Я выхожу из автобуса в ослепительно голубое сияние и облако бледной пыли, поднятой детьми помладше, когда те устремляются в комплекс навстречу матерям, бабушкам, дедушкам, опекунам с менее очевидными семейными связями, а иногда, в самых странных случаях, навстречу отцам. Мои глаза рефлекторно щурятся от яркого света. Я иду по дороге между двухуровневыми апартаментами с щемящим чувством утраты в животе, предчувствуя, что найду на этот раз.
Тем не менее вид пустующего помещения поражает меня словно удар под дых.
Пластиковые складные стулья убраны, барбекю отдраено до блеска и приставлено к грязно-белой стене. Даже китайские колокольчики из витражного стекла, которые она сделала, исчезли. В воздухе висит лишь слабый остаточный запах химического моющего средства – последний след уборочной команды, полившей тут все из шланга. Скорее всего, уже к концу недели сюда заедет кто-то новый.
«Она действительно сделала это, – тупо думаю я, – она, блядь, тупо ушла».
«Я пыталась тебя подготовить. Такая закономерность проявляется последнее время довольно часто, это не редкость».
«Ты, – я с трудом сглатываю, – заткнись».
Я стою там, вдыхая этот синтетический запах расставания, и тут дверь в соседний блок приоткрывается, а затем широко распахивается. Нерешительно выходит Лотти, коренастая, стойкая, настоящая бабушка Лотти с обветренными чертами лица цвета эбенового дерева, обесцвеченным светлым облаком волос и глубоко посаженными, устремленными к горизонту глазами. Я вижу, как все, что спрятал за непроницаемо каменной маской, отражается на ее лице. Рот Лотти сжимается, ноздри раздуваются, глаза расширяются.
– О, Хак, – говорит она, вытирая руки о свой гончарный фартук, – Хак, мне так жаль.
– Привет, Лотти, – отстраненно говорю я.
– Они спорили, они ругались. Она кричала на него всю неделю перед их отъездом.
– Тем не менее она ушла.
Лотти ничего не говорит. Подходит и берет меня за руки. У нее прохладные ладони, слегка влажные от глины, с которой она работала.
– Куда они уехали?
– Я не знаю, Хак, она мне не сказала. Может быть, в Перт. Оттуда он родом. Сказала, что его там ждет уйма работы.
– Звучит не слишком правдоподобно, – говорю я откуда-то очень далеко. – У нее полный кредит еще как минимум на три года. Они лишат ее бонуса за эмоциональную поддержку, раз она ушла, но основную сумму отнять не смогут. Та прописана в контракте. Даже после выпуска, когда я получу квалификацию, она будет получать оперативную пенсию. Не могу себе представить, чтобы этот мудак Дуги работал, когда у него есть такой источник дохода, с которым можно жить припеваючи. – Я чуть отступаю назад, осторожно высвобождаюсь из ее рук. – Как дела у Макса?
– Все хорошо. У него еще три дня до возвращения. Артур взял лодку и отвез его на риф.
– Прекрасно.
– Ты мог бы сплавать туда, встретиться с ними, если хочешь. Артур будет рад тебя повидать.
«Физическая нагрузка тебе определенно бы не помешала, – интимно шепчет Рис мне на ухо. – В тебе сейчас очень много гнева, и если ты вернешься обратно, не выпустив его, он еще несколько дней будет влиять на твою работоспособность».
– Думаю, я откажусь, спасибо, Лотти.
– Не зайдешь? Я как раз собиралась ставить чайник.
– Она что-нибудь сказала? – резко спрашиваю я и ненавижу себя за то, как это звучит, стоит только словам сорваться с губ. – Оставила сообщение?
Лотти качает головой.
– Мы с твоей мамой не так часто разговаривали с тех пор, как к ней переехал Дуги. Она знала, что он никогда мне не нравился, знала, что я его не одобряю. Мне и так было тяжело смотреть на то, как он с ней обращается, так похоже на мою Элли и этого ушлепка Куинна, прежде чем он… – Она пыхтит и медленно тормозит, внезапно останавливаясь на пороге своего собственного давнего горя. Моргает, смотрит в сторону, вниз. – Я хочу сказать, Дуги никогда не бил твою маму, ты знаешь, но…
Я киваю.
– Но рано или поздно он это сделает.
– Он знал, что здешние надзиратели этого не стерпели бы. И боялся тебя, Хак. Особенно после того последнего раза.
– Как думаешь… если я уйду в самоволку и пойду за ними…
– Ты не можешь этого сделать, Хак. И прекрасно об этом знаешь.
«Ты определенно не можешь этого сделать, Хак. Они выследят тебя и вернут прежде, чем ты пройдешь половину пути до Карнарвона».
«Нет, если ты, блядь, мне поможешь, они этого не сделают! – возражаю я сквозь стиснутые зубы, почти вслух. Глубоко в колодце вбитого обучением контроля я чувствую, как пара слез протискивается на свободу. – Если бы ты действительно была на моей стороне, как ты всегда утверждаешь».
– Хак… – Лотти не то чтобы пятится от меня, но в моем лице явно есть что-то такое, что заставляет ее подумывать об отступлении.
