– Но вы собираете сведения о Партии Процветания?
– Это выходит за рамки данного брифинга.
– А что насчет оверрайдера? Он связан с Земным надзором?
– Была ли нарушена Хартия? Земля уже применяет у нас свои ударные войска?
– Он прилетел сюда на челноке?
– Нет. – Резкий, пренебрежительный тон. – Хакан Вейл в течение семи лет являлся гражданином Долины. Он был таким же марсианином, как и все остальные.
– Проживание не делает его марсианином. Я – ДеАрес Контадо, имя нам – легион, и мы желаем знать, есть ли у этого оверрайдера…
– Бывшего оверрайдера.
– …связи с земными силами. Рассматривали ли маршалы возможность того, что этот Вейл на самом деле был земным агентом под очень глубоким прикрытием?
Губы Хасы скривились в насмешливой ухмылке.
– Мы рассматриваем все разумные направления расследования…
– Есть ли какие-либо признаки…
Звук пропал, экран погас. Я посмотрел в дверной проем и увидел стоящего там Сакаряна.
– Ты в порядке? – хрипло спросил он.
– Неплохо для мертвеца. – Я взглянул на свои запястья с приваренными тканями, согнул недавно перебинтованную ногу. В тихом горячем кипении под гипсом чувствовались слабые судороги. – Очищающая хирургия завершена. Протоколы восстановления костной ткани пришли час назад, по-видимому, все ими очень довольны. Мне сказали, что я полностью встану на ноги дня через три, а то и раньше. Восстану из мертвых, прямо как любимый сын Пачамамы.
– Его пригвоздили к кресту, пырнули копьем в бок и переломали обе ноги.
Я пожал плечами.
– Полагаю, ему стоило лучше работать над рефлексами уклонения. Чего хочешь, комиссар?
– Как насчет плана игры? Хорошо, ты числишься мертвым, что дает тебе некоторую возможность застать врасплох Идальго и всех остальных, кто в этом замешан. Тебе надо выследить и допросить эту женщину, Учариму. Но что насчет подкрепления? В прошлый раз ты отказался, и посмотри, что из этого едва не вышло.
Я потер одно зудящее, быстро заживающее запястье о другое.
– Могло быть и хуже.
– Не сильно. Я не думаю, что ты понимаешь, насколько тебе повезло, Вейл. Повезло, что у меня был контакт с маршалами, повезло, что я связался с ними, когда понял, куда ты направляешься. Повезло, что до них дошли слухи о перестрелке, в которую ты вляпался, повезло, что они шли по пятам Аллауки, когда она сделала свой ход. Такая удача никому не выпадает дважды.
Да он и половины всего не знал.
Повезло, что у Рис хватило оперативного творчества, чтобы вовремя воспользоваться предсмертными протоколами. Повезло, что она мимоходом заметила системы техобслуживания и смогла их взломать. Повезло, что головорезы Аллауки решили сковать меня стандартными полицейскими пластиковыми наручниками, повезло, что они проморгали кольца морфосплава, повезло, что, когда настал момент, в комнате было всего два бойца. Повезло, что по плану Аллауки меня должны были найти с моим оружием. Повезло, что Гус принес его как раз перед тем, как убить. Повезло, что организованная преступность Колыбель-Сити была настолько непрофессиональной…
Повезло, повезло, повезло…
От одной мысли об этом меня до сих пор бросало в холодный пот.
«Во время кризиса нельзя полагаться на удачу, – говорится в неофициальных комментариях ветеранов к инструкции для оверрайдера от БВ, – но, ясен хрен, вам придется воспользоваться ею, как только она появится».
Я по очереди коснулся заживающих запястий, массируя зудящие участки и тщетно пытаясь заглушить воспоминания о тех последних болезненных моментах, когда я тянул время, готовясь вызвать Рис, клеточный выброс и сирены системы техобслуживания, не имея ни малейшего понятия, сработает ли хоть что-нибудь из этого на самом деле.
