– Не-е-е-ет! – низким ото сна голосом проскрипела Марина, пытаясь с головой залезть под одеяло.
– Ты что думаешь, я тебя оттуда не достану? Ещё как достану! – Он стал тормошить её, как маленького ребёнка, а она сопротивлялась и по-детски повизгивала.
– Ой! Твои родители! – Марина с испугом уставилась на Сашу, потом – на закрытую дверь.
– Они давно ушли на работу. Да не волнуйся ты так! Ну постыдят немного для приличия, что пьяная завалилась в столь поздний час. Бить не будут, это я гарантирую!
– Опять?
– Что опять?
– Шутишь!
– Нет, Мариночка. На полном серьёзе. Рассказывай, что произошло.
– Ничего! Только ты не подумай… Я уж и не помню, когда столько пила. Может, два раза за всю жизнь.
– Тебе идёт. Ты такая тихая становишься, робкая.
«Особенно когда увидела твою мамашу с добрым лицом…» – улыбнулась Марина.
– Саш, давай поскорее свалим!
– А завтракать?
– Пошли в пышечную на Конюшенной? Сто лет пышек не ела. Мне до сих пор противно. Особенно от виски.
– Вино с виски – это сильно! Я бы умер. Тогда вперёд, пьяница. А то сейчас как придёт кто-нибудь!
– Шути, шути… – огрызнулась Марина, но на всякий случай вскочила с кровати, открыла дверь, огляделась по сторонам и побежала в ванную комнату чистить пальцем зубы.
На фоне Александра в час дня она смотрелась крайне странно: в сапогах на высоких каблуках и ультракороткой юбке, ещё и с припухшим помятым лицом. Ей казалось, что все прохожие обращают внимание на их странную парочку и строят догадки, кем они друг другу приходятся: «Думают, снял вчера хороший паренёк шалаву и поутру вывел подышать свежим воздухом, как собачку, только без поводка».
Пышки, обильно обсыпанные сахарной пудрой, вместе с бочковым кофе с молоком возвращали к жизни. Она съела сначала пять, потом ещё три. Набив живот до отвала, блаженно вздохнула.
– Кайф неземной! А теперь что будем делать?
Больше всего ей не хотелось ехать домой, на Корабле-строителей.
– Предлагаю сходить в Эрмитаж.
– Сто лет не была!
– Я раз в месяц обязательно. Мама – искусствовед. С детства приучен. Даже не представляю, как без этого. Для меня музей – лучшее место. Бродишь по залам… В каждой картине, виденной сто раз, что-то новое находишь. Отдыхаю душой. Я ведь в детстве рисовал, посещал художественную школу, в конкурсах участвовал. Это в отца, наверное. Только он самоучка. Мама, кстати, находила мои работы очень даже талантливыми. Только желание стать врачом взяло верх. А рисование я забросил окончательно ещё в институте. Теперь отец за меня отдувается. У него как-то получается совмещать работу со своим увлечением. Пишет на даче по выходным или когда в отпуск едет. Вечно тащит с собой мольберт, краски, несколько холстов. Мама летит самолётом, а мы трясёмся с ним двое суток в поезде.
– Детей любишь, раз детским врачом стал?
Глаза Александра потухли, и беспомощно повисли руки. Он ускорил шаг, точно хотел уйти далеко вперёд, чтобы она не видела его лица. Марина поспешила за ним и взяла за руку. Шли молча по Невскому. То тут, то там раздавался хохот. Люди радовались солнцу и беззаботно болтали, щурясь от яркого света. Мимо пробежал отчаянный парень в одной футболке, словно наступило лето, и случайно толкнул Александра плечом. Тот очнулся и наконец улыбнулся.
– Всё хорошо. Не бери в голову.
Стояли на мосту через Мойку. Марина показала рукой на противоположную сторону.
– Вон там мой институт. Педагогический имени Герцена. Ты педагог, я педиатр… Забавно… Совсем немного работала по специальности. Не моё.
– Зачем училась?
– Не знаю. Проехали…
Облокотившись на чугунную ограду и устремив взгляд вдаль, Саша начал свой рассказ. Обращался он явно не к ней, а к самому себе, оттого и прятал глаза. Говорил он странно, точно каждый звук давался с трудом и не хватало воздуха.
