«Что за беспокойство поселилось в моей голове?! – гадала Марина. Перебирала всё, намеренно не беря в расчёт встречу с Сашей. – Это блажь, пустое, надуманное, – убеждала себя она. – Давно не было приключений. А это как кислород, без которого трудно дышать. Что же так невыносимо? Спокойная обывательская жизнь не для меня. Да, продержалась какое-то время, и вся вышла. Если бы Володя стал олимпийским чемпионом, всё было бы по-другому». Зацепившись за эту мысль, почувствовала облегчение. Он разочаровал её – отсюда все огорчения. И Александр вовсе тут ни при чём. Вспомнилась поездка в Алма-Ату и заснеженные горы Медео. Там она чувствовала себя влюблённой, испытывала самые нежные чувства к Володе. Они точно улетели в космос, вокруг неземная красота и Володя Соколов в обличии сказочного героя-победителя.
Мама последнее время часто жаловалась, что, как ляжет спать, мучают ноги, не знает, как их утихомирить. Хочется всё время сучить и двигать ими, не унять. Синдром беспокойных ног – так называлось это странное состояние. Все рекомендации врачей выполняла, но ничего не помогало. Нет-нет да и опять мучается. Полночи по квартире бродит, пока сон не сломит. «Вот и у меня сейчас как у мамы!» – Марина долго выхаживала из угла в угол, приседала и делала разные упражнения. Как только ляжет, всё начиналось по новой. Подушку под ноги клала – одну, потом две. Слышала, что так делают, когда ноги от усталости отекают, но у неё не отекли и не устали вовсе. «Это нервное! Может, одеться и пойти погулять. А то с ума сойду! – Закралась шальная мысль вызвать такси и прямиком к Саше. – А вдруг спит? Ему же на работу. Консьержка может не пустить… Позору не оберёшься! И неизвестно, как встретит, если даже удастся прорваться. Сделает удивлённое лицо, извинится и закроет перед носом дверь. Маловероятно. Он же культурный человек! Надежды порой очень далеки от реальности, а реальность иногда очень жестока и непредсказуема». Бредовые идеи оттеснили синдром беспокойных ног, и Марина не заметила, как заснула.
Телефон подавал позывные, ненадолго умолкал и трещал вновь. Сквозь утренний сон она вроде слышала что-то напоминающее телефонный звонок, но он был глухой и непохожий на настоящий. С трудом открыв глаза, Марина поняла, что это происходит наяву.
– Господи! Кто в такую рань?!
Часы показывали двенадцать тридцать дня, а ощущение совсем иное: точно она вовсе не спала, а ненадолго задремала. Занавески, как обычно, были плотно задёрнуты, отчего и создавалась подобная иллюзия. Подбежав к телефону, она схватила трубку, но на другом конце провода её уже повесили. Чертыхаясь, Марина подошла к окну, одёрнула занавески и, не успев опять улечься, услышала заливистые гудки. Подходить не хотелось, но чья-то настойчивость в очередной раз вытащила её из постели.
– Ты что не подходишь?! Я чуть головой не поехал! У тебя всё в порядке?
– Вроде да… Не шуми. У меня голова болит. Я полночи заснуть не могла.
– Почему не набрала? Я весь вечер в номере.
– Думала: занят, спишь, устал. Что за претензии?
– У меня вчера настроения не было. Паршиво себя чувствовал. Травма оказалась серьёзной. Хорошо хоть в конце сезона. Планируют отправить на операцию в Германию.
– Когда? – Марина насторожилась, и первое, что пришло на ум: сможет ли Володя продолжить спортивную карьеру? Если нет, что станет делать? Пойдёт детей в спортивную школу тренировать?! А как же следующая Олимпиада?! Он же обещал!
– На днях. Ты только не переживай, там врачи чудеса творят. Не я первый. Обидно, конечно. Но мы же справимся, Мариш? Что ты молчишь?!
– Расстроилась. Будем надеяться, Володя. Наверное, ты теперь не скоро…
– Не знаю, милая! Как только, так сразу. После операции видно будет. Пообещай не грустить и не строить пессимистических прогнозов. Я же не ноги лишился. Ходить в любом случае смогу. Ну, не молчи, Мариш, любимая!
Она искала слова, слёзы текли и невыносимо щипали щёки, будто соль – свежие раны.
– Милая, всё наладится. Скоро лето, рванём в Сочи. Тебе трудно, я понимаю. И мне без тебя нелегко. Думал, отпустят домой хоть на пару дней. Боятся осложнений. Да я бык здоровый, на мне всё как на собаке заживает!
Она слушала его и лишь выдавливала из себя короткие «да» и «конечно».
– Надо что-то менять! Срочно! – твердила Марина и не нашла ничего лучше, как набрать Александра. Никто не подошёл. Сообразила, что он, скорее всего, на работе и надо звонить ближе к вечеру. Останется ли позже желание с ним увидеться, она не понимала. Он нужен ей сейчас. «Как всё несправедливо устроено в этом мире!»
– Мама, я скоро к тебе приеду. Ты случайно никуда не собралась уходить?
– Что-то случилось? Мариш, что с голосом?
– Ничего… Просто хочется с тобой повидаться. Не так часто и видимся. Сделаешь блинчики? Мои любимые румяные. Или нет… Лучше картошечки нажарь.
– Я тебе и блинчиков, и картошечки. Только не скрывай ничего… Я пойму…
В квартире пахло жареной картошкой. Запах детства. Марина могла есть жареную картошку хоть каждый день. Сама приготовить такую не умела, как ни старалась, чтобы с хрусточкой и в то же время мягкую внутри. И обязательно кусок сливочного масла сверху и долго размазывать его по горячей картошке, пока оно совсем не растает и не растечётся в разные стороны, собираясь кругом по тарелке. Потом с наслаждением макать в масло чёрный хлеб – завершающий этап полного блаженства.
