— Доняли, — согласился Воробей. — Свинца ему влепили. Вишь как ревет!
Но тут сразу оборвался рев. Одно эхо еще гуляло, отдаляясь и затихая.
— Ножом доконали, — объяснил Воробей. — Должно, Ероха этот, что с серьгой, и всадил свой засапожный нож под самое под сердце.
И ребята снова ринулись вперед, к городу, который уже виден был за пустым полем, на высоком берегу Волги.
ГОЛОВА ДОРОЖЕ ЗОЛОТА
Андреян внимательно выслушал рассказ Воробья и Сеньки о том, что произошло в бору час назад.
В избе при кузнице было тихо, только муха где-то отчаянно билась — должно быть, запутавшись в паутине.
Арина чистила грибы. Она разложила их на столе: боровики отдельно — сушить на зиму, и лисички тоже отдельно — нажарить к обеду.
— Да верно ли, Сенюшка, это те самые воры? — спросила она, продолжая работать ножом. — Может, опознался ты?
— Не опознался, маманя, — ответил Сенька. — Я сразу их узнал: и Кузьку и другого, с серьгой; Ерохой кличут.
— Да не о том, Арина, печаль, те или не те, — сказал Андреян, сняв с колка у дверей свой летний колпак. — Ведь что умыслили злодеи, ты подумай!.. Ну, я тут схожу. Не вернусь к обеду — обедайте без меня.
— Куда ты, Андреян? — забеспокоилась Арина. — Чего так сразу с места сорвался?
— Сорвешься тут! — бросил ей Андреян и шагнул в сени.
Он шел по посаду, высматривая казака Ромашку в толпах людей, которые валом валили с базара и на базар. И толкучка же была в то лето в Ярославле! Как в Нижнем Новгороде, и сюда каждый день шли с разных сторон всё новые отряды. Минин вооружал их и снабжал одеждой и продовольствием. Пожарский проверял их боевую готовность. Уже и татары казанские влились в общеземское ополчение, и черемисы пришли из Заволжья, в островерхих шапках, на степных конях, вооруженные луками и стрелами и короткими мечами.
Казак Ромашка, которого разыскивал Андреян, пристал к ополчению недавно, на одном из переходов между Решмой и Кинешмой. В шелковой вишневого цвета рубахе, красивый и удалый, Ромашка был очень приметен и скоро полюбился князю за прямой и легкий нрав и за смышленый ум. Дмитрий Михайлович оставил Ромашку при себе; и Ромашка так понял свою должность, что обязан он охранять князя от всякой напасти, какая могла бы приключиться с набольшим воеводой в столь смутную пору.
Андреян высматривал Ромашку на посадской улице и на базаре напрасно. В Ярославле Ромашка почти не покидал двора, на котором стоял постоем Дмитрий Михайлович, и отлучался оттуда только вместе с князем.
«Неужто и в воскресенье топчется у ворот Ромашка? Верный слуга, ничего не скажешь!»
Подумав так, Андреян свернул с базара и прошел в Рубленый город. Там кузнец взял напрямик, берегом Волги, высоким, как гора.
Двор, на котором стоял Пожарский, был забран частоколом, ворота — на запоре. Но и в этом месте было на улице людно. Ополченцы, пригородные крестьяне, бурлаки с судов, монахи, татары — все сновали здесь взад и вперед, спускались вниз, к реке, либо брели по крутым тропкам вверх — с реки, в город.
Андреян постоял у ворот, тронул калитку, но, заложенная со двора засовом, она почти не подалась. Однако Ромашка уже был тут, и Андреян услышал со двора его голос:
— Козьма Минич, ты? Сейчас отопру. Ждет тебя воевода.
Калитка приоткрылась, и Ромашка выглянул на улицу.
— О! — воскликнул он от неожиданности. — Я думал — Минин, ан это ты? Зачем пожаловал?
— Не тут, казак, говорить. Дело это такое… — Андреян подумал и нашел нужное слово: — Страшное это дело. Соизволь, взойду на двор.
— Вот как! — И глаза у Ромашки сверкнули. — Взойди, Андреян. Страшное дело?
Он пропустил кузнеца, захлопнул за ним калитку и снова запер ее на засов.
Тем временем два человека вышли из бора и пересекли поле, которое лежало между дубками на опушке и городом. На одном был красный кушак, у другого — серьга в ухе. Тот, что в красном кушаке, тащил огромные рога сохатого лося, взвалив их на спину. У другого было что-то завернуто в лосиную шкуру. Кузька Кокорь и Ероха-хват сделали свое дело. Но это только начало. Главное еще было впереди.
Встречавшийся народ с любопытством оглядывал обоих молодчиков, взявших в лесу такую крупную дичь. Их пробовали расспрашивать, каким способом они зашибли сохатого, но Кузька с Ерохой, видимо, торопились и шли, не останавливаясь. Только на минуту пристали они за часовней. Там к ним подошли трое, и один, скуластый, глянув по сторонам, спросил:
— Ну как?
— Орел или решка, — ответил замысловато Кокорь, — чет или нечет, выйдет али нет. А не выйдет, так промышляйте, Обрезка со Стенькой, сами.
Этот, который звался Обрезкой, был с виду сущий калмык, хотя считался казаком с Дона.
Обрезка тряхнул головой.
— Ты, Кузька, сам не плошай, делай, — сказал он. — На меня не переваливай.
— Ты что же, Обрезка, на попятный?
— Да не на попятный, а по уговору: ты начинай.
— Мы по уговору, как, значит, уговорились, — поддержал Обрезку тот, что звался Стенькой — рыжий парень в рысьей шапке.
