Закономерным плодом такой системы стала долгая череда слабых, умственно неполноценных, эгоцентричных султанов. Но само это не оказывало влияния на загнивание и падение Османской империи: дело в том, что к тому времени, как эта система начала явно разлагаться, султан уже не правил. Реальная власть начала ускользать из рук султанов вскоре после смерти Сулеймана Великолепного. Главным человеком в османской системе стал великий визирь.
Однако безмерно разросшийся двор и огромный гарем лежали на Османской империи тяжким бременем: слишком уж дорого они стоили и слишком мало производили – в сущности, не производили ничего, даже решений. Визирю и прочим чиновникам приходилось править страной, таская на себе эту огромную злокачественную опухоль, отчего все их действия становились медленными и неуклюжими.
Персия в 1600–1800 годах также переживала упадок. Европейцы были тут как тут и старались использовать беду Персии в своих целях; однако эту страну разрывали на части внутренние противоречия. Прежде всего, здесь началось обычное загнивание правящей династии. На престол всходили принцы, выросшие в чрезмерной роскоши, а потому слабохарактерные и ленивые. Всякий раз, когда кто-то из этих изнеженных правителей умирал, между пережившими его родственниками начиналась кровавая борьба за власть. Победителю доставалась страна, истощенная войной – а сам он обыкновенно бывал слишком ленив и некомпетентен, чтобы серьезно работать над возмещением ущерба. Так золотой век постепенно сменился серебряным, серебряный бронзовым, а бронзовый – земляным.
Придя к власти, Сефевиды создали отличительную персидскую версию ислама, сделав шиизм государственной религией. Поначалу это было полезно для государства, ибо дало персам чувство национального единства, важное для такой крупной территории. Но сунниты в границах Персии теперь чувствовали себя чужаками – и, по мере того, как государство слабело, эти сунниты начали бунтовать и пытаться отделиться.
У шиизма как государственной религии была и еще одна негативная сторона. Она дала шиитским ученым, особенно муджтахидам (титул, означающий «человек столь ученый, что может выносить собственные суждения»; позднее этих важных персон стали называть аятоллами), ложное ощущение собственной важности. Эти шиитские улемы заговорили так: будь Персия действительно шиитским государством, цари правили бы только с их одобрения, ибо только муджтахиды способны общаться с Сокрытым Имамом. При этом улемы пользовались серьезной поддержкой и среди крестьян, и среди торговцев, составляющих городской средний класс. Скоро сефевидские цари оказались перед «дилеммой Хобсона». Начав искать одобрения улемов, они передадут свою власть аятоллам; а если продолжат править независимо, как считают нужным – потеряют одобрение улемов, а с ним и легитимность для народа.
Они выбрали второе; однако царям, которым недостает легитимности, нужен какой-то иной источник власти – и на что могли опереться Сефевиды? Только на армию: а персидскую армию к этому времени и вооружали, и обучали, и тренировали европейские военные эксперты. Короче говоря, кончилось дело тем, что сефевидские цари при помощи христиан-европейцев стали подавлять мусульманских религиозных ученых, пользующихся широкой поддержкой народных масс: верный путь в пропасть!
На исходе XVIII столетия династические битвы за престол сделались еще свирепее прежнего. Соперничающие фракции, желая одолеть врагов, начали приглашать все больше европейских консультантов и закупать все больше европейского оружия. Настало время, когда окончательная победа в такой борьбе стала невозможна. Соперники захватывали себе территории и держались за них. Персия начала распадаться на части; воспользовавшись случаем, отделились суннитские провинции, а суннитские соседи персов – узбеки и афганцы – ворвались на персидскую территорию и принялись грабить и громить.
Когда рассеялся дым, Сефевидов уже не было. На их месте восседала новая царствующая семья. Эта так называемая Каджарская династия номинально правила всё уменьшающимся Ираном в течение следующего сто тридцать одного года. (Для европейцев эта страна по-прежнему оставалась «Персией», но местные жители в целом называли ее «Ираном», хотя название менялось постепенно; оба названия восходят к глубокой древности.) При шахах (царях) Каджарской династии тревожные тенденции, характерные для конца правления Се февидов, сделались самым обычным, приемлемым для всех ходом вещей. Национальную армию возглавляли европейские офицеры и советники. Улемы постоянно враждовали с престолом. Не принимая иностранного влияния при дворе, они объявляли себя защитниками традиционной исламской культуры, приверженность к которой по-прежнему сохранялась в средних и низших классах. Цари, как правило, были ленивы, жадны до удовольствий, близоруки и слабы. Они превратились в марионеток, управляемых из Европы.
