Казалось, с тех пор здесь никто больше не появлялся.
– Смотрю, вы тут по максимуму используете свободное место, – заметил я, когда мы проходили мимо третьей пустой комнаты.
Женщина окинула меня быстрым взглядом.
– Мы не часто пользуемся этими уровнями.
Коридор заканчивался еще одной герметичной дверью, на этот раз широкой и двойной, со сцепленными зубцами по краям. Обе створки были наполовину приоткрыты, левая сильно накренилась. За ними открывался неглубокий спиральный проход на уровень выше. Мы поднялись наверх, в то, что, как я догадался, раньше было главной наблюдательной камерой за посадочной площадкой.
После сумрака коридоров внизу казалось, будто кто-то снял с глаз крышку. Десятиметровые потолки, открытое командное помещение и широкий обзорный иллюминатор, который тянулся почти от пола до потолка и занимал большую часть фасадной стены. Через него с высоты пятидесяти метров открывался вид на некогда нетронутое нанобетонное пространство с точно отмеренными отметками для орбитальных челноков и мишенями для одностороннего спуска грузчиков.
Теперь слабый марсианский ветер перекатывал по площадке кипящие облака тонкозернистой реголитовой пыли, приглушая слабый вечерний свет и гоняя беспокойные змейки песка по еще оставшимся пятнам голого нанобетона, добавляя их к дюнам, которые уже похоронили под собой все вокруг.
Стройная одинокая фигура стояла перед иллюминатором, скрестив руки на груди, словно защищаясь от холода. Он не обернулся, когда мы приблизились.
– Это оверрайдер, – сказала моя сопровождающая.
– Спасибо, Серена. Можешь нас оставить. Меня заверили, что мистер Вейл не представляет угрозы. Очевидно, он на пенсии. – Риверо повернулся к нам лицом – темные ястребиные черты лица, аккуратно подстриженная бородка, нарочито тяжелая гарнитура в стальной оправе, жесткие темные глаза. – Не так ли, мистер Вейл?
– Я здесь только для того, чтобы задать несколько вопросов, – согласно кивнул я. – Ничего такого, что могло бы помешать революции.
Серена резко посмотрела на меня перед уходом. Риверо заметил ее взгляд и пренебрежительно покачал головой. Он следил за тем, как она спускается по спиральной лестнице, пока Серена не скрылась из виду, затем снова повернулся к окну и уставился на бурлящую пыльную бурю.
– Признаюсь, я немного удивлен, что вам разрешили сюда прийти, – тихо сказал он. – И не обольщайтесь, я решительно возражал против этого.
– Значит, мне повезло, что вас никто не слушает.
Он повернулся ко мне.
– На пенсии или нет, вы когда-то были оверрайдером. Вы знаете, что Энрике Сакран говорил о таких, как вы?
– Что мы сокращаем его доходы от пиратства?
– Конечно, вы называете это пиратством, как всегда делали ваши корпоративные хозяева. Угон кораблей. Экономический терроризм. – Он говорил со все большим жаром – это был истинно верующий. – Мы были на войне, мистер Вейл. Мы все еще находимся в состоянии войны – ради общего блага всех людей, против коррумпированных метастазов олигархической власти, которая наступает на горло человечеству по всей Солнечной системе. Сакран говорил, что в капитализме конечной стадии, когда системы человеческой эффективности достигают своего горизонта событий, правящий класс доходит до конечной логики. Они больше не вербуют солдат для своих дел, они их производят. Зачем тратить деньги и силы на идеологическую обработку, если можно обойти неудобный человеческий импульс в самом источнике, отменить социальное и политическое сознание, на генетической основе создать собачью преданность? Я смотрю на вас и понимаю, что он был прав. Корпоративная утилита во плоти – вот и все, чем вы являетесь, оверрайдер. Товарный алгоритм, маскирующийся под человека.
– На мой взгляд, звучит опасно. Думаю, если бы я разговаривал с кем-то подобным, то постарался бы проявлять вежливость.
Он оскалился, больше рыча, чем ухмыляясь.
– Вы меня не пугаете, Вейл. Вы – всего лишь часть обломков, которые унесут ветра взаимных перемен. Сакран пустил бы вам пулю в затылок в тот же миг, как вас увидел.
– Да? Что ж, у его дочери, похоже, более тонкий подход. Она хочет, чтобы вы ответили на мои вопросы о Павле Торресе.
– Мартина… – он сделал глубокий вдох. – У нее чересчур романтический взгляд на долги и личные услуги. В ходе истории нет места для подобного багажа.
– Вам легко говорить. Это не ваша подружка-угонщица все еще разгуливает целой и невредимой, потому что какая-то «корпоративная утилита во плоти» решила не вышибать ей мозги. О, и в результате потеряла свою работу и была сослана на Марс. Как тебе такой багаж, придурок?
