В Иране чужеземцы бродили по коридорам власти как простые советники. В Турции получали жалованье как консультанты. В Египте и Леванте называли себя «защитниками». Даже в Индии, где правил генерал-губернатор, назначаемый британским парламентом, военные и полицейские силы, «хранители порядка», состояли в основном из мусульман, индусов, сикхов, парсов и других местных жителей. Как могли мусульмане говорить, что потеряли независимость?
И всё же к концу XVIII века, оглядываясь вокруг себя, мусульмане с нарастающим ужасом понимали, что завоеваны. Повсюду, от Бенгалии до Стамбула, во всех сторонах своей жизни, в собственных городах, селах, деревнях и даже у себя дома они подчинялись чужеземцам. И не просто каким-то соседям: людям, говорящим на языках, совершенно непохожих на их языки, исповедующим иную религию, носящим иную одежду и головные уборы (или – о ужас! – вообще никаких головных уборов), людям, которые иначе строят дома, иначе общаются, иначе живут. Эти чужеземцы ели свинину, пили спиртное, их женщины появлялись на публике с открытыми лицами, они смеялись над совсем не смешными шутками, а в том, что действительно забавно, ничего смешного не видели. У них были странные вкусы в еде, музыка больше походила на шум, а досуг они проводили в загадочных и бесцельных занятиях вроде крикета или кадрили.
Так что теперь, как и после монгольского геноцида, встал вопрос: если триумфальное распространение мусульманского проекта доказывало истинность откровений – что же означает бессилие мусульман перед лицом этих новых завоевателей для их веры?
Этот вопрос преследовал мусульманский мир, так что движения по возрождению ислама не могли уклоняться от второй, важнейшей своей задачи – восстановления мусульманского могущества. Реформаторы не могли предлагать средства достижения более подлинного религиозного опыта и этим ограничиваться. Нужно было объяснить, как эта подлинность поможет истории вернуться на путь истинный, как эти предложения помогут восстановить славу и достоинство Уммы, как снова направят мусульман к верному завершению историю: созданию справедливого и милосердного общества, такого же, как в Медине в изначальные золотые годы ислама, и распространению этого общества на весь мир.
Явилось много реформаторов, возникло много реформистских движений, но все их можно разделить на три вида, смотря по тому, какого рода ответы они давали на этот тревожный вопрос.
Первый ответ состоял в том, что в переменах нуждается не ислам, а мусульмане. Всевозможные новшества, дополнения и изменения испортили веру, так что никто больше не исповедует истинный ислам. Мусульманам необходимо закрыть двери перед влиянием Запада и восстановить ислам в его чистой, изначальной форме.
Второй ответ состоял в том, что Запад прав. Мусульмане увязли в болоте обскурантистских религиозных идей, уступили контроль над исламом невежественным клирикам, не замечающим, что времена меняются. Веру необходимо модернизировать по западным образцам: вычистить из нее суеверия, избавиться от магического мышления, переосмыслить ислам и понять его как этическую систему, совместимую с естественными науками и иными светскими занятиями.
Третий ответ гласил, что ислам – истинная религия, однако кое-чему у Запада в самом деле стоит поучиться. С этой точки зрения, мусульманам требовалось открыть заново и укрепить сущность своей веры, истории, традиций, однако учиться у Запада в области науки и техники. Согласно этому реформистскому направлению, исламскому миру следовало модернизироваться, однако по-мусульмански: наука, совместимая с исламской верой, и модернизация не должны вести к рабскому подражанию Западу.
Эти три ответа на вызов модерна воплотились в трех ключевых фигурах реформаторов XVIII–XIX столетий: Мухаммеде ибн Абдельваххабе с Аравийского полуострова, Саиде Ахмад-хане из индийского города Алигарх и Джамалуддине аль-Афгани, о месте рождения которого шли споры, но присутствие которого ощущалось повсюду. Разумеется, это были не единственные реформаторы. И нельзя сказать, что их идеи исключали друг друга. Порою кто-то из них пытался сочетать два реформистских течения. Их современники и ученики многое заимствовали друг у друга. И тем не менее эти три человека представляют три различных подхода к реформированию и возрождению ислама.
Ваххабизм
Мухаммед ибн Абдельваххаб родился около 1703 года в Неджде, среди желтых песчаных дюн, которые представляют себе многие из нас, слыша слово «Аравия». Он был сыном судьи и вырос в небольшом городке в оазисе. Показав большие успехи в изучении Корана, был отослан учиться в Медину. Там один из учителей познакомил его с трудами Ибн Таймии, сурового сирийского богослова, который после монгольского геноцида учил о том, что Бог отвернулся от мусульман и, чтобы вернуть себе Его благоволение, мусульмане должны вернуться на путь Первой Общины. Это учение нашло отклик в сердце юного Мухаммеда ибн Абдельваххаба.
Из Медины юноша отправился в космополитический город Басра близ побережья Персидского залива; и то, что встретил этот деревенский парень в Басре – шумную разноголосицу мнений, множество направлений мысли, различные интерпретации Писания, толпы, огни, шум – совершенно ему не понравилось. Все это, решил он, излишне и только ослабляет ислам.
