— Господин Николов напивается редко, зато — от души, — пояснил я с нотками извинения в голосе. Потом с трудом поднял его на ноги — он был ужасно тяжелым, пьяным в дупель, теперь я понял глубокий смысл Валиных слов о его пьянстве. Он попытался меня оттолкнуть, но я все-таки доволок его до нашего столика. Борислав протянул руку и смахнул со стола тарелку с маринованными осьминогами, потом дотянулся до пепельницы и тоже сбросил ее на пол. Прибежала китаянка, ее любезное личико искривила гримаса ужаса, лицо залила желтоватая бледность цвета высохшего мела.
— Что вы принесли ему выпить? — прервал я ее охи и ахи.
Она наклонилась и вытащила из-под стола ополовиненную бутылку «Баллантайнс». Я даже представить себе не мог, как за несколько минут он ухитрился столько вылакать и не умереть не месте. И глянул на него с уважением. Борислав сполз со стула на пол, скрестив ноги в позе лотоса, ну просто поклонник Будды в медитации.
— Я велик, а ты — полное ничтожество, — прошепелявил он, еле ворочая языком.
— Кто будет за все платить? За еду и за разбитую посуду? — из кухни вышли несколько китайцев, запахло скандалом. Блондинка в углу все еще одергивала юбку, не смея сесть на место. Я оказался в западне, китайцы сужали круг, как во время облавы на дичь, Борислав снова пустил слюни. Я достал стодолларовую бумажку, свою сказочную прибыль за сегодняшний день, окинул ее прощальным взглядом и протянул официантке. Она быстро прикинула что-то в уме и вернула мне шестьдесят левов и горсть монет. Китайцы осклабились скользкими улыбками, кланяясь, как болванчики, с тем же усердием, с каким собирались намылить мне шею. Поднатужившись, я схватил Борислава в охапку, выволок на улицу и только там перевел дух. Дождь хлынул не на шутку, холодные капли ручейками стекали у меня по животу, который я не мог прикрыть — руки были заняты пьяной тушей.
— Я сделаю тебя богатым, Марти, вот увидишь, — неожиданно трезво произнес он. — Знаю неплохой кабак в Слатине, хлопнем по рюмочке, там и бабы есть…
— Даже не мечтай! — рыкнул я.
— Помогите! На помощь! — заорал Борислав. — Грабят!
Женщина, идущая по тротуару перед нами, ринулась сломя голову через лужи, подальше от нас, откуда-то выскочили двое полицейских.
— Что происходит? — спросил младший из них.
— Выпил человек, — ответил я.
— Он меня ограбил, забрал все мои деньги! — вопил Борислав. — Его зовут Марти, он ворюга!
— Предъявите документы, — скомандовал мне тот, что постарше, и ощупал наручники, свисавшие с его ремня.
Я на секунду выпустил Борислава из рук, тот пошатнулся и, слава богу, стравил — жирная рвота водопадом хлынула у него изо рта (мы стояли у здания Центрального телевидения), непереваренные креветки и осьминоги плюхнулись на асфальт у наших ног — полицейские брезгливо отпрянули.
— Убирайтесь, мужики, а то мы вас задержим!
Я с трудом тащил его на себе — он весил, как несколько мешков картошки. Повиснув у меня на плече, Борислав бессвязно лопотал:
— Все равно я от тебя улизну! (Словно хотел сказать другое: «Замучаю тебя, Марти, до смерти»). Он был не только невменяем, но и омерзительно выдрючивался, в нем проснулось нечто, подспудно дремавшее, я еще не мог определить, что именно. Он тяжело висел у меня на плече, дыша в шею. Наконец, мы прошли последние два квартала, и я засунул его в мою Ладу. Борислав закурил и притих. Его молчание было тоже каким-то ускользающим. И зловещим.
— Ну что ж ты за свинья такая, — я старался говорить с ним кротко, как с ребенком. — Валя нас ждет, а как я тебя привезу в таком состоянии? Я ведь ей обещал…
— К черту тебя и твою Валю! Нечего было обещать!
— Да ведь это же ты меня упросил, кретин!
В кабине остро завоняло горелой тканью и пластмассой. Сигаретой он прожег сидение, поэтому и молчал. «Эгоист и разрушитель, безответственный тип», — подумал я, понимая, что все еще двигаюсь наощупь, не в силах определить, что же с ним происходит. И хлопнул его по руке.
— Ты меня обокрал, — нечленораздельно промямлил он, — а теперь еще и бьешь!
Я остановил машину впритык к своему подъезду и затолкал его в лифт. Дверь открыла мама с вязанием в руке и попыталась улыбнуться.
— О, Борислав, здравствуй… как дела? А где Валя? — спросила мама.
— Я сделаю Марти богатым, — ответил он, — скоро вы все увидите! Я — гигант!
Он зашагал по коридору, цепляясь за стены, и его снова вывернуло наизнанку желудочным соком цвета мочи.
— Господи… — только и сказала Вероника, высунувшая голову в дверь спальни, и тут же брезгливо захлопнувшая ее за собой. Завоняло испорченной китайской едой.
Я затолкал его в гостиную, бросил на диван и вернулся в коридор убирать. Тряпка мгновенно набухла в руках жирной жижей, вода в тазике потемнела. Меня охватило чувство полной беспомощности, в желудке снова зашевелились съеденные креветки, тупо запульсировала головная боль.
— Я сегодня заработал шестьдесят левов, — громко сообщил я.
