Прежде всего, теперь не все они становились воинами. Некоторых учили искусству управления. Другие получали хорошее гуманитарное образование. Султан начал назначать янычаров на высокие посты как в правительстве, так и в армии и флоте. Янычары становились ответственными и за важные культурные институты. Так, Синан, османский архитектор, выработавший особый стиль османских мечетей – солидное здание с одним большим куполом, множеством куполов поменьше и четырьмя минаретами по углам – был янычаром.
Поначалу в девширме забирали лишь мальчиков из христианских семей с недавно завоеванных территорий. Но Мехмет-Завоеватель ввел еще одно важнейшее новшество: распространил девширме на саму империю. Отныне все семьи под властью османов, мусульманские и немусульманские, высокого или низкого положения, обязаны были отдавать кого-то из сыновей в «рабство» особого назначения – «рабство», которое, как ни парадоксально, открывало путь к вершинам османского общества.
Благодаря девширме османы открыли совершенно новый путь пополнения властной элиты. Однако, в отличие от элит других обществ, янычарам было запрещено жениться и иметь (законных) детей. Так что они не могли стать элитой наследственной. В сущности, девширме стала механизмом постоянного перепахивания и перелопачивания общественной почвы. Она находила во всех слоях общества подающих надежды мальчиков, предоставляла им самое серьезное физическое и интеллектуальное обучение, а затем отправляла их править империей. Естественно, они отщипнули немалую долю власти у традиционной военной элиты, старой турецкой аристократии, корни которой уходили еще в Центральную Азию. Османы были этому только рады: янычары ослабляли их потенциальных соперников.
Однако османы не уничтожали этих возможных соперников, даже когда могли. Нет, эти гении сдержек и противовесов оставили старую аристократию на своих местах и не стали отнимать у них власть, чтобы уже аристократия смогла сдержать янычаров, если последние начнут слишком много о себе воображать.
Что же за власть осталась у старой знати? Для начала, они оставались крупнейшими землевладельцами в империи и крупнейшими налогоплательщиками. Впрочем, «землевладелец» – не совсем верное название: официально каждым клочком земли в империи владел султан. Он лишь сдавал участки в аренду людям, заслужившим его благоволение, в качестве так называемых «податных хозяйств» (по-турецки тимар). Тимар – это сельские владения, с которых хозяину, держателю тимара, позволено собирать налоги. Обитатели тимара – разумеется, в основном крестьяне, живущие плодами земными. Собирателям налогов позволялось взимать с этих крестьян столько, сколько пожелают. В обмен на эту привилегию каждый год они должны были выплачивать правительству фиксированный сбор. Всё, что собирали сверх этой суммы, оставалось в их распоряжении; и на то, сколько собирать, никаких ограничений не было. Доля правительства зависела не от того, сколько собрал держатель тимара, но от того, сколько земли находится в его распоряжении. Это был налог на землю, а не на доход. Если земля давала обильный доход, процветал держатель тимара, а не правительство. Если тимар давал мало дохода – это наносило удар его держателю. Если какое-то количество лет подряд он не выплачивал налог, тимар отбирали у него и передавали другому держателю.
После успешной военной кампании султан мог наградить тимарами своих лучших полководцев. Разумеется, как правило – если речь не шла о вновь завоеванных территориях – чтобы наградить тимаром одного человека, его следовало отнять у другого. То, что тимар всегда можно было потерять, означало, что земельная аристократия оставалась лишь полунаследственной. Вот еще один механизм, поощрявший социальную мобильность и оставлявший Османскую империю в постоянном движении.
Можно предположить, что система тимаров поощряла османских аристократов выдаивать крестьян досуха. Ведь, в конце концов, всё, что оставалось после уплаты государственного налога, доставалось им! Однако по сути держатели тимаров не были свободны делать всё, что пожелают, так как крестьяне могли обратиться за справедливостью в шариатский суд – а это был совершенно отдельный институт, независимая ветвь власти, в которой трудились и которую контролировали улемы. У знати туда ходов не было. Если какая-то семья хотела «поставить» сына судьей – для того, чтобы сделаться улемом, их сын должен был пройти такой же долгий процесс, что и все остальные; столь долгий, что, когда он заканчивался, новый улем уже душой и телом принадлежал своей корпорации. Другие улемы были его друзьями и товарищами, их интересы – его интересами, и их древнее учение оказывало на его решения куда больше влияния, чем семейные или клановые корни.
Однако, несмотря на всепроникающую власть клерикального истеблишмента, власть над религиозной жизнью мусульман в Османской империи принадлежала не ему. В качестве массовой религии по-прежнему процветал суфизм: большинство людей, по меньшей мере, номинально принадлежали к тому или другому суфийскому ордену, а многие и активно участвовали в братствах. Это не значит, разумеется, что все (или даже большинство) простые люди в Османской империи были практикующими мистиками. Скорее, для большинства суфизм свелся к фольклору, суевериям, святилищам, амулетам, лечебным средствам, заклинаниям и почитанию суфийских «святых», которым приписывались сверхъестественные способности.
