Денис прокашлялся.
— Ну… Ответил, что да, был такой спор. Раз уж она сама все знает. — Он пожал плечами. — Но объяснил, что ты сам все прекратил. Из-за Насти своей. Что у вас серьезно всё, что ты продолжать не хочешь, что машину мне отдал.
Я закатил глаза и глубоко вдохнул.
— Чо, не надо было говорить, да? — Денис стукнул себя по лбу. — Так я это… Попросил, чтобы она не рассказывала никому. Чтобы Насте-то не говорила твоей, она же ничего не знает, что спорил ты на нее… — Он запнулся и выругался. — Я облажался, да?
— Нет. — Качнул головой. — Это я облажался. Ты не виноват. — Посмотрел на Женю, который напряженно жевал губу, слушая нас. — Я попробую все объяснить. — Шумно вздохнул и перевел взгляд на Дениса. — Не стоило тебе пить, Дэн. Говорят, что даже один бокал пива уничтожает несколько тысяч нейронов без возможности восстановления.
— Я, — замялся Денис, почесывая затылок. — Так я ж… я…
— Идем. — Позвал Женю.
И мы направились в сторону медпункта.
— Блин, Гай! — Позвал Дэн и с досады выругался.
Но я даже не обернулся.
— Я не прошу, чтобы ты понял меня. Я и сам не могу понять, почему был таким отморозком. — Добавил, рассказав Жене все, как было. — Просто, наверное, все закономерно. Так мне и надо.
— Ты прав. — Хрипло ответил Женя. — Мне трудно понять тебя.
Я постучал в медкабинет, помог парню войти, закрыл за ним дверь и побрел по коридору прочь. Музыка, доносившаяся из актового зала, продолжала разносить вибрации по стенам. Навстречу попадались веселые парочки и целые компании студентов, а я шел и не ощущал ничего, кроме оглушительного одиночества, придавившего меня к земле.
— Где же твоя Страшила? — Прозвенело справа.
Остановился, повернулся на источник звука.
Лида сидела на подоконнике, сложив ногу на ногу, и сверлила меня ненавидящим взглядом.
— Привет. Ну, как? Довольна собой? — Попытался улыбнуться я. Подошел к ней и спрятал руки в карманы брюк. — Быстро ты сориентировалась, Лид. Молодец. Разрулила все, как надо. Надеюсь, тебе полегчало?
Лида не сводила глаз с синяка, наливающегося с левой стороны моего лица.
— Видела, как она убегала. — Ответила сухо. — Не могу сказать, что мне понравилось. Но определенное удовлетворение я испытала. Надеюсь, тебе теперь также погано, как мне.
— Да, спасибо. — Усмехнулся я. Помолчал пару секунд, разглядывая таящиеся в ее глазах злость и сожаление, а затем произнес: — Ты была права.
— В чем? — Ее брови взметнулись вверх.
Я пожал плечами.
— Во всем. Ты все сделала правильно. Это был хороший урок. Полезный.
Она соскочила с подоконника и приблизилась ко мне. Вонзила пальцы в мои плечи, прижалась носом к шее и жадно потянула ноздрями воздух.
— Ты все понял, да? Понял? Правильно. Зачем тебе эта замарашка? Она же тебе не подходит. Она вообще никакая. И они все. Все эти курицы тоже. Совершенно не смотрятся рядом с тобой. — Уцепилась за рубашку и потянула на себя. Заговорила лихорадочно и быстро: — Теперь можно про все это забыть. Что за споры? Глупости, ерунда. Я все забуду, все прощу. Только скажи, что все по-старому, что ты все еще что-то чувствуешь ко мне, Гай.
— Не зови меня так. — Ответил холодно. — Пожалуйста. Не надо.
И Лида отпрянула. Раскосые глаза сверкнули злостью.
— Значит, так, да? — Губы девушки задрожали. — И зачем она тебе?
— Люблю. — Выдохнул.
Ее лицо озарилось искренним непониманием:
— Она же стремная!
Я отошел на шаг назад и облизнул пересохшие губы.
— Сама ты стремная. — Вдохнул, выдохнул. — Дура ты, Лидка. Ничего не понимаешь. Ни в жизни, ни в женской красоте.
— Ты пожалеешь. — Проглотив всхлип, вдруг пискнула она. — Она тебе надоест, опять прибежишь. Вот увидишь!
— Не прибегу.
Развернулся и поплелся прочь.
— Прибежишь! — Отчаянно.
— Будь счастлива, Лида.
— Ненавижу тебя! — Стук каблучков послышался за спиной.
Девушка упрямо шла за мной.
— Прости за все. — Добавил.
— Она знает! Знает про спор! — Захлебываясь слезами закричала Лида. Это заставило меня остановиться. — Страшила твоя все знала про спор! Так тебе и надо! Пусть думает, что ты ее на тачку променял. Потому что так и есть! Ты… ты… Пусть все знают, какой ты козел! Я этого так не оставлю! Да чтоб ты… чтобы ты…
Я не стал оборачиваться.
И дослушивать тоже.
Просто ушел. Без куртки. Пешком. Ничего не чувствуя и не понимая, кто я, и как мне жить дальше. Честно, не помню, как добрался до дома. Помню, как вошел, поднялся к себе и упал на кровать лицом вниз. Лежал. Молча, не дыша и не в силах даже двинуться.
Не хотел ничего. Умирал. И только чьи-то горячие руки гладили мои спину — судорожно, нервно. Не давая душе покинуть тело. Они были той ниточкой, которая удерживала меня в этот момент на этом свете. Они боролись за меня. Это были Ленкины руки.