– Ешь, ешь! Ты как с голодного острова. Лень для одной готовить? Скоро Володя приедет?
– Он и сам пока не знает. Травму получил. В Германию отправляют через неделю. А сколько там…
– Напасть какая! Тебе надо бы к нему съездить, пока не уехал. Обязательно надо!
– Я предлагала. Он отказался. Вернее, ему не разрешили.
– Как подневольные! Себе не хозяева. Обидно-то как, Мариш!
– Ничего, сказал, всё хорошо будет. Мам, пошли в гостиную чай пить. На диван хочу.
Диван был любимым местом отца. На нём он смотрел телевизор, дремал, читал. Марина в детстве вечно притулится рядом и обнимает его за что придётся. Скучала по нему сильно. Оглядела гостиную и отметила про себя, как она отличается от Сашиной. У него ничего лишнего – у родителей вся югославская стенка уставлена каким-то добром. За стеклом бесконечные бокалы, креманки, сервизы, фарфоровые немецкие статуэтки. Нет места, где не стояла бы хрустальная ваза, а сверху с потолка свисала чешская люстра, на которой заботливой рукой мамы отполированы до блеска висюльки-хрусталики. Ковёр на полу, ковёр на стене.
– Мам, ты выходила замуж, любила папу?
– Конечно, что за вопрос?! Сильно любила.
– И потом не было сомнений, что любишь?
– Да что с тобой?! Ни секунды! Со временем, конечно, по-другому стало. Мы же поженились, совсем молодые были. В молодости по-особенному любишь.
– Неистово?
– Слово-то какое! – улыбнулась Светлана Алексеевна. – Не отыскать определения. Всей душой, наверное.
– Вот ты никогда не работала. Дом, я. Отца ждёшь с рейса, потом провожаешь. Не скучно?
– Забот хватало. Дом содержать, тебя по кружкам водить, уроки с тобой делать. Совсем маленькой ты такая непоседа была – глаз да глаз.
– Неси семейные альбомы, расскажешь что-нибудь про меня. Я себя только с пяти лет помню, и то смутно. Ты мне корзиночки на голове плела и банты такие капроновые огромные завязывала. Мне не нравилось, любила свободу и всё время сопротивлялась. Помнишь?
– Помню… Один отец на тебя управу находил. Посмотрит строго, пальцем погрозит – и ты тут же шёлковая. Читать не любила, из-под палки заставляла. Только бы картинки разглядывать. За уроки не усадишь. Отойду на минуту, говорю: «Учи стихотворение, сейчас проверять буду!» Прихожу, а ты уже в куклы играешь. Твоя любимая так и сидит на кровати. Может, заберёшь с собой?
– Не хочу. Пусть здесь живёт. Я ведь почти ничего в свою новую жизнь не забрала. Как с чистого листа начала. Иногда очень скучаю по своей комнате. Только не моя она теперь. Чужая стала. Нет меня там больше. И Марины той нет.
– Глупости! Ты такое говоришь, потому что переживаешь за Володю. Я сразу почувствовала неладное. Слава богу, что у вас отношения хорошие. Ребёнок вам нужен, Марин. Сразу грусть уйдёт. Настоящая жизнь начнётся. По-другому будешь на всё смотреть. А то сникшая, уставшая какая-то, даже глаза красные, воспалённые. Ты не плакала случаем?
– Плакала… – вздохнула Марина и пошла сама доставать альбомы с фотографиями.
Первым попался альбом с её свадьбы. Открывать не стала, у неё такой же дома лежит, и там она себе совсем не нравится. То ли фотограф оказался неудачным, то ли она в тот день плохо выглядела. Они ещё долго сидели, перебирали фотографии, мама вспоминала смешные истории и даже прослезилась.
Потом Марина задремала на любимом диване отца, заботливо укрытая шерстяным маминым платком. Проснулась – на часах полвосьмого вечера. На предложение мамы остаться ответила категорическим отказом. Быстро собралась. В дверях Светлана Алексеевна насильно всучила ей свёрток.
– Там блинчики, колбаска сервелат и мармелад твой любимый. Ты приезжай почаще. Хороший день вместе провели! Я и не припомню такого.
Она глубоко вздохнула, поцеловала дочь в лоб и открыла входную дверь. Марине показалось, что мама, кутаясь в свой привычный халатик, стала какой-то маленькой. Жалость сжала сердце, и, чтобы не заплакать, она выскочила на лестничную площадку, быстро побежав по лестнице вниз. Хотелось на воздух и дышать, дышать, дышать. Угрюмо сидела в машине, не вслушиваясь, что нёс разговорчивый водитель.
– Я передумала на Кораблестроителей. Мне к Спасу на Крови, через канал Грибоедова. Я покажу. – Если он дома, почему меня не должна пустить вахтёрша?!
– Вы что-то сказали? – спросил водитель и, не дождавшись ответа, опять что-то забубнил, по его мнению, крайне занятное.
Он обладал неприятным хриплым голосом со свистом, хотелось поскорее прекратить эту пытку, и она стискивала зубы, чтобы не нахамить надоедливому мужику. Вахтёрша вспомнила Марину и встретила её на редкость дружелюбно, сказав, что Александр поднялся минут как тридцать. Долго не решалась нажать на звонок, поправляла волосы и теребила неуместный мамин свёрток, жалея, что не выбросила его в мусорку перед входом.