х Годайго. И тогда Артем выходил к столу, за которым уже сидели Годайго и представители принимающей стороны, самураи или монахи.
Дальше сценарий тоже не отличался разнообразием. Церемонный обмен поклонами и выражениями глубокого почтения и величайшей радости от встречи со столь уважаемыми людьми, охи-ахи по поводу доспехов самого Тайра Томомори, произнесение Артемом отскакивающей от зубов речи про Небо, про героев прошлого, коих надо быть достойными, ну и про все остальное…
Затем инициативу брал в руки экс-император. Годайго переводил разговор в конкретную плоскость, показывал письма от влиятельных людей страны Ямато, готовых встать под знамена бывшего императора, живописал в сочных красках, как они будут наступать, как застанут врасплох императорскую армию, как возьмут столицу и накажут подлого Ходзё Ясутоки. В речах Годайго мероприятие представало если не легкой прогулкой, то мероприятием, бесспорно обреченным на победу… Артем отдавал должное бывшему императору — тот знал, как и с кем вести беседу, на какие кнопки давить. Когда надо, играл на честолюбии, напоминал про обиды, нанесенные роду режимом Ходзё, вспоминал былое величие рода, когда надо — манил «пряниками», которыми будет осыпан род или монастырь после их победы над подлым Ходзё.
Успешнее всего проходили визиты в монастыри. С ними, как убедился Артем, у Годайго уже все было обговорено заранее. Поэтому посещения монастырей не носили агитационного смысла. Это был, во-первых, показ Белого Дракона и доспехов, что должно было укрепить повстанческий дух и, судя по всему, успешно его укрепляло. Во-вторых, эти визиты имели организационный смысл — обговорить, когда и сколько воинов пришлет монастырь и кто их поведет. В-третьих, монастыри (несмотря на всю пронизывающую сии обители духовность) желали получить от будущего императора подкрепленные хотя бы его честным словом гарантии, что они непременно будут вознаграждены в случае возвращения Годайго на престол. Конечно, Годайго давал гарантии, было бы нелепо, если бы он говорил: «Ну, знаете, нам бы победить, отпляшем-отгуляем, а там уж посмотрим, кому что причитается». Нет, Годайго вполне конкретно обрисовывал, кому какие блага перепадут, и на обещания не скупился.
Ну, а уж дав гарантии, Годайго в свою очередь просил от настоятелей монастыря письма с обращением к настоятелям других монастырей и к некоторым знатным самураям. Артем писем тех не читал, но что в них — не для великого ума загадка. Просьба поддержать восстание, что ж еще!
Главы самурайских кланов были гораздо более осторожны с окончательным решением. Не все тут же начинали колотить себя в грудь и заявлять, что они примкнут и пойдут до конца. Большинство высказывалось в том духе, что, дескать, если мятеж поддержат такие дома, как Минамото и им подобные, тогда и мы не останемся в стороне. Потому что без таких домов, как Минамото и иже с ними, восстание не будет иметь должного размаха именно поэтому, то есть чтобы заручиться поддержкой самых воинственных и влиятельных самурайских кланов, бывший император Годайго не стал затягивать с посещением Камакура…
Все города, селения и отдельно стоящие усадьбы, где ему довелось побывать, слились в памяти Артема в какую-то одну серо-коричневую мешанину из домов с низкими скатами, из больших веранд с лакированными бревнами, из ворот с поперечным брусом, увенчанным небольшой крышей с загнутыми краями, из ландшафтных садов с каменными прудами, из решетчатых внутренних перегородок и выстланных татами полов, и он уже не мог в точности припомнить, чем город Удзи отличается от города Сэтцу, а усадьба клана Асикага — от усадьбы клана Окудайра… И не мог припомнить отдельных лиц в этой бесконечной череде сменяющих друг друга самураев и монахов. Спроси его, как выглядит, скажем, глава клана Акэти, ни за что не вспомнил бы. В памяти вставало некое обобщенное самурайское лицо, а рядом с ним чисто выбритое и не менее обобщенное лицо монашеского звания. И имена тех, с кем довелось вести переговоры, Артем забывал, едва отправив донесение сиккэну.
Зато город Камакура отпечатался в памяти фотографическим снимком. Видимо, из-за неслабой значимости сего места. Как-никак, «самурайская столица» империи восходящего солнца, здесь находится ставка сёгуна (пусть в настоящий момент титул сёгуна имел лишь номинальный характер), здесь проживает немало знатных и влиятельных самурайских семей. К тому же в Камакура они провели не день, как в большинстве других мест, а целых шесть дней.
В эти дни Артем активно отсыпался, следуя нехитрой солдатской мудрости: солдат спит — служба идет, что дальше будет — неизвестно, а пока есть возможность отоспаться и отъесться, надо этим пользоваться. А вот Годайго в эти дни, похоже, и не спал вовсе. Его и без того фонтанирующая нервная энергия словно получила дополнительную подпитку от магических батарей. Он целыми днями где-то носился, с кем-то встречался. Фанатический блеск, которым и без того отливали глаза бывшего императора, за эти дни превратился в горячечный огонь.
