И все же постепенно у этого энтузиаста ветеринарии появились новые, необычные интересы. Началось с того, что при вскрытии животных Скрябин несколько раз обнаруживал у них различных гельминтов. Сначала это казалось случайностью. Случайными сожителями именовали их и те учебники, по которым учился ветеринарный врач. Но когда гельминты стали обнаруживать себя почти в каждом охотничьем трофее, в каждой пойманной рыбе и вскрытом домашнем животном, Константин Иванович задумался. Богатый формами мир паразитов перестал ему казаться таким мирным и безвредным, как считало большинство зоологов. Многие виды Скрябин не мог даже определить. Он посылал их в Петербург, но и тамошние специалисты подчас становились в тупик перед находками настойчивого провинциала.
Между тем находок становилось все больше. Константин Иванович завел у себя в квартире целый гельминтологический музей. В банках со спиртом и формалином хранятся у него совершенно уникальные экспонаты. Из кровеносных сосудов коровы удается извлечь первого в России и даже на Европейском континенте гельминта — возбудителя шистозоматоза крупного рогатого скота. Другой червь оказался принадлежащим к прежде неизвестному виду, и некоторое время спустя профессор Варшавского университета Соловьев присвоил ему имя «дикроцелиум Скрябини». (Кстати сказать, после этого первого «крестника» Константина Ивановича ученые мира дали имя Скрябина более чем 180 видам и родам вновь открытых гельминтов). Об оригинальной коллекции не без иронии заговорили в научных кругах Москвы и Петербурга. Для шуток и недоумения причин было вполне достаточно. Никто из ветеринарных и медицинских врачей (да и зоологов) не имел представления о паразитологии как самостоятельной науке. Петербургские и московские профессора ссылались на опыт Лондона и Берлина, а там оставалось неведомым даже самое слово «гельминтология». В Берлине существовала кафедра медицинской зоологии, а в Лондонском университете — кафедра тропических болезней, где тоже никто не изучал влияние паразитических червей на человека и животных.
Зимой 1910 года легендарная коллекция Скрябина попала наконец на глаза специалистам. Константин Иванович привез ее в нескольких ящиках на Всероссийский съезд ветеринарных врачей. Вокруг этих ящиков прозвучало тогда немало возгласов удивления: такого количества различных паразитов никто до него не собирал. Однако, насмотревшись на эти «раритеты», коллеги ветеринары высказались примерно так же, как в свое время противники Пастера: «Микробы-то существуют, но в заболеваниях человека и животных они не принимают решительно никакого участия». Речь самого Скрябина на съезде для многих тоже прозвучала непривычно и даже несерьезно. Он предлагал создать кафедру паразитологии в ветеринарных институтах, предупреждал об опасности очервления мира, звал медиков и ветврачей обратить особое внимание на этих тайных врагов человечества.
— Фантазер! — посмеивались в кулуарах. — Способный человек, но выдумщик, каких мало. Пугает нас червями, в то время как сап, ящур и чума рогатого скота ежегодно уносят сотни тысяч голов. Вот посидит в глуши да получит от губернатора пару-другую нагоняев за эпизоотию, так быстро оставит свою блажь.
Ах, как они ошибались, эти серьезные и разумные ветеринары! И многим из них скоро пришлось убедиться в своей ошибке. Ибо новый раздел паразитологической науки — гельминтология — зародился всего лишь через несколько лет, буквально у них на глазах. Но таков уж путь науки. Разве когда-нибудь восторжествовала в мире хоть одна большая идея без сопротивления, без борьбы и труда?
Еще целый год после съезда прожил Скрябин в Аулие-Ата. Но туркестанская глухомань не угасила его души, не сломила его. Каменный домик на окраине Аулие-Ата в двух шагах от пустыни все это время оставался оплотом интеллектуальной и творческой жизни города. Вечерами из окон слышались звуки фортепьяно — пунктовый ветеринар был любителем музыки и охотно играл сам. Здесь гостеприимная хозяйка, жена и друг Константина Ивановича Елизавета Михайловна, сердечно принимала всякого, кого интересовали не карты и водка, а живая беседа, свежие новости, общественные проблемы края.
Ровно пятьдесят лет спустя, осенью 1961 года, Константин Иванович и Елизавета Михайловна снова побывали в бывшем Аулие-Ата — городе Джамбуле. Старый дом, в котором полстолетия назад зарождалась гельминтология, правительство Казахстана превратило в музей академика Скрябина и лаборатории с медицинским, ветеринарным и агрономическим отделами. Право торжественно перерезать ленточку перед входом в музей джамбульцы предоставили дорогому гостю и юбиляру. Ветеринары, врачи, ученые-биологи, казахские колхозники-скотоводы зааплодировали, когда знаменитый академик после полустолетнего отсутствия переступил порог своего дома. Для них это был только ритуал, радостный и добрый ритуал открытия в республике еще одного культурного учреждения. Но для восьмидесятидвухлетнего виновника торжества в этом шаге спрессовалась вся его жизнь, весь путь от пунктового ветеринара, представителя самой «неуважаемой» профессии, до главы всемирно признанной научной школы. Порог старого каменного дома был порогом двух миров, двух пережитых эпох. Злые языки утверждают, что, вступив в дом, академик остановился, чтобы вытереть повлажневшие от волнения глаза. Может быть. Жизненные дороги искателя редко бывают гладкими, и, подводя итоги жизни, случается вспомнить и о горьких минутах.
