Что-то это мучительно напоминало Артему из его прошлой жизни, а вот что именно, никак вспомнить не мог… ну, когда задним числом пышно утверждают то, что и так уже имеет место быть? Хотя справедливости ради следовало отметить, что без сегодняшнего утверждения, без легитимизации, так сказать, полноценным даймё он себя чувствовать не мог. Теперь другое дело, теперь он законно может ходить гоголем по всей Японии, сквозь зубы высокомерно цедить нижестоящим: «Я — даймё, а вы — никто». И сопровождать эти слова презрительным плевком.
Артем ожидал услышать что-то и об исполнении им должности сюго. Но император замолчал и вроде бы ничего более говорить не собирался. «Ну да, — вдруг сообразил Артем, — дела исключительно административные к нему никакого касательства не имеют, это все находится в полном и безраздельном ведении управляющего страной, то есть сиккэна. Это у него надо узнавать насчет сюго».
В зале церемоний снова повисло молчание, которое почему-то так и тянуло поименовать тягостным. Артем между тем едва сдерживался, чтобы не ляпнуть: «И это все?» Веер, слов нет, хорош, признание самурайских мечей и титула даймё — тоже неплохо, однако… ну, если честно… если руку на сердце… то можно было бы и еще подкинуть милостей и щедрот победителю монголов, спасителю Японии и просто хорошему человеку и самураю Артему-Ямомото.
Да, конечно, едучи сюда, Артем не исключал такой вероятности, что его начнут казнить прямо с дворцового порога. Но раз казнить нельзя, а можно осыпать медалями, тогда совсем другое дело, совсем другие ожидания. И Артем смело и уверенно ожидал дарование земель. Потому как самурай с землей и безземельный самурай — это два разных самурая. С должности сюго (а в ней его утвердят, в том Артем отчего-то не сомневался) могут и попереть, а земля всегда останется при тебе, перейдет твоим детям. Земля — это надежность. М-да, Артем почувствовал себя несколько обделенным…
Но — ничего не поделаешь! — пришлось по новой благодарить императора за милости, практически слово в слово повторяя предыдущее благодарение. Церемония должна продолжаться.
Отбарабанив положенное, Артем уже приготовился подниматься с колен и идти… куда там идут после зала церомоний? Неплохо бы, кстати, и на праздничный обед.
Однако, как выяснилось, с обедом придется повременить.
— А теперь, Ямомото-сан… — на сей раз в голосе молодого императора зазвучали нотки, заставившие Артема насторожиться, — тот, кого зовут Белым Драконам, яви нам одно из твоих чудес, молва о которых давно доходит до Хэнай!
«Ах ты сволочь императорская, — со злостью подумал Артем, — взял и все испортил. Вместо веселого банкета крутись теперь как карась на сковороде. Чудеса тебе, блин, являй. Хорошо, что я такой умный…»
Нет, действительно хорошо быть умным, и Артем таковым, по всей видимости, был, потому как предвидел нечто подобное. Еще в Ицудо, еще до отъезда в столицу, прикидывая, что и как может быть, он предвидел и подобный вариант. А раз предвидел, то и подготовился.
Изрыгать огонь в присутствии августейшей особы он посчитал пошлостью, не ярмарка, чай. Можно было подготовить какой-нибудь примитивный технический трюк, однако техника есть техника, всецело на нее полагаться нельзя, во всяком случае, Артем всегда испытывал инстинктивное недоверие к технике, даже к самой развитой. Вероятно, отчасти поэтому и пошел не в иллюзионисты, а в воздушные гимнасты, где человек зависит только от самого себя. Ну а тот же гелиограф мог заинтересовать сиккэна или военачальников, но императора — вряд ли. Сугубо придворному человеку трудно было бы оценить все выгоды, что сулит подобное изобретение…
Артем выбрал для показного чудотворства другую… штуку. О штуке этой он вспомнил задолго до приглашения в столицу. Сперва он хотел было пустить ее в ярмарочную продажу, но потом передумал. Штука все же была достойна другой судьбы, нежели просто стать одним из предметов ярмарочной торговли. Ведь штука была не просто штукой, а тем, что сами японцы еще не изобрели, но изобретут чуть позже, и это станет одним из их национальных достояний, чем они станут гордиться перед другими народами вместе с карате, анимэ и мечом-катана.
— Мой император, — сказал Артем. — Я явлю чудо. Даже несколько чудес. Почему бы и нет? Только вели принести несколько листов бумаги, мой император.
Пока император распоряжался, пока самурай Каширо неспешно и важно направлялся к двери, ведущей в галерею, что, в свою очередь, вела к личным покоям императора, пока ждали его возвращения, Артем сидел все в той же, малость поднадоевшей ему позе — глядя в циновки. Ну да, циновки в главном зале Дайдайри и, возможно, во всей островной империи замечательные, из лучшей соломы, на вид свежие, будто только что постелили. Но все равно — сколько ж можно на них пялиться! Сегодня ночью, полагал Артем, ему будут сниться только циновки.
Вернулся Каширо с листами бумаги. Испросив императорского соизволения — куда ж без него! — и получив в ответ кивок, отдал листы Артему.