Европейцы никогда не вторгались в Персию, не вели с ней войн. Просто приезжали, чтобы что-то продать, что-то купить, поработать, «помочь». Но, когда страна начала разваливаться – они были здесь. И, подобно вирусам, которые в здоровом теле никак себя не проявляют, но, стоит ослабеть иммунитету, вызывают болезнь, европейцы начали паразитировать на рыхлой, разлагающейся ткани общества, проникали в открывающиеся щели, расширяли их, забирали всё больше и больше власти, разумеется, к собственной выгоде.
Сами европейцы едва ли замечали, что овладевают Персией – отчасти потому, что не мыслили в категориях «мы и они». Они приезжали сюда из самых разных европейских стран, и персы были для них не врагами, а частью пейзажа. Врагами для каждой группы европейцев были другие группы европейцев. Британцы, французы, русские, голландцы и прочие заполняли вакуум власти не столько для того, чтобы захватить Персию, сколько чтобы не дать это сделать другим. В конце концов эта борьба свелась к соперничеству двух держав, России и Великобритании; и, чтобы лучше понять это соперничество, необходимо обратиться к судьбоносным событиям, произошедшим дальше на востоке, в третьей великой исламской империи – стране Моголов.
В Могольской империи основная трещина пролегала между индусами и мусульманами. Акбар Великий выработал своего рода принципы мирного сосуществования; однако его правнук Аурангзеб отменил все нововведения прадеда, начал жестко насаждать ислам, восстановил дискриминацию индусов, принялся душить небольшие религиозные группы, в частности сикхов, и в целом заменил толерантность репрессиями. Тем не менее, как бы ни относиться к его узколобому фанатизму, Аурангзеб был человеком титанических государственных талантов: он сумел не только сохранить, но и расширить империю. Однако именно он посеял семена раздора и вражды, которым суждено было возрасти и погубить империю, едва на трон взошел не столь даровитый правитель.
Этим не столь даровитым правителем оказался непосредственный преемник Аурангзеба. Следующий был еще хуже этого, а третий хуже второго – и так далее. За первые двести лет Могольской империи в ней сменилось всего шесть императоров; за следующие пятьдесят – целых восемь. Из первых шести пятеро были историческими гигантами; из последних восьми все оказались карликами.
За пятьдесят лет правления карликов на юге набрали силу индусские правители государства маратхов. Сикхи превратились в значимую военную силу. Навабы, мусульманские губернаторы провинций, начали игнорировать приказы из столицы и править как независимые князья. В сущности, Индия распалась на несколько небольших государств, и в каждом начались волнения: индусы боролись с мусульманами, а попутно доставалось всем, кто попадался под руку.
Во время этого раскола португальцы, голландцы, французы и англичане держались на границах страны – торговали с Индией из своих фортов на побережье. Поначалу в этой торговле доминировали португальцы. Потом их обошли голландцы: они принялись строить форты и торговые точки и в Персии, и в Юго-Восточной Азии. Португальцев они превосходили и в морском деле, и в военной технике. Затем пришли французы и охватили крупный кус себе; а за ними появились и англичане. В 1639 году они построили форт в Мадрасе, чуть позже, когда их король женился на португальской принцессе, приобрели Бомбей (нынешний Мумбаи; он отошел ей в приданое), и наконец основали на берегу Бенгальского залива колонию, впоследствии ставшую Калькуттой.
Европейцы, явившиеся в это время в Восточную Азию, представляли собой нечто новое, невиданное прежде в мировой истории. Это были не полководцы и не солдаты; они являлись не как посланники королей, не представляли свои правительства. Они были наемными служащими частных компаний – но компаний нового типа: содружеств держателей акций или, как мы бы сказали сейчас, корпораций.
Первая такая компания была основана в 1553 году, когда сорок английских купцов внесли по двадцать пять фунтов каждый, чтобы профинансировать поиск морского пути в Индию. Экспедиция, которую они спонсировали, вместо Индии обнаружила Москву (не спрашивайте!), однако вернулась с серьезной прибылью, и, когда новость об этом распространилась, получить долю в «Московской компании» захотели и многие другие. Те, кто оплачивал взносы, получали взамен листы бумаги, где подтверждалось их право на пропорциональную их взносу долю прибыли в любых будущих доходах компании; эти документы можно было дарить, передавать в наследство или продавать спекулянтам (так возник прообраз будущего рынка акций).
Около 1600 года в Европе уже существовали три гигантские национальные корпорации: английская, голландская и французская «Ост-Индские компании». Каждая была корпорацией с ограниченной ответственностью и частными акционерами. Каждая основана с единственной целью: торговать в Восточной Азии, извлекать прибыль и распределять ее среди акционеров. Каждая имела хартию от своего правительства, и во всех трех случаях правительство предоставляло компании монопольное право вести торговые дела с исламским Востоком. Европейцы, искавшие выгоды в Персии, Индии или Юго-Восточной Азии, представляли именно эти корпорации.