Мы помним, как это произошло: новые властители заманили всех Омейядов в ловушку и жестоко убили. Точнее, не всех. Один аристократ из рода Омейядов избежал гибельного пира. Этот человек, последний Омейяд, юноша по имени Абдуррахман[26], переодетым бежал из Дамаска в Северную Африку и не останавливался, пока не достиг самого дальнего форпоста исламского мира – Андалусии[27]. Еще чуть дальше – и он оказался бы в христианской Европе.
Абдуррахман произвел на местных жителей большое впечатление. Несколько твердолобых мятежников-хариджитов, обретавшихся здесь, на краю земли, присягнули юноше на верность. Здесь, в Испании, очень далеко от мусульманской столицы, люди мало знали о новом багдадском режиме и никакой лояльности к нему не чувствовали. Андалусийцы привыкли думать об Омейядах как о правителях; и вот Омейяд во плоти явился перед ними и пожелал стать их правителем. В менее смутные времена Абдуррахмана, быть может, просто назначили бы здесь губернатором, и народ бы с этим согласился. Сейчас же народ признал его правителем, и Андалусия отложилась от халифата и сделалась независимым государством. Теперь история ислама разворачивалась вокруг не одного, а двух центров.
Поначалу это был лишь политический раскол; но по мере того, как Аббасиды слабели, андалусийские Омейяды начали провозглашать себя не только независимыми от Багдада, но и халифами. И все вокруг, на расстоянии нескольких сотен миль, отвечали: «О да, государь, разумеется, Вы халиф, повелитель мусульман, по Вам сразу видно!» Так халифат распался надвое.
Притязания Омейядов выглядели довольно обоснованными: ведь Кордова, столица Андалусии, в то время была величайшим и славнейшим городом Европы. В лучшие годы в Кордове жили полмиллиона человек, она могла похвастаться сотнями бань, больниц, школ, мечетей и других общественных зданий. Имелось здесь и множество библиотек, и в величайшей из них, как рассказывали, хранилось около пятисот тысяч книг. Были в Испании и другие крупные города, с населением в пятьдесят тысяч человек и более, в то время как население крупнейших городов христианской Европы не превышало двадцати пяти тысяч человек. Некогда могучий Рим теперь превратился в деревушку, с населением меньше, чем в Дейтоне, штат Огайо: горстка крестьян и разбойников, кое-как выживавших среди руин.
Итак, поначалу политический раскол в исламе, казалось, вовсе не означал раскола или упадка для исламской цивилизации. Андалусия активно торговала с остальным цивилизованным миром. Она поставляла древесину, зерно, металлы и другое сырье в Северную Африку и через Средиземное море в Срединный мир, а из этих регионов импортировала предметы роскоши, керамику, мебель, дорогие ткани, пряности и тому подобное.
Торговля с христианскими странами к северу и к западу от Андалусии, напротив, почти не велась – не столько из-за какой-либо враждебности между этими регионами, сколько потому, что христианской Европе практически нечего было предложить, да и денег у нее не было.
Мусульмане составляли в Андалусии большинство, но также здесь обитало немало христиан и иудеев. Омейядская Испания, возможно, имела разногласия с Багдадским халифатом, однако строила свою жизнь в целом по тем же принципам, отточенным в эпоху мусульманских завоеваний. И в христианской, и в иудейской общинах были собственные религиозные лидеры и судебные системы, они вольны были совершать свои обряды и жить по своим обычаям. Если христианин или иудей вступал в спор с мусульманином, их дело разбирал мусульманский суд по исламским законам, а споры христиан или иудеев между собой разрешали их собственные судьи по собственным законам.
Немусульмане должны были платить особый налог, однако были освобождены от налога на благотворительность. Их не брали на военную службу и не позволяли занимать высшие государственные посты, но все прочие должности и занятия были для них открыты. Христиане, мусульмане и иудеи жили в этой империи в мире и дружбе, с той лишь оговоркой, что верховная политическая власть принадлежала мусульманам – и что, возможно, от них исходило некое ощущение превосходства, порожденное уверенностью, что их общество и культура стоят на высшей ступени цивилизации: примерно так же американцы и европейцы склонны сейчас смотреть на жителей стран Третьего мира.
Как эти разные общины уживались вместе, нам помогает понять история короля Санчо. В конце X века н. э. Санчо унаследовал трон короля Леона, христианского королевства на севере Испании. Подданные скоро принялись именовать его Санчо Толстым – а королей такие прозвища от подданных обыкновенно не слишком радуют. Конечно, правильнее было бы называть беднягу Санчо, Страдающим Ожирением, но его дворяне не вдавались в такие тонкости. Лишний вес они считали признаком внутренней слабости, которая делает короля неспособным править – и потому спихнули его с трона.
