Я уставилась на его, когда мурашки пробежали по рукам. На мне снова его толстовка, я тону в ткани и свежем запахе талька и стирального порошка. Каллум развернулся и прислонился задницей к раковине. Его капюшон опущен, но на нем похожая толстовка, а руки засунуты в передние карманы.
— Бабушка и я раньше делали так, каждое утро субботы, — он пожал плечами, словно это не что-то важное. Это очень важно. Я сосредоточилась на его голубых глазах и старалась не потеряться в их яркости, но это невозможно, это похоже на падение в океан во время шторма, молясь не утонуть. — Когда она еще могла передвигаться достаточно хорошо, чтобы делать это, — он на мгновение задумался над этим. — Я возможно скоро поеду домой, проверю ее.
Конечно, я знала, что у каждого парня была семья, история и все это дерьмо, но, полагаю, я настолько же нарцисстична, как и следующий придурок, потому что я никогда не позволяла себе думать об этом. Для меня, они всегда были лишь…моими. Мои мальчики. Моя собственность. Я бы помочилась на них, если бы могла.
Но все эти откровения меня просто потрясли.
У Вика мать — светская львица, а отец — пьяница. Отец Хаэля — убийца, а мать сломлена. У Каллума есть только бабушка. Конечно, я знаю об Аароне, но речь заходит об Оскар? Он — загадка. Я не знаю, жил ли он со змеями в диком клубке в лесу.
— Не против, если я присоединюсь к тебе на крыше? — спросила я, чувствуя, как сердце замирает.
Животная часть меня говорит: «Бернадетт, ты трахнула четырех из своих парней, получи этого последнего». Но мне нужно время переварить то, что случилось с Оскаром, что происходит со мной.
Моя сексуальность раскрывается во мне как темный лотос, и мне, по крайней мере, нужно поприветствовать ее прежде, чем снова проверять ее лимиты.
Каллум улыбнулся мне, слегка склонив голову на бок. Рассеянный серый свет раннего утра окрашивает его волосы, но все, что он делает, — это делает их серебристыми. Это не уменьшает их блеска.
— Конечно, можешь, — сказал он мне, его голос был таким же грубым и прекрасным, как и всегда, в нем слышны нотки мертвых и темных вещей, что делает злую часть меня счастливой так, что я не могу объяснить. Его шрамы тоже становятся серебряными, светящимися в странном свете, отметины его прошлого впечатаны в его кожу также сильно, как и татуировки. Как обычно, балерина на его руке приседает над своими ногами и плачет, вечно разбитая. Пока Каллум не умрет и не сгниет, она всегда будет плакать.
Каллум отталкивается от раковины и поднимается по лестнице, ведя меня в комнату с двухъярусными кроватями. Оскар и Хаэль все еще спали. Последний выглядел милым с его растрепанными рыжими волосами и одной рукой, перекинутой через лоб. А первый…я залезла в его кровать и пнула его настолько сильно, насколько могла, ударив пяткой по его груди.
Ублюдок поймал меня прежде, чем я смогла его коснуться, открыв глаза и бросив меня в свежие воспоминания о прошлой ночи. Его расписанное тело висело надо мной. Горячая кровь между моими бедрами. Серые глаза смотрят на меня, всегда смотрят.
Я отталкиваюсь от него ногой и, споткнувшись о край кровати, налетаю на Кэла. Он с легкостью поймал меня, его пальцы заставляли меня испытывать боль во всех местах, к которым они прикасаются. Он ставит меня в вертикальное положение, и я откидываю Оскара. Это не самый мой выдающийся момент, но я не могу ничего с собой поделать. Я раздражена. Я никогда раньше не занималась сексом во время своих месячных, особенно без чашечки внутри. Это был интимный момент, он попахивал уязвимостью.
И из всех есть людей я должна была пойти на этот шаг с Оскаром Монтаком.
— В чем проблема, Бернадетт? — спросил он, поворачиваясь к стене.
Я заметила, что ему досталась двуспальная кровать, в то время как Каллум и Хаэль делили двухъярусную кровать. Было бы легко понять, какая кровать кому принадлежит и без их присутствия. На кровати Оскара были серые шелковые простыни и такое же одеяло. У него были одна подушка и стакан воды на прикроватной тумбочке рядом с его очками. Хаэль же, с другой стороны, спал в клубке неподходящих друг другу детских простыней мультяшными изображениями. У него тоже была одна подушка, но не такая идеальная, как у Оскара. Наоборот, она сложенная и потрепанная по краям. Кровать Каллум была верхней, на которой были синие нитяное одеяло, толстовка без рукавов, перекинутая через бортики.
— Проблема? — спросила я, смотря на него как на психа, коим он и является. — У нас только что был секс, ты придурок. Ты не вычеркнешь меня из моей собственной истории.
Оскар делал вид, что не слышит меня, но мышцы его спины напряглись. Мне этого было достаточно, знать, что я его каким-то образом задела.
Я снова вернула внимание на Каллума, беря его за руку, пока он помогал мне перебраться через окно на пологий наклон крыши. Мы все еще держались за руки, когда он вел меня к восточной стороне дома и к восходящему оранжевому шару солнца.
Мы сели рядом друг с другом, наши руки располагались близко друг к другу.
Какое-то время никто из нас ни черта не говорил.
— Знаешь, — начал он, доставая из кармана толстовки пачку сигарет, и зажег одну прежде, чем предложить мне. Я взяла ее. — Когда я в танцевальной студии сказал тебе, что мы делаем то, что лучше для Хавок… — Каллум затягивается, просовывает очередную сигарету между своих сказочных губ и прикуривает.
