Лишь один из шестерых оказался неудачником – и это был сын Бабура. Всего десять лет понадобилось этому пьянице, чтобы потерять всю империю, созданную его отцом. Однако, когда он скрывался в горах Афганистана, возлюбленная жена его дала жизнь сыну, которому предстояло стать Акбаром Великим, самым выдающимся монархом своего времени, ни в чем не уступающим его современнице, королеве Елизавете Английской. Отец его сумел вернуть себе престол как раз вовремя, чтобы двенадцатый день рождения Акбар отпраздновал уже принцем. Вскоре после этого его отец, стоя однажды на верхней ступеньке лестницы у себя в библиотеке, услыхал призыв на молитву и ощутил внезапное желание изменить свою жизнь. Он начал поспешно спускаться, чтобы начать жизнь святого, однако оступился, полетел вниз головой и сломал себе шею, так что занять трон пришлось его юному сыну.
Акбар упрочил и расширил завоевания своего деда, привел в порядок всю империю. Одни эти деяния покрыли бы его славой – но Акбар был не только завоевателем. Он стал чем-то намного бо́льшим.
Очень рано он осознал ключевую слабость империи: небольшая группа мусульман пытается править многочисленным индуистским населением, которое мусульмане обирают, грабят, тиранят и убивают со времен султана Махмуда Газневи, жившего около пятисот лет назад. Против этого Акбар выставил принцип, названный им сулахкул – «мир для всех». Чтобы доказать свою искренность, сам он женился на индуистской принцессе и объявил первенца от нее своим наследником.
Акбар открыл все государственные посты для индусов на равных условиях с мусульманами. Отменил карательный налог, который давным-давно наложили исламские правители этого региона на пилигримов, посещающих индуистские святыни. Кроме того, Акбар отменил джизью, коранический налог на немусульман. И то, и другое он заменил земельным налогом, одинаковым для всех граждан, любого положения и вероисповедания. Практически ни одно другое государство мира в ту эпоху не взимало налогов со знати – но Акбар нарушил эту традицию. Кроме того, он приказал своим воинам охранять храмы и священные места всех религий – не только ислама.
Великий правитель Моголов отменил постоянную военную аристократию, от которой зависели его предшественники, и ввел административную систему, в которой каждый чиновник назначался и мог занимать свою должность лишь на ограниченный срок, а после этого перемещался на новую работу в новое место. В сущности, Акбар изобрел саму концепцию временного ограничения, прервав процесс, в других местах создававший беспокойных региональных «царьков».
Рожденный и воспитанный как мусульманин, Акбар, несомненно, считал себя мусульманским монархом, однако питал глубокий интерес к иным религиям. Он созывал видных индуистов, мусульман, христиан, джайнов, зороастрийцев, буддистов и других, чтобы они объясняли императору свою веру и дискутировали о вере в его присутствии. Наконец Акбар пришел к выводу, что в каждой религии содержится часть истины, но ни одна не заключает в себе истину целиком, так что он решил взять лучшее из каждой и сплавить их в единую новую религию под названием Дин-и-Иллахи, «религия Бога». Учение этой новой веры гласило, прежде всего, что Бог есть единое всемогущее существо; затем, что вселенная также есть единое целое, отражающее своего творца; в-третьих, что главный религиозный долг каждого человека – не причинять вреда другим; и в-четвертых, что люди могут и должны подражать Безупречно Живущим, идеальным людям, каковых немало в истории: примеры безупречной жизни, говорил Акбар, представляют Пророк Мухаммед и шиитские имамы. Далее Акбар переходил к скромному предположению, что и сам он подает верующим такой пример.
Увлеченный своей новой религией, Акбар выстроил в ее честь целый новый город. Посреди пустыни, вокруг могилы и святилища любимого суфийского мистика Акбара, вырос Фатехпур-Сикри, город из красного песчаника. Главным его зданием стал дом аудиенций: всего один огромный зал, накрытый высоким куполом, с одним-единственным элементом обстановки внутри – высокой колонной, навесными мостками соединенной с балконами вдоль стен. На верхушке колонны восседал сам Акбар. Люди, желавшие обратиться к императору с какой-либо просьбой, говорили с ним с балконов. Придворные и другие заинтересованные лица находились внизу и слушали оттуда.
О влиянии Акбара и очаровании его личности ясно свидетельствует то, что введению новой религии никто в его владениях не противился; однако этой религии не суждено было выжить. Для мусульман она была недостаточно мусульманской, для индусов недостаточно индуистской. Не выжил и Фатехпур-Сикри: пересохли его колодцы, и город оказался заброшен.
Однако идеи Акбара выросли не на пустом месте. Движения, пытавшиеся соединить лучшее в исламе и в индуизме, с опорой на мистицизм обеих религий как на точку пересечения, возникали на этом субконтиненте со времен Бабура. Например, в 1499 году человек по имени Нанак пережил религиозный опыт, побудивший его провозгласить: «Нет индусов, нет мусульман». Урожденный индус, он перешел в суфизм и посвятил жизнь борьбе с кастовой системой. Он начал традицию духовных техник, передаваемых непосредственно от наставника к ученику, в которых чувствовалось влияние и индуистских учителей, и суфийских святых. Последователи гуру Нанака в конце концов назвали себя сикхами – основали новую религию.