Она что-то говорила, звала меня, шептала. А я не слышал. Проваливался в какую-то огромную черную дыру, не желая возвращаться назад. В темную пропасть, в которую затягивала меня моя же совесть. «Господи, как можно было все это время быть такой тварью? Как ты позволил мне сотворить такое? Как теперь с этим жить?»
Настя
— Снимите, снимите это с меня! — Попросила, осознав, что меня колотило уже так сильно, что руки не слушались.
А ведь всю дорогу до общаги сдерживалась, не позволяя себе проронить ни единой слезинки.
— Подожди, надо осторожно. — Подскочила Марина. — Чтобы можно было сдать обратно в магазин. — Она аккуратно потянула вниз молнию на платье.
— Какой магазин? — Не выдержала Оля. — Ты что, издеваешься? У человека такое, а ты со своими платьями.
— Да за тебя же беспокоюсь!
— К черту все, смотри, у нее уже истерика. — Испуганно прошептала Еремеева и потянула вниз рукава.
Я не понимала, что со мной происходит. Мне казалось, что если срочно содрать с себя этот проклятый наряд, то непременно освобожусь от боли.
— Снимай. Нет, не тяни. Да. Сюда. — Они кружили вокруг меня, потея.
А меня колотило от холода, хотя кожа горела так, будто ее облили кислотой. Терпеть становилось все труднее. Казалось, я задыхаюсь.
— Всё! Всё! Готово! — Опустив платье к моим ногам, воскликнула Оля. — Дыши, Насть. Ну, ты чего?
— Может, водички? — Марина подала стакан.
Но пальцы дрожали так, что я не смогла его удержать. Стакан упал, окатив мои ступни и пол под ногами водой.
— Все хорошо. Не разбился. — Пробормотал кто-то из девочек.
— Может, в душ?
Я закивала.
Они помогли мне натянуть халат и проводили до душевой.
Встав под струи воды и закрыв глаза, я разрыдалась. Перед глазами мелькали яблони с молодыми, светло-зелеными, только распустившимися листьями, и солнечный свет, пробивающийся сквозь них и рисующий узоры на моей коже. Пахло землей, весной, пробуждением, а над головой звонко чирикали птички.
Я стояла под раскинувшейся широко листвой, смотрела вверх и знала, что мать с отцом ждут сейчас меня в доме. Они уже накрыли на стол. Пора обедать. Но мне очень не хотелось уходить со двора и оставлять этот залитый солнцем клочок земли. Я знала, что после прощального обеда нужно будет уезжать в город, и как будто чувствовала, что как прежде уже никогда не будет. Ничего больше не будет.
И, намылив голову шампунем, я рыдала уже в голос. Специально хотела, чтобы пена попала в глаза. Чтобы отвлечься с одной боли на другую. Чтобы в груди перестало ныть. Так нестерпимо, оглушительно и горько, будто наждаком по открытому сердцу.
— Я ведь не видела его. — Задыхаясь, всхлипывала я, когда девочки ворвались в душевую. — Даже не могла подержать за руку в последний раз.
— О ком это она? — Укутывая меня махровым полотенцем, спросила Марина.
— Тише. Тише. — Уговаривала Оля, заправляя мокрые волосы мне за уши. — Не знаю. Наверное, про отца.
— Я так хотела в последний раз посмотреть. Попрощаться. Почему? За что? — Меня сгибало пополам от рвущей на части боли.
И девочки стояли посреди душевой, обнимая меня крепко-крепко и не давая рассыпаться на части.
— Уйди. — Крикнули кому-то, кто хотел войти в душевую. — Занято!
И обнимали еще сильнее.
— Ей надо. Она так долго молчала. Пусть ревет. — Оля тоже заплакала. — Реви, Настенька, станет легче. Реви.
— Все будет хорошо, — шмыгая носом, обещала Марина. — Все. Будет. Хорошо.
А когда я, обессиленная, упала на кровать, они накрыли меня одеялом, убрали сырые волосы подальше от шеи, чтобы не мерзла, и притушили свет. Мне еще долго слышались их голоса, перешептывающиеся о случившемся. Хоть и сбивчиво, но мне удалось там, возле раздевалки, рассказать им о произошедшем. И теперь девочки были возмущены поступком Гая не меньше меня.
— Выключи уже этот телефон.
— Сброшу вызов.
— В двадцатый раз? Да заблокируй его к чертям.
— Я? Это ее телефон, ее Гай, пусть сама решает, блокировать или нет. Поговорят и все выяснят.
— Интересная ты, о чем тут разговаривать? Как он спорил на нее? Как ради тачки выставил на посмешище? Или как с толпой девиц развлекался, мачо хренов?
— В любом случае, она сама должна решать, что с ним делать.
— Дай мне, сниму трубку и отвечу.
— Нет, нет! Нельзя!
— Дай хотя бы послать его по бабушке!
— Всё, я выключила.
— Эх. Я бы ему за такое руки и ноги бы выдернула.
— Да, проучить бы не мешало.
— Госпрограмму он придумал! Не нужна Насте его помощь. Благотворитель, блин! Я сразу поняла, что к чему. Как медработницу эту приперла к стенке!
— Не говори-ка.
— Ничего, все забудется. Пройдет немного времени, встретит наша Настя другого, и не вспомнит про этого придурка.
— Да вон хотя бы Женьку нашего.
— Исаева? Бесполезно. Он уж год по Ленке Гаевской сохнет. Как они познакомились в библиотеке, так его будто подменили. С ума по ней сходит, а она не замечает. Куда ей? Она ж звезда местная. Ей завидных женихов подавай.