Вскоре Санчо услышал о враче-еврее по имени Хисдай ибн Шапрут: он, говорят, умел лечить ожирение. Хисдай служил у мусульманского правителя в Кордове, так что Санчо вместе со своей матерью и немногими верными рыцарями отправился искать исцеления на юг. Мусульманский правитель Абдуррахман Третий принял Санчо как почетного гостя и поселил у себя во дворце. Здесь Хисдай помог ему сбросить вес, Санчо вернулся в Леон, отвоевал свой трон и подписал с Абдуррахманом договор о мире и дружбе[28].
Христианский король лечится у врача-иудея при дворе мусульманского правителя: в этом, как в капле воды – вся история мусульманской Испании. Говоря о Золотом Веке ислама, европейцы часто думают именно об Испанском халифате, поскольку эта часть мусульманского мира им лучше всего знакома.
Но Кордова была не единственной соперницей Багдада. В десятом веке еще один город бросил вызов первенству Аббасидского халифата.
Решив править как сунниты, Аббасиды вновь пробудили в шиитах стремление к мятежу. В 347 году п. Х. (969 году н. э.) шиитские воины из Туниса сумели захватить контроль над Египтом и объявили себя истинным исламским халифатом, поскольку (говорили они) они ведут свой род от дочери Пророка Фатимы; по этой причине они называли себя Фатимидами. Эти правители построили с нуля новую столицу, назвав ее Кахира, что по-арабски означает «победоносная». На Западе это название произносят «Каир».
Три халифата
У Египетского халифата имелись богатства Северной Африки и житницы долины Нила. Располагался он так, что вполне мог перехватывать у Багдадского халифата средиземноморскую торговлю, а также господствовал над путями вдоль Красного моря в Йемен, что давало ему доступ к рынкам по берегам Индийского океана. К 1000 году н. э. Каир, возможно, превзошел и Багдад, и Кордову.
В Каире Фатимиды создали университет мирового значения, Аль-Азхар, знаменитый и по сей день. Всё, что я говорил о других двух халифатах – большие города, шумные базары, либеральная политика, активная культурная и интеллектуальная деятельность – было верно и для этого. Однако, как ни был он богат, Египет стал еще одним осколком того, что в теории должно было быть единым. Короче говоря, с приближением нового тысячелетия исламский мир оказался разделен на три части.
Каждый халифат считал себя единственным и единственно истинным – понятие «единый и единственно истинный» заключено в самом слове «халифат». Но, поскольку халифы к этому времени превратились в полностью светских государей, три халифата сосуществовали более или менее мирно, как три крупных светских государства.
Самой большой была (поначалу) территория Аббасидов, они же владели самой богатой столицей; однако сама огромность их владений делала их халифат самым уязвимым из трех. В свое время Рим вырос до таких размеров, что им уже не мог управлять один правитель из одного центра; теперь то же произошло и с Аббасидским халифатом. Государство обросло огромной бюрократической машиной, претворяющей в жизнь приказы халифов. Сами же халифы вознеслись куда-то в стратосферу и сделались совершенно невидимы для подданных.
Подобно римским императорам, Аббасидские халифы окружили себя корпусами телохранителей, а те превратились в хвост, виляющий собакой. В Риме эти телохранители назывались преторианской гвардией: по иронии судьбы, эти части комплектовались в значительной мере из германцев, варваров с северных границ империи, тех же, с которыми Рим воевал столетиями и чьи набеги представляли постоянную угрозу цивилизованному миру.
То же самое произошло и с Аббасидским халифатом. Здесь императорская гвардия именовалась мамлюками, что означало «рабы», хотя это были не обычные рабы, а элитные рабы-воины. Как и в Риме, северные границы Аббасидского халифата осаждали орды варваров. На Западе северными варварами были германцы, здесь тюрки. (Речь не о современных турках, населяющих нынешнюю Турцию: они появились в этом регионе гораздо позже. Родиной тюркских племен были степи Центральной Азии, к северу от Ирана и Афганистана.) Аббасиды поступали с этими тюрками так же, как и римляне с германцами: покупали самых сильных и крепких из них на невольничьих рынках в приграничье и использовали как телохранителей. Халифы поступали так, не доверяя арабам и персам, которыми правили и среди которых жили: у этих людей были слишком крепкие корни, слишком много родни, слишком много собственных интересов. Халифы искали себе стражей, не связанных ни с кем и ни с чем, кроме самих халифов, не имеющих ни дома, кроме императорского двора, ни привязанностей, кроме верности императору. Поэтому рабов привозили в столицу еще детьми. Их растили как мусульман в специальных школах, где обучали боевым искусствам. Став взрослыми, они пополняли элитные корпуса, неотделимые от самого халифа. В сущности, поскольку халиф на публике не показывался, лицом халифата для большей части народа стали эти тюркские телохранители.
Разумеется, они были жестоки, надменны и ненасытны: такими их и воспитывали. Даже охраняя халифа, они в то же время еще сильнее отчуждали его от народа; их хищнические повадки били по его репутации, а значит, подвергали опасности и увеличивали нужду в телохранителях. Со временем халифу пришлось выстроить особый «военный город» Самарру, чтобы держать там своих мамлюков – и самому переехать туда и поселиться среди них.