— То-то же! — погрозился Кузька. — А как месяц взойдет над бором, приходите в яму. И ты, Хвалов, приходи.
Хвалов, кривоногий мужичонка, жил на дворе у Пожарского, таскал в поварню дрова и носил из колодца воду. Когда Кузька обратился к нему, глаза у Хвалова забегали, он закашлялся и прохрипел:
— Ну, а деньги, Кузя, когда же? Задаток, как договорено… пять рублей… И сапоги тоже…
— Задаток, остаток!.. Сказано: приходи в яму! Только месяц взойдет, я сразу гукну филином. Так ты тогда сразу в яму полезай. Не опасайся, Хвалов!
И Кузька с Ерохой, кивнув своим товарищам, снова тронулись в путь.
Они вышли к нагорному берегу Волги. До двора Пожарского осталось шагов пятьдесят, не более. Вот они — резные ворота, крытые тесовой кровелькой, и рядом с воротами калитка… Но Кузька вдруг остановился и рога убитого лося сразу с плеч спустил. Остановился и хват с серьгой.
Кузька с Ерохой увидели, как открылась калитка и со двора на улицу вышел человек, за ним — другой. В одном из них Кузька и его товарищ сразу узнали Ромашку. А другой кто? Будто и другого Кузька где-то видел… Но где и когда?
За полтора года, что пробежали с того осеннего дня, как Кузька водил кузнеца в Москве по торговым рядам, Андреян почти не изменился. От солнца, ветра и копоти в кузнице шрам на лице у Андреяна был уже едва различим. А у Кузьки Кокоря память хорошая: он узнал кузнеца. Вспомнил, как обхаживал он Андреяна на площади и в рядах, пока не завладел его кошелем. Ох, и завопил же тогда кузнец, заметив пропажу!
«Что как узнает меня? — мелькнуло у Кузьки в голове. — Схватит за ворот, а Ромашка тем временем в Epoxy вцепится. Сбежится народ. Пропала тогда вся затея. Пропало и золото, что обещано было от панов за нож, всаженный Пожарскому в грудь…»
А двое у ворот, Ромашка с Андреяном, не уходили. Напротив, они расселись на приворотной лавочке и, видимо, переговаривались друг с другом, поглядывая направо и налево. Мало того: из калитки вышел стрелец и тоже присел на лавку.
«Ну, нет! — решил Кузька. — Золото золотом, а голова дороже».
— Признал ты мужика, что рядом с Ромашкой? — спросил он Epoxy.
— Что-то будто… — стал лепетать Ероха.
— «Что-то будто»! — передразнил Кузька своего товарища. — С виду хват — сам чёрт не брат, а в деле — прямой ты Ероха-воха! Ну, некогда разговаривать! Заворачивай оглобли!
Заулками, которых в Ярославле было, пожалуй, не меньше, чем в Москве, Кузька с Ерохой пробрались на базар. По дороге Кузька напомнил Ерохе о кошеле, который они вытащили в запрошлом году у заезжего кузнеца.
Но кошелей было много. Ероха с Кузькой тащили их из пазух и карманов у кузнецов и жнецов, у стрельцов и сапожников, не разбирая ремесла и звания. Сколько ни моргал глазами Ероха, сколько ни тряс серьгой, а вспомнить Андреяна не мог.
Но все равно встреча с Андреяном меняла все дело. Проникнуть сегодня к князю нечего было и думать. И, конечно, уже не Кузьке с Ерохой надо было теперь начинать.
Решив так, Ероха с Кузькой, не дорожась, продали на базаре всю свою добычу. На вырученные деньги они накупили пирогов, калачей, жареной рыбы и здоровенную баклагу хлебного вина. Со всем этим они выбрались за город, на берег Волги, к большой ямине, в которой литейщики отливали в это лето пушки. Яма была брошена литейщиками, потому что всего через несколько дней им предстояло выступить вместе с передовыми полками ополчения к Москве.
Сидя в яме, Кузька с Ерохой пили вино, закусывали и ждали, когда над бором покажется месяц.
Прошло немного времени, и над бором словно заструилось. А там и молодой месяц выставил поверх темных сосен свои серебряные рожки…
Заметив это, Кузька сразу же загукал в кулак:
— Бугу, бугу, бугу…
И тотчас в яму скатились Хвалов и Стенька с Обрезкой.
Кузька дал и им хлебнуть из баклаги, после чего все поговорили, поспорили, чуть было не подрались и наконец условились обо всем.
НА ДРУГОЙ ДЕНЬ
В казачьих полках, стоявших под Москвой, было много смутьянов и изменников во главе с атаманом Ивашкой Заруцким.
Заруцкий боялся земского ополчения, которое вот-вот должно было выступить из Ярославля. И казачьему атаману казалось, что хорошо бы задобрить князя Дмитрия Михайловича, перетянуть его на свою сторону.
Чтобы подкупить Пожарского, к нему приехало из подмосковных казачьих таборов целое посольство. Послы, в рваных кафтанах и дырявых сапогах, с удивлением разглядывали ратников Пожарского, которые были хорошо одеты и, видимо, сытно накормлены. Пожарскому казаки привезли жалованную грамоту на владение богатым селом Воронином, недалеко от Костромы.
Усмехаясь, разглядывал Пожарский грамоту, писанную на ошмётке бумаги — должно быть, пьяным писарем казачьим. А послы принялись стращать Пожарского всякими бедами, если он не передастся на сторону Заруцкого. Дмитрий Михайлович пожал плечами.
— Мы ничего не опасаемся, — сказал он послам, — ничего не боим