадается под руку, сжигает автомобили, бьёт окна, давая выход своей коллективной ярости. В самом разгаре Глубинной войны президент Мосс — всего за несколько недель до убийства — объявляет усиление режима чрезвычайного положения и приказывает ввести дополнительный комендантский час для всех, кто моложе восемнадцати. «Каждый нарушитель комендантского часа будет препровождён в колонию для несовершеннолетних».
А вот и репортажи о детях, покинутых родителями или изгнанных из дома. «Дикари» — так называют их в новостях. Потом на экране возникает видео, на нём — трое молодых людей: расставляют руки, а затем сближают их... Белая вспышка — и картинка превращается в мельтешение «снега». «По всей видимости, — вещает обозреватель новостей, — эти дикари-самоубийцы изменили химический состав своей крови, и когда они хлопают в ладоши, их тела детонируют».
— Ни фига себе! — восклицает Хэйден. — Первые хлопатели!
— Всё это происходило во время Глубинной войны, — указывает Коннор. — Нация разрывалась на части между сторонниками Жизни и сторонниками Выбора. Все беспокоились о нерождённых детях, а уже родившихся совсем забросили. Ну то есть — ни школ, ни работы, ни перспектив на будущее. Неудивительно, что у детишек совсем башню снесло!
— Да. Разрушим всё старое и начнём заново...
— Ты их осуждаешь?
И тут до Коннора доходит, почему этому не учат в школе. Как только система образования была реструктурирована и подчинена корпорациям, никто не хотел, чтобы дети узнали, насколько они были близки к свержению правительства. У детей в руках была великая сила — и это должно оставаться для них тайной.
Ссылки ведут Коннора и Хэйдена к знаменитому видеоклипу: подписывается Соглашение о расплетении, представители воюющих армий пожимают друг другу руки. А вон там, на заднем плане — Адмирал, совсем ещё молодой. Голос за кадром толкует о мире, заключённом между Армией Жизни и Бригадой Выбора, мире, пролагающем путь к нормализации жизни страны. О бунтах подростков — ни слова. И однако в первые же недели после заключения Соглашения организована Инспекция по делам несовершеннолетних, колонии для Дикарей превратились в заготовительные лагеря, а расплетение стало... образом жизни.
Правда обрушивается на Коннора с такой жестокой силой, что у него голова идёт кругом.
— Боже мой! Значит, Соглашение о расплетении было подписано не только для того, чтобы прекратить войну! Его заключили, чтобы расправиться с «поколением террора»!
Хэйден отстраняется от компьютера, как будто боится, что тот вдруг начнёт хлопать и разнесёт их в клочья.
— Адмирал, должно быть, знал об этом.
Коннор качает головой.
— Когда его комиссия предложила Соглашение о расплетении, он не верил, что люди пойдут на такое. А они пошли... потому что боялись своих детей-подростков больше, чем собственной совести.
Теперь Коннору ясно, что Дженсон Рейншильд, кем бы он ни был, как-то замешан во всём этом, но «Граждане за прогресс» приложили все усилия, чтобы стереть этого человека с лица земли.
40 • Старки
Мейсон Старки ничего не знает ни о Дженсоне Рейншильде, ни о «поколении террора», ни о Глубинной войне. А если бы и знал, то ему всё это до лампочки. Из всех общественных дел ему небезразличен только «Клуб аистят».
Его побудительные мотивы эгоистичны и альтруистичны в одинаковой мере. Он не прочь вознести своих «пташек» на вершину славы, но только в том случае, если они все будут знать, что это сделал он и никто другой. А что? Почёт должен доставаться тому, кто его заслуживает. Хвала великому иллюзионисту Старки — ведь созданные им иллюзии превратились в нечто очень даже ощутимое!
Старки надеется, что путч удастся совершить втихую, но внутренне он готов к любым событиям. Либо всё будет чин-чинарём, и Коннор проявит мудрость и сам отойдёт в сторонку, освобождая место для более сильного лидера, либо... либо Старки раскатает его в лепёшку. И угрызения совести Старки терзать не будут. В конце концов, Коннор при всех его попытках прикинуться оплотом справедливости, упорно отказывается спасать от расплетения аистят.
— Мы берём детишек только из тех семей, где риска поменьше, — объяснял Коннор Старки. — Не наша вина, что аистята всегда попадают в большие семьи и ситуация у них сложней.
Ну да, то же самое толковал и Хэйден. Но, по мнению Старки, это никудышное оправдание.
— Так значит, тебе наплевать, что их отдают на расплетение?
— Нет! Но мы делаем только то, что в наших силах.
— Маловато же, выходит, у нас силёнок!
Вот тогда Коннор вспылил. Впрочем, в последнее время он взрывается всё легче и всё чаще.
— Будь твоя воля, — заорал он на Старки, — ты бы начал взрывать заготовительные лагеря! Это не наши методы! Мы должны выиграть эту войну, но не так! Если мы ударимся в терроризм, власти в долгу не останутся — уничтожат все убежища беглых расплётов!
Эх, с каким бы удовольствием Старки припёр начальничка к стенке! Но он отступил.
— Ты извини меня, — сказал он. — Просто я не могу сохранять спокойствие, когда дело касается аистят. Внутри всё так и кипит.
— Твоё кипение — вещь хорошая, — ответил Коннор, — но только тогда, когда крышку не срывает!
Вот за это Старки с удовольствием треснул бы его по башке, но опять-таки — он лишь улыбнулся и ушёл. Кстати, о крышках. Придёт день, и неизвестно ещё, кому будет крышка.
Пока Коннор с Хэйденом штудируют историю в КомБоме, Старки развлекается в Рекряке — учит ребят простым карточным фокусам и приводит их в восторг, «обманывая» на близком расстоянии. Уж в этом он мастер, ночью подними — сделает и не запнётся. Это их «аистиный час» — с семи до восьми вечера. Прайм-тайм — лучшее время дня. Под крыльями Рекряка веет приятный ветерок. Старки просит одного из аистят принести ему попить — не хочется подниматься из своего удобного кресла. Денёк выдался не из лёгких, и хотя сам Старки раздачей пищи не занимается, но контролировать работу других — тяжёлый и неблагодарный труд.