— Посмотри, мой император, на мои руки, — Артем беззастенчиво пользовался фразеологией эстрадных фокусников. — Ты видишь в них простой лист бумаги. Сейчас на твоих глазах этот лист превратится в журавля…
За разговорчиками он перегибал бумагу, складывал ее по изгибам, в нужных местах надрывал. Ну, вот и готово…
— Возьми, Сын Неба! — Артем вытянул перед собой руки, в которых держал поделку из бумаги.
Разумеется, император не скатился с возвышения, чтобы подбежать к Артему. Было кому забрать из рук Белого Дракона бумажное чудо и принести его правителю. Тот самый Каширо и забрал. Видимо, в этой церемониальной расстановке шестерить полагалось именно ему.
— Одной рукой держи птицу под брюхом, мой император, — инструктировал монарха Артем, — другой рукой потяни за хвост…
До Артема донесся заливистый императорский смех. Уже не боясь нарушить церемониал, бывший цирковой гимнаст поднял голову и взглянул на монарха. Император тянул бумажную птицу за хвост, и птица взмахивала крыльями, как, собственно, птице и полагалось согласно ее конструктивным особенностям. Монарх был счастлив, как дитя. Впрочем, дитем он и был — и по возрасту недалеко ушел, и по… заматерелости, так сказать, духа и тела. Да и где ему было заматереть при парниковой дворцовой жизни. Это раньше — о чем вздыхали старые самураи — императорские дети мужеского полу отдавались на воспитание в самурайские дома, где их с рассвета до заката гоняли наряду с остальными воспитанниками более низкого звания. Но те времена давно прошли, ныне же император почти не покидает пределы императорского городка не то что в детском возрасте, но и в возрасте более зрелом. А искусственный мир Дайдайри явно не способствует ускоренному взрослению.
Император продолжал разглядывать бумажную птицу, все никак не мог нарадоваться ей, а Артем сложил уже второй поделку. Самолетик. То есть это Артем знал, что сие бумажное изделие зовется «самолетик», здешним людям придется презентовать его как еще одну птицу.
— Мой император, взгляни еще на одно чудо! — Артем поднялся на ноги. С пола самолетик запускать было неудобно. — Я превратил лист бумаги в птицу, которая умеет летать!
Наверняка самовольным вставанием Артем грубо нарушал церемониал, но о церемониальных тонкостях, похоже, никто сейчас вспоминать не собирался.
Добившись монаршьего внимания, Артем запустил самолетик. Как он помнил из своего детства, бывают запуски удачные и неудачные. Бывает, что самолетик сразу срывается в пике и врезается бумажным носом в землю. На сей раз получилось удачно. Самолетик долго планировал по кругу над циновками под всеобщее молчание и зачарованные взгляды.
То, что для любого ребенка века двадцать первого есть скучная обыденность, для императора Японии тринадцатого века было сродни чуду. Философски подходя к вопросу, все на свете когда-то было чудом…
Глаза молодого микадо счастливо блестели. Потомок богини Аматэрасу и сам не заметил, как вскочил на ноги, чтобы лучше видеть полет бумажной птицы, хотя это тоже, наверное, не вполне согласовывалось с церемониальным уложением. «Ну, вот и угодил его благородию», — Артем сейчас испытывал те же ощущения, какие испытывают все работяги от хорошо сделанной работы.
— Другие листы, когда мне их принесут, — сказал Артем, — я превращу в корабль, который ты сможешь опустить на воду, и он будет держаться на ней до тех пор, пока не размокнет бумага. Превращу в лягушку, что будет прыгать по татами, когда ты будешь надавливать на нее пальцем. Превращу в сосуд, из которого можно пить. В незнакомого тебе, мой император, зверя-бегемота, обитающего в тех землях, откуда я родом. Будет и еще несколько превращений. А главное, мой император, я могу научить тебя или того, на кого ты укажешь, этому искусству. Искусство превращения простой бумаги в разные предметы, бумажных птиц и зверей у меня на родине зовется оригами, мой император.
— Оригами! — воскликнул император. — Да, ты должен будешь научить меня, Ямомото-Белый Дракон, искусству оригами!
«А может, теперь землю попросить? — вдруг пришло в голову Артему. — Момент-то подходящий. Тонко намекнуть, что, мол, я тебе секреты оригами, а ты мне землю в безраздельное пользование и с правом передачи в наследство».
Трудно сказать, что из этого получилось бы. И дело тут не в желании императора. Сдается, что от его желания мало что зависит, если дело касается вещей серьезных, к которым земельные вопросы безусловно относятся. Конечно, микадо словечко замолвить может, но окончательное решение принимает сиккэн.
— Оригами! Ты слышал, Ясутоки-сан? — продолжал радоваться император, рассматривая самолетик и с благоговением касаясь его крыльев. — Ты должен начать учить меня немедленно, Ямомото-сан!
Кстати, Артем практически не сомневался, что все получится с этим оригами, что оно до щенячьего восторга понравится придворной публике во главе с микадо. Все ж таки он немного узнал японцев за это время и мог с известной точностью предугадывать, что придется им по вкусу, а чем до них не достучишься.