Чалдыранская битва была не менее знаменательна, чем битва при Гастингсе, определившая собой зарождение Англии как национального государства. Историки обычно рассматривают Чалдыран как победу османов, однако в конечном счете это оказалось не так очевидно; удержать Тебриз Селим не смог. С приходом зимы он удалился на более безопасные квартиры в глубине Анатолии, а в следующем году персы снова захватили Тебриз и провели кампанию выжженной земли, в результате которой захватчикам, случись им напасть снова, просто нечем было бы здесь питаться. Так что Чалдыранская битва фактически закончилась тем, что между османскими и сефевидскими землями была проложена пограничная полоса. В дальнейшем она укрепилась, превратилась в полноценную границу между государствами – наследниками сефевидов и османов, Ираном и Турцией – и остается на том же месте и по сей день.
После Чалдыранской битвы Исмаил вернулся домой огорченным и сломленным. Поражение заставило его усомниться в том, что он мнил о себе. Оставшиеся годы он провел более или менее в затворе, размышляя о тайнах вселенной и слагая духовные стихи. Но империя Исмаила не просто выжила, но и процветала – отчасти потому, что в ней сменяли один другого одаренные и долгоживущие правители.
Более или менее договорившись о границах, империи османов и сефевидов прекратили вражду и начали торговлю друг с другом, к вящему процветанию обоих государств. Сефевидская империя всегда была меньше Османской и далеко не достигала такого могущества, однако, благодаря единой государственной религии и единой доминирующей этнической группе, была более культурно унифицирована.
Своей вершины эта персидская-во-всех-отношениях империя достигла при правнуке Исмаила, шахе Аббасе Великом, умершем после сорокадвухлетнего правления в 1629 году. Аббас вооружил свою армию пушками и пищалями; при нем в Иране расцвело поддерживаемое государством производство ковров, керамики, тканей и одежды, которые отправлялись в самые отдаленные страны Западной Европы, Африки и Индии.
В сефевидской Персии расцвела и живопись, особенно искусство «персидской миниатюры» – сцен, полных мельчайших деталей, в окружении растительных и геометрических узоров. Каллиграфия, считавшаяся в исламском мире великим искусством благодаря преклонению мусульман перед писаным Кораном, здесь также достигла совершенства. Эти два вида искусства сошлись вместе в иллюстрированных книгах, высочайших художественных творениях своей эпохи, и шедевром среди стала «Книга царей», эпос Фирдоуси, переписанная для сефевидского монарха: там было двести пятьдесят восемь миниатюр и шестьдесят тысяч каллиграфических строк, исполненных разными художниками – в сущности, целый музей под одной обложкой!
Но высочайших вершин творческое начало Сефевидов достигло в архитектуре. Например, в отличие от монументальных османских мечетей – мрачных каменных гор, увенчанных куполами и окруженных минаретами – Сефевиды возводили легкие кружевные строения, изукрашенные глазированной мозаичной плиткой и почти парящие в воздухе, так что и самые гигантские мечети казались сотканными из кружев и света.
Архитектура была высочайшей формой самовыражения сефевидской Персии; истинным воплощением ее духа стало градостроительство. Сефевиды постоянно передвигали свою столицу, стремясь уйти всё дальше от рыщущих близ границы османов; и каждый раз, водворяя столицу в новом городе, перестраивали его по своему вкусу. В 1598 году, выбрав своей новой столицей Исфахан, шах Аббас начал программу перестройки города, превратившую его в единую сверкающую драгоценность: когда он закончил, город изобиловал общественными скверами, садами, мечетями, особняками, бассейнами, дворцами и общественными зданиями, и со всех сторон оплетали их прекрасные бульвары. Пораженные путешественники отчеканили выражение «Исфахан Нисфиджаган» – «Исфахан, половина мира» (имелось в виду: если ты не бывал в Исфахане, то половины мировых чудес не видел).
Миры османов и сефевидов во многом различались, однако, несмотря на вражду между их властителями, между ними сохранялось определенное цивилизационное единство. Они были различны не более, чем, например, Англия и Франция, а может быть, и меньше. Путешественник, едущий в Исфахан из Стамбула или наоборот, ни там, ни там не чувствовал себя совершенно чужим. Стоит отметить, что две столь могущественные и различные империи достаточно долго мирно сосуществовали бок о бок. А еще поразительнее то, что в этот же период сложилась еще одна огромная, мощная и весьма своеобразная мусульманская империя – империя Моголов, простершаяся от Бирмы через всю Индию до середины Афганистана, где она непосредственно граничила с империей Сефевидов.
Моголы (около 900 – 1273 год п. Х.)
По своему богатству и могуществу Моголы ничем не уступали Османам. На их территории, включавшей в себя, полностью или частично, пять современных стран – Афганистан, Пакистан, Индию, Бангладеш и Бирму – проживало около 20 процентов тогдашнего населения Земли. Эту империю основал современник Исмаила, человек по имени Бабур, что означает «тигр»; в некоторых отношениях он был, пожалуй, даже примечательнее сефевидского вундеркинда.
