ров и поручик Овцын, трое березовских священников, один диакон, слуги Долгоруковых и шестьдесят березовских обывателей, в глухую дождливую ночь были взяты капитаном Ушаковым, посажены на небольшой карбас и отправлены в Тобольск. Там была образована для настоящего дела особая экспедиция под начальством Ушакова и поручика Василия Суворова. Начались обычные допросы с пристрастием и розыском.
Иван Долгоруков пробовал было запираться, но пытка вынудила его сказать более, чем он хотел.
В Тобольске его содержали в сырой, душной тюрьме, С тяжелыми цепями на ногах и на руках, причем приковали его даже к стене. Положение князя Ивана было ужасно. Он лишился сна и аппетита; разлука с женой и другие нравственные потрясения мучительно подействовали на него; он впал в страшное нервное раздражение, был близок к помешательству и в полубреду стал передавать все подробности о составлении подложной духовной императора-отрока Петра II.
Начались новые розыски, новые допросы, а с нимипытки. Ушаков и Суворов предложили князю Ивану шестнадцать вопросных пунктов. Его допрашивали о "вредительных и злых словах" к поношению чести ее императорского величества и цесаревны Елизаветы, о разговорах с Тишиным по поводу его намерения донести, о майоре Петрове, о книге в похвалу его величества, о коронации Петра II, о другой книге киевской печати, "якобы о венчании брака" Петра II с княжною Екатериною, о патентах, о разных березовских знакомых, преимущественно об Овцыне, о подарках Петрову и Бобровскому, о его переписке, а главным образом о подробностях составления, подписания и уничтожения духовного завещания Петра II.
Во время допроса князя несколько раз пытали дыбою. Он почти во всем сознался, только упорно отрицал существование книги киевской печати "якобы о браке его величества", утверждая, что такой книги не было, а что была одна только рукопись о коронации Петра II, которую князь Николай сжег.
Подробно и чистосердечно рассказал он всю историю подложной духовной своего друга-императора. Эта история тяжелым гнетом легла у него на душе, и он был рад очистить свою совесть. Этим последним показанием он оговаривал в весьма серьезных замыслах своих дядей: Василия Лукича, Сергея и Ивана Григорьевичей и Василия Владимировича с братом Михаилом Владимировичем.
Князя Ивана перевезли в Шлиссельбургскую крепость; туда же были доставлены и все оговоренные им Долгоруковы, а двух его братьев, Николая и Александра, сослали в Вологду.
Бедная Наталья Борисовна осталась в Березове со своим шестилетним сыном, будучи к тому же еще беременной, и с третьим братом своего мужа, а также и с золовками. Вот как она описывает свое положение:
"Я кричала, билась, волосы на себе драла; кто ни попадется навстречу, всем валяюсь в ногах, прошу со слезами: "Помилуйте, когда вы -- христиане! Дайте только взглянуть на него и проститься!" Не было милосердного человека; ни словом меня никто не утешил, а только взяли меня и посадили в темницу, и часового, примкнувши штык, поставили".
Скоро до Натальи Борисовны дошла печальная весть о том, где находится ее муж с братьями. Это еще более убило бедную женщину.
-- Теперь не видать мне моего Иванушки и навеки разлучилась я с ним! -- рыдала страдалица-княгиня.
И действительно, ей не суждено было больше видеться со своим мужем.
IV
Как-то раз Храпунов вернулся домой бледный и чем-то сильно встревоженный. Маруся заметила перемену с мужем, и спросила:
-- Что с тобою, Левушка? Ведь на тебе лица нет... Уж не случилось ли какого несчастья?
-- Пока еще нет, а надо ожидать. Дело твоих родичей опять всплывает наружу. Князя Ивана Долгорукова привезли в Шлиссельбург, а его братьев в Вологду сослали. Забрали многих приверженцев Долгоруковых. Не нынче завтра и за мной придут, -- печально проговорил Левушка.
-- Господи, опять несчастья! Когда же этому будет конец? Ведь ты, Левушка, ни в чем не виновен.
-- Я обращался к министру Волынскому, просил у него защиты. Артемий Петрович обещал, но едва ли он сможет что-нибудь сделать в мою пользу.
-- Если обещал, то сделает. Ведь ты сам, Левушка, говорил, что Волынский имеет большую силу при дворе.
-- Имеет, точно. Но Артемий Петрович один, а немцев много, и все они пользуются доверием государыни, не говоря уже о Бироне.
-- Что же нам делать, что делать? -- чуть не с отчаянием проговорила молодая женщина.
-- Подождем, что дальше будет.
-- Дождаться, когда тебя арестуют...
-- Маруся, ты знаешь мою прямоту. Я ни в чем не виновен перед ее величеством и, что бы ни случилось, думаю, выйду правым. Но за тебя мне страшно. Правда, возьмут меня, ты не одна останешься, а с дядей. Но за него-то я очень опасаюсь, он очень несдержан на язык, и если не уедет отсюда, то ему не миновать тюрьмы, а может, быть, и того хуже...
-- Ну так уедем скорее куда-нибудь и дядю с собой захватим. Поедем хоть к дяде в усадьбу.