Слава Будде, от Артема не столь и часто требовалось его сопровождать. Большей частью Годайго справлялся один. Хотя, как понимал Артем, дело тут не в том, что бывший император бережет здоровье чужеземца, а в том, что переговоры Годайго вел столь щекотливые и конфиденциальные, что лишние свидетели были ему вовсе ни к чему. Белый Дракон нужен был Годайго главным образом для агитации сомневающихся, и вот тогда да, тогда Артем шел показывать себя и легендарные доспехи.
Как раз в эти камакурские дни Артем нашел точное сравнение тому, чем он занимается. А тем же, чем занимались в другие времена на свободных и демократических выборах всяких там президентов и депутатов разнообразные популярные певцы. Он со своими доспехами и легендарной славой Белого Дракона — что-то вроде условного Кобзона, разъезжающего по стране с концертами и агитирующего голосовать за условного Ельцина. И еще два обстоятельства их роднит: там и там на кону стояла власть, и они оба, то бишь он и условный Кобзон, старались не ради идеи, а для своей и своих близких выгоды.
Самым ответственным камакурским мероприятием стало посещение семьи Минамото.
За столиком сидели четверо самураев самого что ни на есть воинственного вида. «Ежели б вы, ребятки, знали, что такое Голливуд, то могли бы смело гуда направиться всей своей великолепной четверкой, — подумал Артем, обводя их взглядом. — Вас без всяких кастингов-шмастингов приняли бы в исторические блокбастеры хоть про первых, хоть про последних самураев, или я не Белый Дракон. Уж больно колоритны». Даже самый пожилой из Минамото казался вырезанным из железного дерева воплощением величия знатного самурайского рода. Даже самому молодому из Минамото за одно лишь властное лицо можно было с ходу поручить командование тысячей воинов.
Обошлись, что удивительно, без бурного выражения восторгов по поводу доспехов. Засвидетельствовали «да, это те самые», покивали головами, сказали что-то вроде того, что «призраки вод Дан-но-ура могли отдать свою добычу только для великого дела». Самый молодой из Минамото, правда, попытался наехать, сказав: «Этот о-ёрой принадлежит роду Минамото как роду, победившему Тайра». Но самый пожилой резко осадил его: «О чем говоришь! Вспомни, что род Минамото не сумел завладеть доспехами в битве!»
Во время речи Артема лица самураев Минамото оставались непроницаемыми, словно у привязанного к столбу индейского вождя, в которого бледнолицые мечут ножи. К концу своего выступления Артем даже несколько скис и закончил его без должного пафоса.
— Скажи, Белый Дракон, — спросил пожилой Минамото, когда Артем замолчал, — были ли тебе даны знаки о будущей победе или будущем поражении?
Вопрос, признаться, был неожиданный. Ответа у Артема в загашнике не имелось. Надо было что-то импровизировать по ходу пьесы.
— Да, — сказал Артем, — был дан знак не далее как три дня назад…
Придумать подходящую историйку в данном случае не было проблемой.
— Я сидел на берегу пруда рядом с монастырем в Сагами, вдруг подул ветер, под его дуновением пришли в движение листья на поверхности воды и на какое-то мгновение сложились в иероглиф «быть». Потом ветер вновь смешал эти листья.
Самураи тринадцатого века выслушали все это предельно серьезно.
— Это, бесспорно, знак, — первым поторопился высказаться молодой Минамото, — но говорит ли он о победе?
— Духи ветра — это сильные духи, им можно верить, — сказал пожилой Минамото.
После этих слов самураи надолго призадумались. А потом, к удовольствию Артема, пожилой сказал, что им надо все обсудить, поэтому беседу они продолжат завтра.
Когда Артем с бывшим императором возвращались на постоялый двор, Годайго, сияя от счастья, сказал:
— Дом Минамото поддержит нас, я это знаю. Завтра я твердо пообещаю им сохранить за домом Минамото сёгунство, возвратив правительство бакуфу прежнее значение. И никаких отречений малолетних сёгунов. Они согласятся, я увидел это в их глазах.
По всем правилам конспиративной игры Артем должен был горячо возрадоваться. Однако он предпочел не притворяться, а сказать как есть:
— Если бы я не устал, я бы обрадовался. Но я так устал, Годайго-сан, что мне хочется только одного — отдохнуть, отлежаться, и чтобы все скорее закончилось.
— Скоро закончится, — заверил его Годайго, — и ты будешь отдыхать…
Через день они покинули Камакура, и опять бесконечной чередой потянулись города, поселки, монастыри. Теперь у Годайго были с собой письма Минамото, и это очень облегчало переговоры с колеблющимися в выборе самураями. А к тем, кто заведомо не мог согласиться, они и не заезжали, время попусту не тратили. Они добрались до севера-востока Хонсю, до провинций, за границами которых начинались земли айнов, свирепых воинов, великолепных лучников. К удивлению Годайго, мало кто из самурайских семей, населявших северо-восток, выказал желание присоединиться к мятежу. «Они всегда стремились оставаться в стороне, они и утинантю»[62]