Затем он вернулся к скудной простоте своей пустынной родины – и начал проповедовать там религиозное возрождение через возвращение ислама к его изначальной форме. Есть лишь один Бог! – гремел он, – и все должны поклоняться Богу точно так, как наставляет Святая Книга. Повиноваться законам, изложенным в откровениях. Жить в точности, как Безупречные Основатели в Медине во времена Мухаммеда. А всех, кто мешает восстановлению чистой изначальной общины, говорил Ваххаб, следует уничтожать.
Всю Аравию считали своим владением османы; однако над мелкими племенами бедуинов, кочующими по этой безводной земле, живущими в рассеянных по ней оазисах, кое-как выживающими скотоводством и торговлей, у них реальной власти не было. Среди этих своих соплеменников-бедуинов Ваххаб нашел себе последователей и, во главе их, двинулся в поход по стране, уничтожая святилища, поскольку почитать их не следовало: Ваххаб проповедовал, что любое почитание кого-либо или чего-либо, кроме Бога, есть идолопоклонство. Со временем Ваххаб занял должность судьи – и принялся с самым бескомпромиссным жаром применять направо и налево законы Ханбалии. Однажды он распорядился побить известную в городе женщину камнями за прелюбодеяние. Местные жители решили, что с них достаточно. Собралась толпа, потребовала сместись Ваххаба с его поста; пошли даже разговоры о расправе. Ваххаб бежал из города и переселился в другой оазис, под названием Дирия.
Здесь его тепло принял местный правитель Мухаммед ибн Сауд. Ибн Сауд был вождем небольшого местного племени, но амбиции имел серьезные: хотел «объединить» Аравийский полуостров. Под «объединением», разумеется, он понимал «завоевание». В несгибаемом проповеднике Ваххабе он увидел именно такого союзника, какой ему требовался; так же и Ваххаб смотрел на Ибн Сауда. Двое заключили договор. Вождь согласился признать Ваххаба верховным религиозным авторитетом мусульманской общины и делать все возможное, чтобы воплотить его видение в жизнь; проповедник, со своей стороны, согласился признать Ибн Сауда политическим главой мусульманской общины, ее амиром, и наставлять своих последователей сражаться под его знаменами.
Союз оказался плодотворным. В течение следующих нескольких десятилетий эти двое «объединили» все бедуинские племена Аравийского полуострова под управлением Ибн Сауда и Ваххаба. Каждый раз, сталкиваясь с очередным непокорным племенем, они начинали с призывов к обращению. «Обратитесь! Обратитесь! Обратитесь!» – трижды восклицали они. Если этот призыв не встречал ответа (как оно обычно и бывало), Ваххаб приказывал своим воинам идти и убить всех врагов, утверждая, что это позволено Аллахом, поскольку они неверные.
Племена, на которые они нападали, попросту не понимали призыва обратиться: они ведь и так считали себя ревностными мусульманами. Но, восклицая: «Обратитесь!», Ваххаб имел в виду свое собственное понимание ислама. Он не называл его «ваххабизмом», поскольку, как и до него Ибн Таймия, настаивал, что просто призывает мусульман вернуться к изначальному, неиспорченному исламу, очищенному от всех позднейших наслоений и искажений. Он не новатор – наоборот, противостоит любым новшествам.
Однако люди, с ним не согласные, видели в его взглядах не ислам как таковой, а именно определенную интерпретацию ислама, поэтому окрестили его идеологию ваххабизмом – словом, постепенно вошедшим в употребление даже среди его сторонников.
В 1766 году Ибн Сауд умер, власть перешла к его сыну Абдельазизу, который продолжил кампанию отца по завоеванию Аравии под знаменем богословия Ваххаба. Затем, в 1792 году, умер и сам Ваххаб. Жизнь его охватила почти весь восемнадцатый век. За то время, пока он внедрял в Аравии свои взгляды на чистый ислам, Англия и Шотландия объединились в Великобританию, родились Соединенные Штаты Америки, свершилась Французская революция, была опубликована Декларация прав человека и гражданина, Моцарт написал все свои симфонии, а Джеймс Уатт изобрел паровой двигатель.
По смерти Ваххаба его преемником провозгласил себя Абдельазиз ибн Сауд. Новый Ибн Сауд уже был амиром, но теперь объявил себя и главным религиозным лидером. В 1802 году Абдельазиз ибн Сауд напал на город Кербелу, где претерпел мученичество внук Пророка Хусейн. Шииты очень чтили этот город, и многие из них приезжали туда, чтобы почтить память Хусейна. Однако у Ваххаба в списке тех, кто изменил и извратил первоначальный чистый ислам, шииты занимали одно из первых мест – так что, захватив город, Абдельазиз ибн Сауд предал смерти около двух тысяч его шиитских обитателей.
В 1804 году Сауд ибн Абдельазиз (сын и преемник Абдельазиза – прим. ред.) овладел Мединой и здесь заставил своих воинов разрушить до основания гробницы сподвижников Мухаммеда. Из Медины саудитско-ваххабитские войска двинулись в Мекку, где уничтожили святилище, возведенное на предполагаемом месте рождения Пророка Мухаммеда (чтобы никто не впал в идолопоклонничество, почитая Пророка вместо Бога). Находясь здесь, Сауд ибн Абдельазиз воспользовался слу