— Марти, Марти… — мама потянула из рукава носовой платочек.
Нужно было срочно что-то делать. Я попросил маму сходить в ближайшую аптеку и купить растворимые витамины. «Чтоб мама прислуживала этому чудовищу!..» — мелькнула у меня злая мысль. Слово осело в моем сознании. Когда я вернулся в гостиную, часы показывали шесть вечера. Борислав дремал. Скрип двери разбудил его.
— Мы с тобой сделаем чудеса, вот увидишь!
— Заткнись, скотина!
— Сам виноват, это ты меня напоил.
Он встал на ноги и попробовал открыть дверь на лестницу, наверное, не для того, чтобы попытаться сбежать, а просто чтобы досадить мне, полностью себе подчинить, показать, кто здесь хозяин. Это торжество над моим бессилием, над моей невозможностью выставить его, доставляло ему какое-то сатанинское наслаждение. Казалось, издевательство надо мной дает ему чувство собственной значимости. Мы схватились за грудки, и я с трудом отволок его назад в гостиную. Усадил в кресло и заставил выпить три стакана воды с витаминами. Он расплылся в пьяной ухмылке:
— Пытаешься загладить свою вину? Ты меня ограбил, Марти!
Я включил телевизор. Транслировали какой-то футбольный матч, я не мог сосредоточиться, и выключил его ко всем чертям. Борислав довольно зачмокал губами, наслаждаясь моментом: он меня подчинил, ему было приятно, что я с ним вожусь, он вертел мною, как хотел и действительно в этот момент чувствовал себя величиной. Теперь он был совершенно другим, словно его подменили, ни следа от его врожденной интеллигентности, деликатности и сдержанной щедрости, которые мне так нравились. Я ломал голову — как можно так вдруг и сразу отрешиться от самого себя и исполниться садизма и уродства. «Его охватили демоны, — устало подумал я, — это генетическая обремененность, больное маниакальное сознание». Еще три часа он бушевал: попытался выпрыгнуть из окна, разорвал две книги, захотел искупаться и разбил в ванной комнате зеркало. Я уже не мог его выносить, но чувствовал, что каким-то странным образом мы с ним связаны, что я за него в ответе. Валя обрывала телефон, звоня каждые пятнадцать минут, рыдала и стенала в трубку, но мама, проинструктированная мной, держалась, как стойкий оловянный солдатик, объясняя, что мы еще в квартале Банкя и ждем моего друга Живко у его дома. Мобильник Борислава я отключил и сунул себе в карман. Часам к одиннадцати он немного пришел в себя, мог уже держаться на ногах, и я вытолкал его из квартиры.
Дождь лил как из ведра, фары еле пробивали налетающую водяную пелену, скрипели дворники. Я чувствовал себя обманутым, мое чувство справедливости было сильно травмировано.
— Зачем ты прожег сидение в машине, животное?
— Мы с тобой вдвоем…
— Заткнись!
— Валя ничего не поймет, вот увидишь!
Но стоило нам появиться на пороге, она все безошибочно поняла. И не глядя на наши улыбки, завизжала, словно я ее ударил, дернула себя за волосы, а потом расплакалась. Теперь меня скрутили рвотные спазмы.
— Что ты с ним сделал, Марти, что ты натворил, ты же мне обещал?! Ой, как же ему плохо, совсем плохо, я этого не вынесу, ой, сейчас умру на месте!
— У Борислава в кармане деньги за ту долбаную картину, которую купил Живко, — я чувствовал себя так, словно меня избили, мечтая лишь добраться до дома и переодеться в сухую одежду.
На следующее утро меня разбудил телефонный звонок. Я в жизни не слышал голоса виноватее. Борислав так извинялся, что я просто видел, как он ползает передо мной на коленях — мне было знакомо это состояние тяжелого похмелья и такое чувство вины, будто ты зарыл вчера труп в местном парке.
— Ох, дай бог, чтобы твоя матушка и Вероника… как ты думаешь, Марти?
— Ты им отвратителен, — мстительно доложил я.
— Что это на меня вчера нашло?.. — он посыпал голову пеплом и не только был готов, а мечтал о самом жестоком наказании. — Твой заработок, те двести долларов от Живко, они у меня.
— Ты же говорил, сто?
— Двести, конечно, двести. Сегодня же и отдам.
Потом позвонила Валя, я представил себе ее, полуодетую, с подпухшими от слез и недосыпания глазами и размазанной со вчерашнего вечера губной помадой.
— Борислав мне все рассказал. Как он от тебя сбежал, пока ты был в туалете. Он такой изобретательный, правда? Спасибо, что ты его не бросил… Он тебя так любит, Марти, но ведь я тебя предупреждала… он такой, когда ему моча ударит в голову… Сколько я кабаков обошла, его разыскивая, как намерзлась… ууу! Ты меня слушаешь?
В тот же день они зашли ко мне с Валей, вручили деньги и пригласили в китайский ресторан. Мы ели креветок и осьминогов в кляре, будто он решил, что если съест то, что вчера исторгнул, его вина растворится. Он смотрел на меня, как побитая собака, с преданностью, которая вызывала неловкость. Я снова не узнавал его — это был другой человек, совершенно непохожий на вчерашнего. После ресторана он заставил меня остановиться у местного автосервиса. Как я ни отнекивался, подарил мне новые шины и автомобильный кассетник «Кенвуд». И сделал это так деликатно, словно возвращал мне старые долги. Ч