– Что ж, комиссар, так все и работает, – тихо сказал я, – либо тебе повезло, либо ты покойник.
– Но ты можешь дать себе преимущество.
– То есть пометить себя? – Я улыбнулся. – Да брось, твои медики уже все сделали. И не надо говорить, что это не так.
Через несколько часов я снова обрету благодать встроенной, вечной гарнитуры, прямо как в былые времена. Но прямо сейчас я смотрел на мир голыми глазами, а Сакарян был слишком опытным человеком, чтобы выдать себя даже натренированному взгляду. Я не стал гадать. Даже если он и не прикрепит маячок к встроенным системам, в его распоряжении при желании было несколько столетий других технических возможностей слежки. Правда заключалась в том, что Сакарян так или иначе уже был моим подкреплением, нравилось мне это или нет.
– Я не верю в то, что идет вразрез с Хартией, Вейл, – сухо сказал он. – Мы строим будущее здесь, в Долине, и если не будем придерживаться собственных основополагающих принципов, все развалится.
– Довольно точный отчет о ситуации, на мой взгляд. Я имею в виду последнюю часть.
Казалось, будто какой-то вездесущий неприятный запах проник в комнату из коридора снаружи.
– Я и не ожидаю, что кто-то вроде тебя поймет.
– Кто-то вроде меня? Сакарян, ты работаешь на Малхолланда.
– Я служу должности, а не человеку, который ее занимает.
– Да неужели… на случай, если ты не заметил, эту должность последние восемнадцать лет занимает один и тот же человек.
– Не говори глупостей, прошло всего-то восемь лет.
– Восемь марсианских лет. А я говорю о настоящих годах, Сакарян, о настоящих человеческих годах, которые проносятся мимо, а не о том, как вы тут, в колонии, еле ползаете.
Некоторое время мы пристально смотрели друг на друга. Затем он слегка подался вперед, медленно и жестко произнес:
– Я не встраивал маячок без твоего согласия, поскольку это противозаконно. Но мы тратим на тебя кучу денег и усилий, и я хочу отдачи. Возможно, я улыбнусь, если ты снова облажаешься и позволишь себя убить, но так я Идальго не поймаю. И Мадекве не найду. Так что можешь поставить на кон свои яйца, Вейл, что мы будем за тобой следить, нравится тебе это или нет. Привыкай. Ты нас не заметишь, и никто не заметит. Но мы будем рядом. И если ты хочешь вернуться на Землю – более того, Вейл, если ты хочешь хотя бы чего-то, помимо крайне длительного пребывания в герметичной тюремной капсуле, – тебе стоит сосредоточиться и выполнить задание.
Я кивнул:
– Удачи.
– Что?
– Я подумал, кто-то должен это сказать. Непохоже, что это будешь ты.
Маленькая пауза. Затем Сакарян выдавил из себя неохотный смешок:
– Хорошо. Наслаждайся операцией, Вейл. Наслаждайся своим обновлением. Но имей в виду – все это не бесплатно, и скоро я выставлю тебе счет.
Он вышел, а я задумчиво посмотрел ему вслед. Неудивительно, что Идальго обошел Мадекве в заботах Сакаряна – именно его имя в конечном итоге гарантировало эту сделку. Я прикинул, что без магии Идальго я бы сейчас, скорее всего, торчал в камере. А то и похуже.
Но я бы многое отдал за то, чтобы узнать, какую роль в этом сыграли Астрид Гаскелл и Земной надзор. Сколько заинтересованных сторон будет скрываться в тени вокруг Нины Учаримы, когда я до нее доберусь. И насколько надежным было обещание отвезти меня домой, даже если мне каким-то образом удастся разыграть эту карту.
Кто-то, мрачно вспомнил я, обещал вернуть домой и Павла Торреса.
И посмотрите, что из этого вышло.
Глава сороковая
Где-то кричит восьмилетний ребенок из трущоб, тщетно призывая самую сильную магию слов, какую он только знает, лишь бы унять эту нарастающую, пропитывающую все тело агонию.