Современник гуру Нанака, неграмотный поэт Кабир, родился у вдовы-индуски, однако был воспитан в семье ткачей-мусульман. Он декламировал стихи о духовной любви, имевшие привкус и индуизма, и суфизма, а писцы записывали за ним. Стихи Кабира дошли до наших дней.
Пока народные мистики в Индии Моголов слагали страстную лирику, восходящую к устной традиции, придворные поэты разрабатывали сложную метафизику персидскоязычной поэзии, а художники создавали свой, еще более пышный и изукрашенный стиль рисованных «персидских» миниатюр и книжных иллюстраций.
Творческий дух Моголов достиг своего апогея в архитектуре, где ему удалось сочетать суровое величие османского стиля с легкостью и воздушностью стиля Сефевидов. Пятый могольский монарх, Шах-Джахан, оказался в этом гениален. Современники звали его Справедливым Царем, но в наши дни немногие вспоминают о его политических или военных достижениях; зато всем памятна его всепоглощающая любовь к жене Мумтаз-Махал, «украшению дворца», умершей вскоре после того, как Шах-Джахан начал свое правление. Следующие двадцать лет горюющий император возводил для нее мавзолей Тадж-Махал. Это здание, которое часто называют прекраснейшим в мире, так же единственно в своем роде и столь же прославлено, как «Мона Лиза» Да Винчи или Сикстинская капелла Микеланджело. И поразительно, что творец, создавший это чудо света, в качестве основной своей работы правил империей: ибо, хотя свой вклад в Тадж-Махал внесло множество архитекторов и художников, именно император надзирал за всеми деталями строительства – ему принадлежала главная роль[54].
Сын Шах-Джахана Аурангзеб, последний из Великих Моголов, не имел художественных наклонностей. Музыка, поэзия и живопись оставляли его равнодушным. Его страстью была религия; и ничто не приводило его в больший гнев, чем традиция веротерпимости, основанная на этом субконтиненте его предками. Ближе к концу правления Шах-Джахана он начал войну со своим отцом и отнял у него власть. Аурангзеб запер старика в каменной крепости, в камере всего с одним окном, расположенным так высоко, что старый император не мог в него посмотреть. Однако после его смерти тюремщики нашли зеркальце, прикрепленное к стене. Как оказалось, в этом зеркале Шах-Джахан мог, не вставая с постели, видеть внешний мир – и единственное, на что удавалось ему бросить взгляд сквозь высокое окно, был Тадж-Махал.
Аурангзеб был одержим мыслью вернуть ортодоксальному исламу в империи Моголов его прежние привилегированные позиции. В военном искусстве он не уступал своему прапрадеду Акбару, и, как и Акбар, правил сорок девять лет – так что у него было и время, и возможности принести на полуостров серьезные перемены.
Преобразования, к которым он стремился и над которыми трудился, были прямо противоположны тем, что ввел его прапрадед Акбар Великий. Он восстановил джизью. Вернул особые налоги для индусов. Приказал своим силам безопасности разрушить все новые индуистские святилища. Изгнал индусов с государственных постов и начал войну с Раджпутами, полуавтономными индуистскими правителями юга, дабы укрепить над ними власть могольского правительства и мусульманского клерикального истеблишмента, индийских улемов.
Кроме того, Аурангзеб попытался истребить сикхов. Гуру Нанак был решительным пацифистом, однако гонения Аурангзеба превратили сикхов в воинственную секту, чьи священные ритуалы с тех пор всегда требуют длинного кривого ножа, который обязан носить с собой каждый благочестивый сикхский мужчина.
Но хоть последний из могольских титанов и оказался мрачным фанатиком, эта династия оставила в истории неизгладимый огненный след. На вершине своего расцвета, около 1600 года, Могольская империя, несомненно, была одной из трех величайших и могущественнейших империй мира.
И действительно, в 1600 году путешественник мог бы приплыть с островов Индонезии в Бенгалию, пересечь Индию, перейти Гиндукуш и оказаться в степях к северу от реки Амударья, затем, вернувшись на юг через Персию, Месопотамию и Малую Азию, оказаться на Балканах, пересечь Черное море (или обойти его по берегу), пройти Кавказ, направиться на юг через Аравию в Египет, а затем на запад в Марокко – и во всех этих местах встречать более или менее знакомый ему мир, соединенный одной цивилизацией, подобно тому, как современный путешественник, отправившись из Сан-Франциско в Лондон, а затем проехав всю Европу, везде будет встречать одну цивилизацию, только с разными оттенками: немецким, шведским, испанским, британским, голландским и так далее.
Да, путешественник по мусульманскому миру в XVII веке встречал на своем пути множество различных языков и разных местных обычаев. Верно, ему приходилось пересекать государственные границы и получать подорожные от разных суверенных правителей. Но повсюду, где он бывал, многие общие элементы оставались одними и теми же.