Это странно, видеть, как изо рта такого красивого мальчика выходит дым. Этот рот должен целовать твой лоб, говорить тебе, что все в порядке, говорить «я люблю тебя». Вот каким Каллум был создан с рождения, чтобы быть кем-то особенным. И продолжает им быть, но теперь его энергия темна и сумбурна. Единственное, в чем он уверен, — кроме восхода солнца — что боль постоянна.
— Что? — спросила я, подвигаясь ближе к нему. По всем правилам, я должно была уехать подальше. Но каждый день…нет, нет, каждую минуту, каждую секунду, которую я провожу с парнями Хавоку, меня затягивает в глубокий, темный колодец, из которого доносится их зов.
Мы созданы из одной первобытной души, я и эти парни.
Я затянулась сигаретой, поднимая бровь, когда Кэл достал из кармана толстовки пэпси. Он разломал крышку и отпил. Он это тоже предложил мне, и я приняла, лишь бы прижаться своим губами к тому, где были его. Непрямой поцелуй. Во рту пощипывает, когда я протягиваю банку обратно.
— Ты же знаешь, что я имел в виду тебя, так ведь? — спросил он, все еще смотря на солнце. По мне так становится немного ярко, поэтому я отвожу взгляд, но Каллуму продолжает удерживать свой огненный взгляд. — Потому что ты — часть Хавок. Возможно до недавнего времени это было не официально, но это всегда было правдой.
Я ничего не сказала, взгляд опущен на шорты, которые я украла из гардероба Аарона. Я уже привыкла носить его одежду постоянно. Даже если я знаю, что у меня своя собственная одежда в мешковатой сумке на полу, я хочу что-то его. Вместе с толстовкой Кэла я чувствую себя в большей безопасности, чем за всю свою чертову жизнь.
Да, Хавок убивают людей, но они убивают людей ради меня. Чтобы защитить меня. Чтобы защитить свою сестру.
— Каким-то образом, — начала я, куря свою сигарету с немалой долей удовольствия. Конечно, это однажды может убить меня, но медленное убийство никотином — восхитительно. Простите, но это правда. Только…не начинайте. Это то, что я всегда говорила Хизер. «Не начинай. Не связывайся с тем, что может убить тебя. Не влюбляйся в начальной школе в пятерых парней на детской площадке». — Я знала, что ты имеешь в виду.
Каллум хихикнул, а я так устала подбирать метафоры, чтобы описать его идеально неидеальный голос, что я наклонилась и поцеловала его. Это был небрежный, странный поцелуй, и это заставило меня почувствовать себя на свой возраст, но также заставило мой рот искрить и блестеть.
Господи.
Краснея, я повернулась обратно к рассвету. Не то, что бы я не заметила дерзкую улыбку Кэла. Он потянулся, чтобы провести рукой по своему шраму на шее.
— Ты должна знать, много лет назад мы думали о том, чтобы убить твоего отчима, еще до того, как нашли видео, — сказал Каллум настолько просто, как человек может упомянуть, как они любят яйца на завтрак. Я уставилась на него, но он лишь курил свою сигарету и попивал пэпси и не торопился отвечать мне. — Хаэль однажды пытался сделать это в реальности, но в то время у нас ничего не было. Мы были никем, — Кэл хмыкнул, глаза сморщились от неподдельных эмоций. — Мы стали кем-то ради тебя, Бернадетт. Хавок — это лезвие, воспользуйся им.
— Хаэл пытался… убить Найла? — уточнила, смотря на него.
Кэл кивнул, его светлые волосы стали золотыми в свете солнечных лучей. Хотя утро всегда заставляли меня грустить — потому что они всегда напоминали мне об Пэн и о том, как она говорила «вставай и сияй», когда будила меня — я, по крайней мере, могу воспользоваться моментом, чтобы сказать, это утро становится одним из моих лучших. Я здесь, и не с Памелой и Тингом. Я здесь с Каллумо-чертовым-Паркером.
— Не я должен тебе рассказывать об этом, — пояснил Кэл, переводя взгляд на меня. Его глаза синие, как небо над его головой. У меня перехватывает дыхание, а потом понимаю, что смотрю в сторону. Не могу поверить, что трахнула Оскара раньше Каллума. Какое придурочное решение. В любом случае, в любой игре у Каллума преимущество над Оскаром. — Тебе стоит спросить его, но ему не нравиться рассказывать об этом, — я размышляла об этом, о Хаэле, противостоящим Найлу ради меня. Мои губы подрагивают от зарождающейся улыбки. — Мы могли бы позволить Хаэль это сделать, — даже помогли ему — но мир был настроен против нас, — Кэл продолжал смотреть на меня, словно пытается оценить мою реакцию. — Мы не хотели, чтобы убийство Найла повесили на тебя. И чтобы кому-то пришлось отправится в тюрьму. Это означало бы никогда больше не увидеть тебя снова. Мы все были слишком эгоистичны, чтобы отпустить тебя, — Кэл перестал курить, сбрасывая пепел своей сигареты на коричневый наклон крыши, а затем щелчком отправил окурок в небытие. — Я бы не совершил ту же ошибку снова, Берни, — он смотрит в сторону других пригородных домов, которые окружают дом Аарона, их задние дворы чертовски близко прижаты друг к другу. Не то, что бы я жаловалась. Это все же лучше, чем свалка, которую Памела называет задним двором и которая находи