В 1911 году Скрябин в порядке поощрения был послан ташкентским начальством на трехмесячные курсы в Петербург. Эта поездка совпала с серьезными раздумьями молодого ученого о дальнейшей судьбе того дела, которому он отдал последние годы. И пока по степным дорогам тройка мчала его из Аулие-Ата за три с половиной сотни верст до ближайшей железнодорожной станции, а потом несколько дней поезд вез его в Петербург, в душе Константина Ивановича крепло убеждение: пора глубоко изучить материал, который он собрал. Надо определить найденных гельминтов, исследовать все сложные отношения, которые возникают между паразитом и хозяином, добиться того, чтобы болезни, вызываемые червями, изучались бы медиками и ветеринарами также серьезно, как исследуются страдания, вызванные микробами. Но как это сделать?
В девятисотых годах в России и за границей только зоологи в какой-то степени занимались паразитическими червями, да и то лишь как сугубо зоологическими объектами. На Западе было несколько ученых, довольно хорошо знавших систематику и родословную паразитических червей, умевших различать паразитов по видам и родам. Ну что ж, как ни ограничен такой подход к гельминтам, видимо, для начала надо было поучиться у зоологов. Придя к такому решению, Скрябин начал хлопотать о заграничной командировке. Центральная ветеринарная лаборатория в Петербурге поддержала его, и в начале 1912 года ветеринарный врач впервые покинул пределы родины.
Сначала университет в Кенигсберге, потом Невшатель в Швейцарии, наконец, Альфорская ветшкола под Парижем. У разных людей пришлось учиться русскому ветеринару. Профессор Макс Браун в Кенигсберге багровел от возмущения, если только кто-нибудь из студентов пытался именовать его иначе, как «герр гехаймрат» — господин тайный советник. Но этот пруссак-солдафон отлично знал все особенности трематод — большого класса паразитических червей. Зоолог Отто Фурман из Невшателя, крупный специалист по червям-цестодам, оказался, наоборот, человеком высокой культуры. Он искренне привязался к своему русскому ученику. С Фурманом Скрябина соединяла потом долгая дружба. Полезными были также четыре месяца, проведенные в Париже у серьезного, деловитого профессора ветеринарии Райе. Но, несмотря на различие характеров, и немецкий, и швейцарский, и французский ученые самым уважительным образом относились к молодому русскому, ибо, в отличие от остальных учеников, он приехал к ним не с пустыми руками. Тяжелый сундук с сотнями пробирок — коллекция гельминтов, собранная в Туркестане, — везде сопровождал Скрябина. О многих найденных в Аулие-Ата видах гельминтов западные зоологи даже не слыхали.
Производственная практика. Студент IV курса К. И. Скрябин в «кибитке» на горных пастбищах Кавказа (Азербайджан). 1904 год.
В Россию Константин Иванович вернулся за две недели до начала первой мировой войны. Можно смело утверждать, что он был в это время единственным в стране окончательно сложившимся представителем гельминтологической науки. Но что с того? Его знания никому не были нужны. Ни в университетах, ни в ветеринарных институтах не существовало кафедры гельминтологии. Студентам, медикам и ветеринарам, не читали даже самого краткого курса о злостной деятельности и распространении паразитических червей. Оставалось одно: засесть за подготовку собственной диссертации и стать, так сказать, официально первым пророком нового учения.
Будем откровенны: диссертация «К характеристике гельминтофауны домашних животных Туркестана», защищенная в Юрьеве, произвела на тамошних ветеринарных профессоров странное впечатление. С одной стороны, диссертант поразил всех большими знаниями в области зоологии червей и высокой культурой исследований, но, с другой стороны, в работе его то и дело высказывались весьма необычные мысли. Этот Скрябин вводит в обиход науки никому прежде неведомое выражение — «гельминтофауна». Он утверждает, что животный мир очервлен и мы не знаем этого только потому, что мало знакомы с географией паразитических червей. Надо, говорит он, исследовать паразитов в масштабах всей планеты, с тем чтобы ясно представлять гельминтогеографию. Гельминтогеография! Слыхали вы что-либо подобное? Недоуменных вопросов диссертация вызвала немало. И все же явный талант соискателя, огромный затраченный им труд и несомненная полезность его работы для ветеринарии заставили юрьевских профессоров единогласно присудить Скрябину звание магистра ветеринарных наук. Так на исходе 1916 года зарождающаяся гельминтология обрела своего дипломированного ученого.
Но у науки о паразитических червях все еще не было своего «дома» — кафедры, лаборатории, и, возможно, дома этого не было бы у нее еще очень долго, если бы не революция. Первая кафедра паразитологии возникла в городе Новочеркасске, в Донском ветеринарном институте в 1917 году. Первым профессором ее был избран Константин Иванович Скрябин.