В смотровой комнате стало очень тихо. На какой-то краткий радостный миг я подумал, что Риверо действительно бросится на меня. Он так этого хотел, я видел, как чувство крепло в его глазах – праведный гнев спровоцированного профессионального крестоносца, – и в том, как он меня оценивал, угадывалось что-то довольно боеспособное. Вероятно, за эти годы он повидал немало уличных драк с полицией и низкопробными корпоративными мускулами и вполне мог улучшить свои рефлексы с помощью боевой биохимии ради общего блага. Но какую бы внутреннюю борьбу ни испытывал распорядитель, естественную, натренированную или просто подстроенную, сакраниты – не фрокеры, а их адепты – не глупцы. У Риверо была высокая цель, ради нее он мог сдержать свои яростные порывы, он обладал более широким видением и терпением, чтобы дождаться дня расплаты и визита расстрельной команды.
Ну и плюс ко всему, если вы из-за ущемленной гордости затеваете драку с оверрайдером, пусть и отставным, не стоит ожидать, что вы будете стоять на ногах, когда она закончится.
Риверо отступил.
– Я в курсе того, что вы сделали для Карлы Вачовски, – сухо сказал он. – Я просто…
– Ты просто будешь делать то, что тебе, блядь, скажут. Сакран дала свое благословение, и ты встанешь за ним в очередь. А теперь расскажи мне о Торресе. Ты встречался с ним лично?
Он колебался еще мгновение. Затем кивнул.
– Да, я его помню. Он приходил на какие-то семинары. Мы привыкли видеть его здесь. Не так глуп, как ему нравилось притворяться. Он в основном сидел и слушал, а потом болтался поблизости. Иногда у него возникали вопросы.
– Например?
– Вы просите меня вспомнить вопросы от аудитории семинара, который я посетил более восемнадцати месяцев назад?
– Ну хорошо, о чем шла речь на этом семинаре?
Он кисло улыбнулся.
– Врожденная нестабильность межпланетных капиталистических систем. Мы здесь особо ни о чем больше не говорим. Ну и готовимся к тому, что должны будем сделать, когда эти системы неизбежно выйдут из строя. Я не помню, какие точно семинары посещал Торрес, и, честно говоря, сомневаюсь, что он тоже их запомнил – казалось, он был больше заинтересован в соблазнении наших наиболее привлекательных товарищей-женщин. Насколько я понимаю, как-то раз он даже подкатил к Мартине, когда она приехала из Брэдбери на гостевую лекцию.
– Восхищен его амбициями. Не беря в учет Мартину, добивался ли он успеха с этими женщинами?
– Чаще всего, да. – Тон Риверо внезапно сделался чопорным. – Торрес представлялся им падшим героем низшего класса, поврежденным товаром, нуждающимся в искуплении. Сексуальным объектом, на котором они могли бы выместить все свое стремление к социальной справедливости.
– Кто-нибудь из них еще здесь?
– Я… эм… полагаю, что да. Большинство работали здесь постоянно. Одна или две, возможно, с тех пор переехали, но…
– Хорошо. Я бы хотел поговорить, по возможности, со всеми.
– Это… – Его губы сжались в узкую ниточку. Что бы он там ни хотел сказать дальше, личная неприязнь вступила в борьбу с партийной дисциплиной и приказами, которые он получил. Дисциплина победила. – Это… займет определенное время.
Я пожал плечами.
– Тогда лучше приступить к делу пораньше.
Когда-то смотровая камера служила оперативным командным пунктом, а потому была оснащена наборами складывающейся мебели и оборудования, которые при необходимости можно было выдвигать или опускать в пол. Риверо приказал поставить низкий столик и два длинных дивана где-нибудь в стороне, подальше от окон. Они поднялись из полированного пола словно предзнаменование духовной близости, которую сакранитам только предстояло мне продемонстрировать.
– Подождите здесь, – велел Риверо и вызвал Серену, та должна была удостовериться, что я так и поступлю, пока его не будет.
Я сидел на диване и наблюдал за тем, как снаружи разыгрывается буря. Не скрывая презрения, Серена стояла в дюжине метров от меня, скрестив руки на груди. Одной она все еще касалась какой-то блестящей металлической штуковины, которую сжимала по пути сюда, как талисман против меня. Серена смотрела сквозь меня в окна.
– Хочешь присесть? – Я попытался разбить лед, указывая на диван напротив.
– Мне и здесь неплохо.
– Я не кусаюсь.
Она покосилась на меня.
– Я вас не боюсь, Вейл. Вы мне просто не нравитесь.
За большим смотровым иллюминатором почти опустилась ночь. По какой-то команде включились установленные вдоль крыши прожекторы, испускающие яростное голубоватое сияние, которое разогнало тьму и, казалось, осветило бушующую бурю изнутри.
– Очищающие ветра истории, да? – сказал я. – Это далеко не все, на что они способны.
Еще один резкий взгляд.
– Что?
Я кивнул на окно.
– Этот шторм снаружи. На вид похоже, что он может причинить немало вреда. «Уничтожить атрибуты социального угнетения, очистить поверхность повседневных вещей, чтобы вскрыть чистую истину».
Эта цитата привлекла ее внимание.
– Вы читали Сакрана?
– Мне его цитировали довольно много раз. Полагаю, кое-какие цитаты засели в памяти.
– Вы поэтому не убили Карлу Вачовски?
Я ничего не ответил, просто уставился на бушующий в темноте ветер, охваченный воспоминаниями, которые предпочел бы не иметь. Крики и глухое эхо выстрелов в залитых красным с