Бабур называл себя потомком Тимур-ленга и Чингиз-хана. Кто знает, что за кровь текла в его жилах на самом деле – однако Бабур к своей генеалогии относился серьезно: она давала ему ощущение жизненной миссии. Отец его правил небольшим Ферганским царством к северу от современного Афганистана, и, когда в 1495 году он умер, Бабур унаследовал его трон. Был он тогда двенадцати лет от роду.
Всего лишь за год он потерял свое царство, что и неудивительно: ему ведь было всего двенадцать! Он сумел собрать силы и захватил легендарный Самарканд, когда-то столицу Тимура, однако и его потерял. Тогда вернулся в Фергану и захватил ее заново. Но враги его не унимались. Он захватил Самарканд вторично, на этот раз имея при себе всего двести сорок человек, но снова не смог его удержать. К восемнадцати годам Бабур уже дважды завоевал и потерял поочередно два царства – и встретил день рождения в бегах, в афганских горах вместе с матерью, сестрами и несколькими сотнями сторонников. Три года он со своими воинами бродил по горам и лесам, подыскивая себе новое царство: никем, кроме как царем, он быть не умел, и не искал никакого иного занятия.
Осмелюсь заметить, любой подросток, которому удалось собрать группу взрослых воинов, подчинить их себе и оставаться их командиром на протяжении нескольких лет скитаний без крыши над головой – личность явно незаурядная; и Бабур, несомненно, был незауряден даже физически. Легенды рассказывают, что он мог перепрыгнуть через бурный поток, зажав двоих взрослых мужчин под мышками! (Что думали об этом сами взрослые мужчины, в легендах не уточняется.) Однако, в отличие от большинства «крутых парней», Бабур был чувствительной, художественной, романтической натурой. Во время своих приключений он вел дневник, а на склоне лет написал автобиографию (известную как «Бабур-наме»), которая стала классикой тюркской литературы. После того, как его внук перевел эту книгу на более престижный персидский, она заняла почетное место и среди персидской классики. В этой книге Бабур пишет о себе с поразительной честностью. Например, рассказывает, что после серьезного военного поражения он не мог сдержаться и «долго плакал». Какой еще крутой парень станет в таком признаваться? Далее пишет о своем браке по сговору и о том, что, несмотря на все усилия, так и не смог проявить никакого энтузиазма по отношению к жене. Он навещал ее лишь раз в неделю или в две недели, и то потому, что его доставала упреками мать. Но однажды влюбился – в мальчишку, которого увидел на базаре. «В этом кипении желания и страстей, изнемогая от юношеской дури, бродил я, босой и с непокрытой головой, по улицам и переулкам, садам и виноградникам; не вел себя прилично ни с друзьями, ни с незнакомцами, плевал и на других, и на самого себя…»[53] Так будущий император откровенно рассказывает нам о своей первой любви, страстной и уязвимой. А ведь этот юноша к тому времени уже дважды завоевал и дважды потерял Самарканд!
Во время своих блужданий Бабур и его отряд как-то раз, поднявшись на вершину холма, увидели внизу, в долине, прекрасный город. И снова Бабур влюбился – на этот раз в Кабул. И Кабул, рассказывает он нам, ответил ему взаимностью: жители его ненавидели своего правителя и просили Бабура стать царем вместо него. Может, это просто пропаганда завоевателя? Все может быть: но надо вам сказать, что любовь к Бабуру в Кабуле сохраняется и по сей день. Общественные сады над городом, которые разбил Бабур, и поныне остались любимым парком горожан, а к его могиле здесь относятся как к святыне.
В 1504 году Бабур короновался царем Кабула: так у него появилась постоянная база. Он подумывал было снова идти на Самарканд, но отверг этот замысел. Вместо этого он вместе со своими советниками решил идти на юг, как поступало до него множество тюркско-монгольских завоевателей. С десятитысячной армией вторгся Бабур в Индию – а султан Дели встретил его на равнине близ города Панипат со стотысячной. Один к десяти – совсем как в легендах! Хуже того: у султана была тысяча слонов. Но у Бабура тоже имелось преимущество: пищали. Новая технология одолела старую биологию: Бабур разбил султана и взял Дели. Как и османы и сефевиды, моголы побеждали врагов, поскольку те дрались копьями и стрелами, а эти – пулями и пушечными ядрами. Так на карте мира появилась третья из великих мусульманских «пороховых» империй.
Моголы еще более Сефевидов выиграли от череды блестящих и долгоживущих правителей. В первые двести лет существования империи ею правили всего шесть человек. Большинство из них были страстными, романтическими, художественными натурами. По меньшей мере трое – военными гениями. Один был плохим администратором, но за него правила из-за трона его жена Нур Джахан, ничем не уступавшая лучшим из Моголов: прекрасно владеющая наукой управления, поэтесса и покровительница искусств, выдающаяся силой и ловкостью, одна из умнейших политиков своего времени.