– Я был… не единственным… сыном… родителей. Мне тогда только исполнилось восемь, Мише – четыре. Мы жили у Нарвских ворот. Воскресенье… Обычное воскресенье… Родители ушли в магазин за продуктами. Они никогда нас не оставляли одних. Всегда кто-то был с нами. Наверное, решили, что я уже большой и пригляжу за братом. Я в нашей комнате рисовал, а Мишка рядом возился с паровозиком. Ему отец железную дорогу подарил, не оторвать было. Играет сам с собой, бормочет что-то себе под нос, звуки издаёт паровозные. Так хорошо всё помню. Захочешь забыть – не получится. Не заметил, как он на кухню отправился. Да и что в этом странного?! На сковородке мама говядину тушила. Выключила и оставила на плите. Сказала: придут – с картошкой дотушит и обедать сядем. Зачем только Мишка этот чёртов кусок мяса в рот засунул! Я услышал грохот из кухни. Это он на пол свалился с табуретки, как задыхаться начал. Вскочил, подбежал к нему… Трясу, плачу, не знаю, что делать. А у него такие глаза огромные от ужаса, руками, ногами бьёт по полу. Открыл окно, закричал как резаный: «Помогите! Помогите!» До сих пор часто чувствую порыв ледяного морозного воздуха и лицо моё, онемевшее от холода. Мишка и биться уже перестал, глаза закатились. На лестницу выбежал, в двери соседские луплю изо всех сил кулаками. Двери открываются одна за другой… Толком ничего объяснить не могу, только ору: «Мишка! Мишка!» Дальше вниз по лестнице побежал и во все двери снова бью что есть мочи… Мне кажется, я тогда от страха рассудка лишился. Потом к себе наверх побежал… Соседи следом. А там уже отец что-то с Мишей делает… Так быстро, торопливо… Мать рядом на коленках согнувшись сидит… Руками голову обхватила и воет, как зверь. Жутко! Не спасли мы его. Помню размытые лица соседей, их тогда много столпилось в нашей квартире. А я рыдаю и кричу: «Это я виноват! Простите меня, пожалуйста! Простите!» Как я выжил – не знаю. В детстве переживать подобные стрессы невероятно сложно. Нет у ребёнка понятия неизбежности и невозвратимости. Думаешь: завтра всё станет как прежде, Миша вернётся и начнётся прежняя жизнь. Таблетки мне давали. Сонный бродил по квартире и молчал. Ни с кем не разговаривал, будто потерял дар речи. Иногда таблетки не помогали, и я плакал всю ночь, а днём от бессилия засыпал. В школе три месяца пропустил. Мама с работы уволилась. К десяти годам всё нормализовалось, но иногда вскакивал среди ночи и орал словно полоумный: «Я не виноват! Я пытался спасти его! Я не знал как!» Вот такая история… Никому не рассказывал. Ты первая. Никто не знал. Ни сокурсники, ни коллеги. Так я стал единственным и неповторимым. В доме нет ни одной фотографии брата. Таковым было желание мамы. Мы точно сговорились и решили, что Миши никогда не существовало в нашей жизни. Это была ложь, и мы обманывали друг друга. Папа после трагедии полюбил меня сильнее – мама стала сдержанней в своих чувствах, ласке и заботе. Не потому, что стала любить меньше. Она просто хотела защитить меня и сделать более самостоятельным. Полагаться во всём на себя. Это я понял гораздо позже. Вначале очень страдал от этого. Думал, она никогда не простит меня.
Рассказ Саши ошеломил Марину. Если бы кто-то поведал ей подобную историю о незнакомом человеке, её бы это тронуло, но не более. А тут Александр стоял напротив неё и словно с дикой болью наживую сдирал с себя кожу. Звуки смолкли, облака застыли в небе. Люди двигались как в замедленной съёмке. Город превратился из живого организма в бездушный макет с нечёткими очертаниями строений. «Недаром показалась странной его квартира. Что-то витало там наподобие безысходности и печали. Не чувствовалось в ней женщины, хозяйки дома…»
В Эрмитаж они не пошли, бесцельно бродили, переходя с одной улицы на другую. У Марины порядком болели ноги: ещё бы, столько болтаться на каблуках. Но она не жаловалась, тихонько, незаметно похрамывала и, как только находила место, где можно было присесть, просила Александра остановиться. Марина чувствовала, что нужна ему сейчас, хоть разговор не клеился и Саше не удавалось прийти в себя. Просить зайти в ресторанчик она не решалась, уверенная, что у него может не оказаться денег. Как назло, по пути не попадалось ни одной дешёвой кофейни. Когда поняла, что ещё несколько шагов – и она не сможет больше идти, сказала, что ей пора домой и надо поймать такси.
– Оставь свой номер телефона. Или всё же есть обстоятельства?
– Давай об этом поговорим в следующий раз! – раздражённо бросила Марина и уставилась на свои сапоги, которые уже люто ненавидела.
– Я хочу сейчас, – безжалостно настаивал Саша. – У тебя кто-то есть?
– Не скажу!
– Это же глупость! Детский сад какой-то! Так да или нет? – Он, теряя терпение, взял её за плечи и легонько тряханул.
– Не смей так делать! – Марина попыталась вырваться, но отпускать её он не собирался.
– Я жду ответа! Если ты молчишь, значит, это правда.
Наконец Саша оторвал от неё свои цепкие пальцы и отвернулся. Говорить с его спиной Марине стало гораздо легче, и она решилась. Почему просто не послала его куда подальше и не пошла своей дорогой, было непостижимо.
– Да… я замужем! – чётко произнесла Марина и застыла в ожидании его реакции.
Развернувшись к ней, он рассмеялся, будто ему рассказали анекдот и он сейчас лопнет от смеха.
– А я-то зачем тогда? Потом это крайне неприлично. Ты, замужняя женщина, припираешься среди ночи к мужику.
Марина не понимала, шутит он или абсолютно серьёзен, мешал его дурацкий смех. Мимо проезжала «Волга» с зелёным огоньком, и она чуть ли не выскочила на проезжую часть, вскинув руку. Водитель резко дал по тормозам, и машина со скрежетом остановилась. Запрыгнув на заднее сиденье, Марина уже хотела захлопнуть за собой дверь, но Саша не дал.
– Тебе нужен мой телефон?! – крикнула она.
– Уже нет. – Засунув руки в карманы куртки, он удалялся, ускоряя шаг.
– Девушка, мы едем или нет? – недовольно спросил водитель.
– На Кораблестроителей, – тихо ответила Марина и всю дорогу сидела, нахохлившись.
С Александра мысли переключились на Володю. Предстояло объяснение, и, как оправдываться, она совершенно не понимала. Догадывалась, что от него наверняка не скрылось её странное поведение, и мучил вопрос, чем всё закончится. Учитывая, в каком положении оказался Володя, это являлось чистой подлостью. «У меня с Сашей ничего не было! Значит, не за что испытывать вину», – с трудом уговаривала себя Марина.