-- Это не так легко сделать, милая. Я состою на службе. Но допустим, министр даст мне отпуск и мы уедем. Да ведь меня и в дядиной усадьбе найдут. Знаешь, Маруся, ничего я так не боюсь, как того несчастного письма князя Алексея Григорьевича, которое хранится в нашем ларце.
-- Да ведь ты не знаешь, где находится и ларец.
-- Наверняка не знаю, но думаю, что в тайной канцелярии или у самого Ушакова. Я как-то по поручению; Артемия Петровича ходил к генералу Ушакову и спросил про свой ларец. Знаешь, что мне Ушаков ответил? "Ларец запечатанный, что находится у меня в канцелярии, не твой, господин офицер, а ссыльных князей Долгоруковых, а так как их имущество движимое и недвижимое отобрано в казну, то и ларец тоже".
Скоро вернулся с прогулки и старик секунд-майор. Втроем они составили семейный совет, что делать, и решили следующее: Храпунову немедленно просить отпуск хоть на месяц и уезжать всем из Питера, но не в усадьбу старого майора, а куда-нибудь подальше, в глушь, чтобы не скоро можно было до них добраться. На совете также решено было заехать в Москву и взять с собою старуху Марину, которая все еще проживала в Москве, в своей хибарке близ Тверской заставы.
Но "человек предполагает, а Бог располагает", и все эти замысли и предположения кончились ничем. В тот же день поздним вечером в квартиру Храпунова явился офицер с пятью солдатами, чтобы арестовать Левушку.
-- За что? Что я сделал? -- растерянным голосом проговорил Храпунов.
-- Об этом вам скажут, только не я. Мне лишь приказано вас взять, -- холодно ответил офицер-немец.
От этих слов Маруся смертельно побледнела и едва устояла на ногах.
-- А как твоя фамилия, господин офицер? -- грубо спросил у немца старик секунд-майор, едва сдерживая себя от гнева на несправедливый арест своего племянника.
-- Фон Фишер, -- гордо ответил тот.
-- Фишер, да еще фон... немецкая кличка....
-- Да, я имею честь принадлежать к немецкой нации.
-- И сидел бы себе в неметчине! Зачем же к нам пожаловал? -- сердито проговорил старый майор. -- Да видно, харчи-то у нас послаще ваших, вот вас и тянет сюда?
-- В ваших словах я вижу оскорбление всей нашей нации и потому...
-- Вызываешь меня на единоборство или, по-вашему, на дуэль? Так, что ли?
-- Зачем дуэль? Я донесу на вас его светлости герцогу.
-- Оно и лучше. Живи, господин офицер, сплетней и доносом... целее будешь! -- проговорил старик Гвоздин.
Храпунов очутился в тяжелой неволе; его отвели в тюрьму и опять впутали в дело несчастного князя Ивана Долгорукова, который в то время томился в каземате Шлиссельбургской крепости. Сам страшный Ушаков допрашивал его, но "без пристрастия", то есть не пуская в ход пытки. Может быть, он жалел Храпунова, сознавая его невиновность.
-- Ведомо ли тебе содержание того писания, которое находилось в ларце, что подарил князь Алексей Долгоруков своей незаконной дочери, а твоей жене? -- спросил Левушку Андрей Иванович, показывая ему на письмо.
-- Нет! Да и почем мне знать? Письмо находилось в ларце и писано было покойным князем не мне, а моей жене, -- ответил ему Храпунов.
-- И умерший Алексей Долгоруков ничего не говорил тебе про это письмо?
-- Ничего.
-- Придется поспрошать о том твою жену.
-- Как? Неужели Марусю приведут сюда?
-- И приведут. Неужели ты думаешь, я сам к ней пойду? Да что она у тебя за принцесса такая? У меня тут в гостях перебывали барышни и боярыни, княжны и княгини, всех я принимаю с ласкою, -- насмешливо улыбаясь, проговорил начальник тайной канцелярии.
-- Стало быть, ваше превосходительство, вы пошлете арестовать мою жену? -- грустно спросил Храпунов.
-- Зачем арестовать? Только привести к допросу. Не бойся: хоть и называют меня зверем, а я -- не зверь, я только строгий исполнитель закона и верный слуга государыни императрицы. Жену твою мы спросим чинно и, сняв допрос, отпустим ее домой благородно. Ну, теперь ступай!
-- Дозвольте спросить, ваше превосходительство, долго ли будут меня в тюрьме морить?
-- Это уже не от меня зависит, а от его светлости герцога. Только на освобождение не надейся. Скажу по секрету: его светлость герцог решил разом покончить с долгоруковским делом... Понял? И ссылки тебе не миновать. Не дружись с князьями! "Не надейтеся на князи и сыны человеческие, в них же несть спасения" -- вот чему учит нас слово Божие, -- голосом, полным наставления, проговорил начальник Тайной канцелярии и приказал увести Храпунова.
Судьба Левушки взволновала Марусю и его дядю, они решили искать защиты у кабинет-министра Артемия Петровича Волынского и с этой целью отправились к нему в его обычный приемный день. Долго пришлось им ждать, так как они решили переговорить с министром по окончании всей очереди просителей, и наконец были допущены к нему.
Входя в кабинет министра, Маруся и Гвоздин были сильно встревожены, особенно же молодая женщина: на ней просто лица не было. Они низко поклонились министру и остановились у дверей.