Кроме того, эти суфийские ордена были тесно переплетены с ахи, ассоциациями ремесленников и торговцев, о которых я уже упоминал. Гильдии-ахи как общественные организации имели свой статус и свою автономию. Они устанавливали стандарты производства и торговли для своих членов, выдавали лицензии, собирали взносы, предоставляли кредиты, выплачивали пенсии по старости, брали на себя расходы на погребение, предлагали медицинские услуги, создавали приюты и кухни для бедняков, выдавали стипендии, а также организовывали ярмарки, праздники, торжественные процессии и другие общественные мероприятия. В каждой гильдии были собственные руководители, советники, шейхи, шли собственные внутренние политические процессы. Члены гильдий, у которых имелись какие-нибудь жалобы, могли обратиться к гильдии так же, как в современных трудовых спорах рабочие обращаются в профсоюзы (там, где профсоюзы еще существуют). При необходимости гильдии представляли интересы своих членов в судах и подавали от их имени прошения правительству. Но и правительство регулировало работу гильдий: предписывало им стандарты и контролировало цены, выступая в интересах общества.
Каждый ремесленник принадлежал к той или иной гильдии, а многие члены гильдий – еще и к суфийским братствам, чьи границы не совпадали с границами гильдий. Братства, как правило, владели помещениями, где проходили регулярные собрания: там члены братств могли общаться не только друг с другом, но и с купцами и проезжающими через город путешественниками, поскольку дома ахи и суфийских братств активно функционировали как гостиницы и центры помощи приезжим.
Такой беглый взгляд на социальные механизмы Османской империи дает лишь самое начальное представление об их внутренней сложности и структурированности: вглядываясь в османское общество ближе и дольше, мы видим ту же сложность и на следующих уровнях. Все связано со всем – и связано многими нитями сразу; все связи сбалансированы, все элементы действуют. Столетия спустя, когда империя вошла в период упадка, все эти сложно переплетенные друг с другом элементы и наложенные друг на друга институты сделались ее слабым местом: их взаимосвязь означала, что проблемы в одном месте или в одной сфере таинственным образом отражались еще в десятке мест и сфер – но это началось намного позже. В XVI веке Османская империя представляла собой на удивление хорошо работающую машину.
Экспансию османов на восток остановила еще одна новая сила, Сефевиды (о них далее), но тогда османы просто свернули на юг и покорили старые арабские территории от Индийского океана до Средиземноморья, затем завоевали Египет, положив конец династии Мамлюков, и продолжили двигаться на запад по побережью Северной Африки.
В апогее их величия, во время правления султана XVI века Сулеймана Великолепного (такой титул дали ему европейцы – среди своих он носил имя Сулейман Законодатель), Османская империя, возможно, была величайшей державой мира. Ее владения охватывали Европу и Азию, она обладала и Константинополем, и Меккой, не говоря уж о Каире; монарх ее правил бо́льшим числом людей и бо́льшими территориями, чем любой другой. Неудивительно, что правители Османской империи начали называть себя халифами. И никто не оспаривал этот титул. Разумеется, отчасти потому, что никто не видел в этом особого смысла. К этому времени титул халифа сохранил лишь церемониальное значение; и всё же стоит отметить, что османский правитель обладал сразу двумя важнейшими титулами в мировой истории ислама – впервые в истории один человек был и халифом, и султаном. Для обычных мусульман это, бесспорно, означало, что история снова двинулась вперед: умма вернулась на правильный путь и идет к тому, чтобы охватить собой весь мир.
Сефевиды (906–1138 годы п. Х.)
Однако «халиф» и «султан» – не единственные титулы, обладавшие в исламе универсальной значимостью: был еще и «имам», величайший властитель в другом направлении ислама, шиизме – и это приводит нас к персидским Сефевидам, тем, кто остановил продвижение Османской империи на восток.
Сефевиды пришли к власти самым необычайным образом. Корни их восходят к суфийскому братству, возникшему сразу после монгольского вторжения. Этот орден сложился на севере Персии вокруг духовного учителя по имени шейх Сефи аль-Дин; по его имени они и начали называть себя Сефевидами.
В течение трех поколений это братство функционировало как большинство суфийских орденов того времени: это была мирная, аполитичная группировка, предлагавшая своим членам духовное братство и убежище от превратностей мира сего. Но затем орден начал меняться. Для начала, после смерти третьего шейха новым шейхом стал его сын, а за ним – его сын, а затем его сын, и так далее. Короче говоря, руководство этим орденом сделалось наследственным.