Мне думается, большинство людей в мире, покоренном мусульманами, обращались в ислам, потому что для них он был похож на Истину. Никакая другая сила или движение в Срединном мире того времени не обладали такой мускулистой самоуверенностью, такой аурой непобедимости и успеха. Умма выглядела так, что к ней хотелось присоединиться.
А присоединиться никто не мешал. Это было очень легко! Достаточно произнести слова: «Ла илаха илла Ллаху ва Мухаммадун расулу Ллахи» – «Нет бога, кроме Бога, и Мухаммед – Посланник Его». Вот и всё, что нужно, чтобы войти в клуб победителей!
Однако суть этой новой веры была куда глубже, чем кажется с первого взгляда.
«Нет бога, кроме Бога» – фраза, породившая бесчисленные тысячи томов комментариев; и все же значение так и остается до конца не ясным.
«И Мухаммед – Посланник Его!» – произнося эти слова, ты подписываешься под всем, что предписал Мухаммед, Посланник Божий. Обязуешься молиться пять раз в день, избегать свинины, поститься в Рамадан, отказаться от спиртных напитков – и еще многое, многое другое.
6. Эпоха Аббасидов
120–350 годы п. Х.
737–961 годы н. э.
Потомки Язида правили многими поколениями. Власть их распространилась на весь мусульманский мир, раскинувшийся от Испании на западе до Индии на востоке. При их правлении было разработано, записано и кодифицировано учение ислама. Вероучительные книги отошли во владение корпусу религиозных ученых – в том же смысле, в каком в США Конституция и вытекающие из нее законы находятся во владении юристов – и эти религиозные ученые, трудясь совместно с политиками и бюрократами Омейядского двора, создали исламское общество, отличное от всех других.
Мейнстримовые западные историки этот процесс обычно восхваляют. Омейяды, говорят они, достигли того чудесного состояния, что в цивилизованном мире именуется стабильностью. Стабильность – это то, что позволяет крестьянам планировать урожай на следующий год. Позволяет бизнесменам вкладывать средства в долгосрочные проекты. Поощряет студентов поступать в институты в уверенности, что, когда они получат диплом, их профессия все еще будет востребована. Стабильность дает ученым свободу забывать о себе ради науки и с головой погружаться в тайны природы, не беспокоясь о том, что их семью тем временем истребят какие-нибудь головорезы.
Однако все это имело свою цену – обычную цену стабильности, состоящую в том, что все существующие тенденции день ото дня только усиливаются. Богатые становились всё богаче. Бедных становилось всё больше. Росли города с роскошной архитектурой – но росли и огромные трущобы, где люди жили в страшной нищете. Правосудие стало роскошью, доступной только богачам.
Появлялись и другие проблемы. Быстрый рост исламского господства привлекал под мусульманскую «крышу» множество разных народов, и возникали серьезные вопросы о том, как исполнить для них всех мусульманское обетование равенства и братства.
Политика Омейядов, быть может, продвигала арабизацию и исламизацию, однако не везде в равной мере. В Северной Африке арабизация шла быстрыми шагами, возможно, потому, что лоскутное одеяло туземных культур было уже давным-давно разорвано финикийской цивилизацией, на которую затем наложили латинский слой римляне, потом внесли свою лепту германцы-вандалы, и наконец все это заполировало христианство. У Северной Африки не было ни единого языка, ни единой культуры: когда туда пришли арабы, во всей убедительности своей мощи и блеска, их не встретила равная по убедительности местная культура, готовая им противостоять. Так что арабы с легкостью растворили и поглотили всё, что было здесь до них.
Египет и Левант тоже оказалось несложно переварить, поскольку многие живущие здесь народы разделяли с арабами исторический нарратив: они тоже возводили свою историю к традиционным общим предкам – Аврааму, Ною и самому Адаму. Бо́льшая часть здешних обитателей уже разделяла идею единобожия. Еврейский и арамейский были семитскими языками, родственными арабскому.
А вот Персия – о, это совсем другое дело! Персы были не семитами, а индоевропейцами. У них была собственная древняя цивилизация, славная история, язык, от которого не так легко отказаться. Многие персы приняли ислам, однако не арабизировались. А обратившиеся в ислам поставили перед персидским обществом серьезный религиозный вызов. Ислам стоял на том, что каждый мусульманин равен любому другому. Присоединяясь к Умме, ты присоединяешься к братству, где все равны: таково было обетование этой новой религии, придававшее ей неотразимую привлекательность. Но общество, построенное Омейядами – общество, в котором доминировали арабы – не могло сдержать это обещание. Арабы стали теперь правителями и аристократами. Равенство всех не сохранялось даже формально – омейядское общество разработало формальные институты, призванные разделить людей на «касты»: на вершине общества стояли чистокровные арабы-мусульмане, ниже – мусульмане, у которых один из родителей не-араб, затем мусульмане – не-арабы, еще ниже – мусульмане – не-арабы с родителями-немусульманами, еще ниже – немусульмане, принадлежащие к одной из монотеистических религий; и в самом низу – язычники, рожденные от язычников, люди, не имеющие практически никаких законных прав.
Трения между всеми этими этносоциальными слоями, в особенности между арабскими нуворишами и бывшей персидской аристократией, создавали ощущение обделенности и недовольство, кипевшее под поверхностью в этой части мусульманского мира.