«Больно, как же больно, нет, прекратите, ПРЕКРАТИТЕ, вы, пидоры, уроды, что б вы сдохли, ПОШЛИ ВЫ НА ХУЙ, ПРЕКРАТИТЕ, ПРЕКРАТИТЕ…» Силы иссякают, сопротивление ослабевает, насилие превращается в слезы. «Остановитесь, очень больно, пожалуйста, прекратите, прекратите, пожалуйста, хватит, нет, пожалуйста, хватит… Я хочу к маме, я хочу к маме, я хочу…»
«Тише, Хакан, дыши. Выдохни боль».
«Мама?»
«Я не твоя мама. Но сейчас я могу помочь тебе больше, чем она. Дыши и отпусти боль. Она отступит, твое тело поймет, как справиться».
«Но мне так больно…»
Он хнычет, последние силы тают, превращаясь в слабый огарок свечи.
«Да, это больно. Все дело в том, что прямо сейчас на твой гипоталамус и соматосенсорную кору устанавливается необработанный нейронный интерфейс. Это нарушает способность организма интерпретировать боль и делает внешние обезболивающие меры неэффективными. Но пока мы говорим, твое тело и запатентованные системы «Блонд Вайсьютис», к которым оно подключается, заново изучают свои отношения. Дыхание помогает».
«Мама, мама, мамочка, мумумумуму…»
«Нет, прекрати. Твоей мамы здесь нет, она тебе не поможет. Послушай меня».
«Кто…»
Замутненный болью и замешательством вопрос все равно мерцает, словно монета в иле на морском дне, словно всплеск солнечного света на рябой поверхности воды далеко-далеко наверху. Он уже задан, ожидает завершения, медленно выходит из ножен сияющий клинок, острие, цель, путь назад к себе.
«Кто… ты такая?»
«Я – Осирис. Я здесь, чтобы помочь».
И, подобно волшебству, которое не могли зажечь запретные слова, голос приносит крошечное, еле уловимое облегчение боли.
«Я – Осирис, отныне и навсегда я буду с тобой. Я буду видеть твоими глазами, я буду слышать твоими ушами, я никогда не буду спать. Ты можешь обращаться ко мне в любое время, и я отвечу и помогу всем, чем смогу. Всю оставшуюся жизнь мы будем расти вместе, наше выживание и цели будут общими, и мы никогда не расстанемся».
«А теперь – дыши, дыши, маленький Хакан, дыши – твоя боль исчезает… исчезает… исчезла».
И, словно туман, сдутый с оконного стекла, боль исчезла.
Общежитие «Эл-СИП» простерлось вглубь острова от изгиба Корал-Бэй. Скромные двухуровневые апартаменты радиальными рядами расходились от небольшого центрального комплекса. Образцовое жилье, построенное «Блонд Вайсьютис» для бедолаг из низшего класса, вырванных из нищеты по всей Австралазии, чьи дети как ценные корпоративные активы учатся в Эксмуте, а здесь, в ультрасовременных домах, их ближайшие родственники живут в нескольких минутах ходьбы от одного из лучших пляжей, какой только может предложить Западная Австралия: белый песок, голубое небо, прозрачные безопасные воды. Семейные кредиты L-SIP покрывают расходы на проживание, наиболее эффективные дети могут рассчитывать на бонусные выплаты, а у родственников есть возможность устроиться на работу в сфере экологического мониторинга или высококлассного туризма поблизости. Общежитие находится достаточно близко к Эксмуту, чтобы опровергнуть любые обвинения в том, что детей вырывают из объятия семей, но достаточно далеко, чтобы аккуратно устранить любое семейное влияние, выходящее за рамки символического. Автобусы ходят дважды в месяц для двухдневных визитов с ночевкой, правда, право на них надо еще заработать, а для более продолжительного семейного общения, на неделю или две, возможности предоставляются каждые четыре месяца.