«Хакан, я на твоей стороне. В этом моя единственная цель. Но в данный момент я также запрограммирована на то, чтобы сдать тебя, как только ты сбежишь, ведь именно так сейчас поступил бы любой, кто на твоей стороне. За самоволку тебе светят два месяца одиночки и год без привилегий».
«Да мне все равно!»
«Твоя мать сделала свой выбор и оставила тебя позади. – В голосе Рис слышится настойчивость, которой я прежде не слышал. – Что именно, по-твоему, ты такого можешь сейчас сделать, чтобы ей помочь?»
«Я мог бы прикончить этого подонка Дуги!»
Тишина. На мгновение мне кажется, что она решила со мной не разговаривать.
«Это правда, – отвечает она наконец. – И это решило бы твою насущную проблему. Но фундаментальная осталась бы».
– Хак, что ты… – Тут, наконец, в голосе Лотти проявляются резкие нотки. – Это твоя Осирис? Что она тебе говорит?
Перемена в ее тоне возвращает меня к действительности. За все годы, что я знаю Лотти, я бы мог сосчитать по пальцам одной руки те случаи, когда она повышала на меня голос. Я смотрю ей в лицо, и страх, который я там вижу, ранит меня глубже и острее, чем опустевшая квартира, в которой прежде жила моя мать.
– Она советует мне не делать глупостей, – мягко говорю я. – Все в порядке, Лотти. Я не буду убегать. Но выпью чай, который ты собиралась приготовить.
Она возвращается ко мне очень медленно, прищурив глаза. Несколько раз вытирает и без того почти чистые руки о фартук.
– Ненавижу этих монстров, – говорит она с несвойственной ей злобой. – Макс сам на себя не похож с тех пор, как получил своего.
Макс на несколько лет меня младше. Скорее всего, ему операцию сделали восемнадцать месяцев назад или около того. Я помню, как тяжело давался моей матери первый год после того, как мне установили Осирис.
– Лотти, перестань. Это же как «ПокетПэл» или «БайтМейт». Только система внутренняя. Нам не нужно повсюду таскать с собой гарнитуры. Ни гарнитур, ни устройств. Просто более продвинутая технология.
– А я думаю, что мы больше не нужны Максу. Мне кажется, что и у твоей матери были те же мысли. – Она вздыхает. – Ну вот, а я не хотела говорить.
– Лотти….
– Давай я просто заварю чай.
Она поворачивается, и я хватаю ее за руку. Лотти останавливается, нехотя, не глядя на меня.
– Я не должна была так говорить, Хак. Мне очень жаль.
– Лотти, ты должна мне сказать. Она же не из-за этого ушла? – Мои пальцы сжимаются у нее на запястье. – Так ведь?
Еще один вздох, на этот раз тихий и полный боли. Она решительно разжимает мою хватку и поворачивается, чтобы взглянуть мне в глаза.
– Нет, Хак. Она ушла не поэтому. Но и твоя Осирис не помогла ни разу.
– В смысле, не помогла? Что это значит, Лотти?
– Это значит, что Дуги постоянно повторял, что она тебе больше не нужна, что после того, как эту штуку установили, тебе больше не нужна мать. И ты дал ей не так уж много поводов для возражений.
Она протискивается сквозь дверной проем в квартиру, которую они с Артуром превратили в свой дом. Я слышу, как она возится на кухне.
Я долго стою на улице, прежде чем последовать за ней внутрь.
Адвокат «Блонд Вайсьютис» сидит на безопасном от меня расстоянии в камере предварительного заключения, гарнитура надета и затемнена, проецируя в воздух между нами панели света по дистанционной связи. Бранегель, на котором он пишет, не такой уж большой барьер, но каскад заполненных страниц и светящиеся штампы авторизации рисуют расставание столь же окончательное, как и любая расстыковка в доках, которая когда-либо с лязгом прокатывалась по корпусу корабля, на котором я летал. Я съеживаюсь на койке и молча наблюдаю, как все разыгрывается, шлюзы уже закрыты, и мое гарантированное будущее в БВ быстро проваливается во тьму.
– Итак, вам ясно, какой компромисс был достигнут в отношении установленной вам системы Осирис?
На самом деле это не вопрос, так что я не утруждаю себя ответом. Похоже, ему от такого становится не по себе.
– От вас требуется активное участие в этом интервью, – резко напоминает адвокат, – нас записывают, и это должно выглядеть профессионально с обеих сторон. И, скажем прямо, если принять во внимание ваши действия, вам совершенно не из-за чего дуться.
– Вы так думаете? – Я изо всех сил стараюсь сдержаться, чтобы не вскочить с койки и не ударить его несколько раз рукой по горлу, просто чтобы посмотреть, как он падает, корчится и задыхается на холодном полу камеры. Какие бы подпрограммы он там ни запускал в своей дорогой черной гарнитуре, он должен потребовать деньги назад. При любых других обстоятельствах чтение моего настроения как «дуться» стало бы смертельной ошибкой.
Он прокручивает страницу назад, выделяет пару абзацев.