Омрачала совесть исламского мира и еще одна тень. Священная история мусульман была чересчур богата рассказами о простом, скромном, даже аскетичном быте основателей империи. Именно простота и смирение вызывали глубокое уважение к ним как к религиозным фигурам. Неизбежно в низших слоях нового общества складывалось ощущение, что со всей этой роскошью что-то не так. Это процветающее общество, занятое погоней за удовольствиями – определенно не то, что имел в виду Аллах, когда поручал Мухаммеду создать справедливую общину, преданную одному лишь Богу. Разумеется, чем ты богаче, тем меньше вероятность, что подобные соображения станут омрачать твой сон. Но у бедняков рассказы о придворной роскоши и вид знатных арабов, надушенных, облаченных в шелка и проезжающих по городу верхом на прекрасных скакунах, не могли не вызывать в памяти рассказов об одном-единственном одеяле Мухаммеда, на одной половине которого он спал, а второй укрывался, или о том, как халиф Умар сам чинил себе башмаки. Добавьте к этому запашок от того, что Омейяды пришли к власти очень сомнительным способом – способом, создавшим им сразу две партии врагов, шиитов и хариджитов.
Хариджиты были не так многочисленны, но движение их более радикально. Их богословие со временем сосредоточилось на чрезвычайно строгих правилах чистоты. Они утверждали, что власть в мусульманском мире должна принадлежать тому, кто тщательнее всех исполняет все требования религии. Ни один светский правитель стандартам хариджитов не отвечал. Скорее всего, ни одному живому человеку это и не удалось бы; так что хариджиты, не раздумывая, в любых обстоятельствах призывали к революции. При любой власти кто-то чувствует себя угнетенным; и где находились угнетенные – там тут же оказывались хариджитские агитаторы и принимались звать их к мятежу.
Однако со временем движение хариджитов выдохлось: слишком уж ревностно они стремились к чистоте во времена, когда всё больше и больше людей получали выгоду от нового процветания. Неудачники, возможно, были недовольны – но обменивать те скромные радости, что у них есть, на полную безрадостность хариджитского образа жизни им хотелось еще меньше. Настоящей угрозой установившемуся порядку стали шииты, приобретшие силу после смерти Хусейна и его последователей при Кербеле.
Шиитские имамы, как правило, больше не бросали прямой вызов трону: теперь они отделяли понятие «имам» от понятия «халиф» и придавали своему движение чисто религиозное значение. Но шиитские мятежники по-прежнему устраивали беспорядки во имя имамов, вели разговоры о том, что власть по праву принадлежит то одному, то другому из потомков Али, поддерживали мнение, что халифат не принадлежит Омейядам, и продолжали подрывать легитимность светских правителей.
Шиитская угроза опасно совпала во времени с другой проблемой, развившейся уже во времена Омейядов. Вот что произошло:
Шииты стали в исламе угнетаемым религиозным меньшинством.
Персы стали в исламе угнетаемым этническим меньшинством.
Шииты протестовали против правоверного (т. е. суннитского. – Прим. ред.) религиозного истеблишмента.
Персы протестовали против арабского политического истеблишмента.
Одно неизбежно наложилось на другое. Персы начали принимать шиизм, а шииты в поисках новых сторонников стали поглядывать на персидский восток. Два течения смешались, и общество забурлило – чем дальше на восток, тем сильнее, ибо, чем дальше на восток, тем более слабела администрация Омейядов и росли антиарабские настроения.
Однажды, около 120 года п. Х., в городе Мерв появился странный человек. Мерв, отдаленный аванпост империи, лежал почти в пятнадцати сотнях миль от Дамаска. Здесь, на диком-диком востоке, незнакомец принялся агитировать против Омейядов, проповедуя близкий конец света и последнюю грозную битву между добром и злом.
Об этом человеке было известно очень мало: никто не знал даже его настоящего имени. Он называл себя Абу Муслим – явный псевдоним, сокращение от «Муслим абу Муслим ибн Муслим», что означает: «Мусульманин, сын отца-мусульманина, отец сына-мусульманина». Как видим, этот человек не жалел сил, чтобы подчеркнуть свою приверженность исламу.
На самом же деле Абу Муслим был профессиональным революционером, направленным в Мерв небольшой группой подпольщиков, называвших себя хашимитами. Эта группировка представляла собой нечто среднее между культом и политической партией; ядро ее, по-видимому, никогда не превышало тридцати человек. Название свое они заимствовали от клана Пророка, Бану Хашим, и целью своей называли поставить во главе исламского мира кого-нибудь из семьи Пророка. Это была лишь одна из многочисленных и разрозненных группок антиправительственных заговорщиков, действовавших в то время, и все они проповедовали более или менее одно и то же: исламский мир сбился с пути, история пошла не туда, дело Посланника оказалось подорвано, и теперь, чтобы все исправить, нужно свергнуть Омейядов и посадить на их место кого-то из семьи Пророка. Стоит заметить, что в ходе истории этот нарратив повторялся в мусульманском мире снова и снова – вплоть до сегодняшнего дня; только сегодня место «Омейядов» в речах революционеров занимает «Запад».