Однако между сионизмом и другими европейскими национализмами XIX века имелось ключевое различие. Итальянцы, немцы, сербы и все прочие заявляли свои националистические права на территории, на которых уже обитали. А у еврейского народа не было своей территории. Уже два тысячелетия евреи были рассеяны по свету и теперь жили в чужих государствах на правах безземельного меньшинства. Однако на протяжении двух тысяч лет Рассеяния евреи держались вместе и сознавали себя единым народом, объединяясь вокруг иудаизма, имевшего для них не только религиозное, но и культурное, и историческое значение: в Европе XIX века было вполне возможно, не будучи ни «соблюдающим», ни даже верующим иудеем, все же оставаться евреем. Ключевой элемент иудейского религиозно-исторического нарратива звучал так: Бог обещал первым евреям, Аврааму и его потомкам, землю Ханаана в обмен на то, что они не станут почитать иных богов, будут только Ему поклоняться и исполнять Его заповеди. Согласно этому нарративу, свою часть сделки иудейский народ выполнил и тем заслужил право «потребовать назад» свою землю, территорию, называемую Палестиной, сейчас заселенную арабами и управляемую турками-османами. Многие европейские сионисты XIX века были людьми вполне светскими, однако в их призывах к созданию на восточном берегу Средиземного моря еврейского национального государства ясно звучат отзвуки рассказа о Земле Обетованной.
В 1897 году австрийский журналист Теодор Герцль создал первый официальный орган политического сионизма, Всемирный сионистский конгресс; однако к этому времени сионизм давно уже существовал – идеи его восходят к началу XIX века. На фоне подъема всех прочих национализмов евреи заговорили о переселении в Палестину. Некоторые немецкие националисты соглашались с сионистами, хотя не от большой любви к ним. Фихте, например, был уверен, что евреи, даже говорящие по-немецки с рождения, никогда не ассимилируются в немецкую культуру. Если они останутся в Германии, то всегда будут здесь «государством в государстве», так что лучше им поискать счастья в Палестине.
В Палестине всегда имелось автохтонное еврейское население, однако в 1800 году процент его был мизерным: около 2,5 процента против 97 процентов арабов. К 1880-м годам, когда всерьез началась эмиграция евреев из Европы в Палестину, доля еврейского населения выросла приблизительно до 6 процентов. Во время первой алии (так назывались волны еврейской иммиграции в Палестину) туда переехало около тридцати тысяч. Однако в основном это были городские идеалисты-интеллектуалы, мечтавшие о жизни на лоне природы, хоть на деле лопату от мотыги отличить не могли. Бо́льшая часть из них вернулась в Европу, и от первой алии почти ничего не осталось. Так обстояли дела накануне Первой мировой войны.
Когда эти три феномена из Европы – конституционализм, национализм и индустриализация – просочились в османский мир, то произвели здесь особенно разрушительное действие, отчасти потому, что в течение всего XIX века «османский мир» съеживался и это порождало серьезную тревогу. Алжир всосала в себя Франция. Египтом фактически завладела Великобритания. Средиземноморское побережье к северу от Египта формально принадлежало Османской империи, как и весь Аравийский полуостров и большая часть нынешнего Ирака, но и здесь османы все больше и больше склонялись перед европейцами. Слабела и власть османов над европейскими территориями. Вся эта древняя империя, еще недавно величайшая в мире, теперь напоминала дряхлого великана, разрушающегося, гниющего заживо – но все еще дышащего, все еще живого.
Великан был еще жив, но западные дельцы при поддержке своих правительств свободно действовали на его территории. В первой половине XIX века их взаимодействие с османами можно кратко описать одним словом: «капитуляции».
Капитуляции? Звучит как синоним «унизительных уступок». Однако поначалу этот термин обозначал совсем другое.
Практика «капитуляций» возникла, когда империя была еще на вершине могущества – и в то время это слово означало разрешение, выданное могущественным османским султаном смиренному просителю из Европы на ведение в Османской империи какого-либо бизнеса. В «капитуляции» просто перечислялись виды деятельности, на которые имеет право проситель на османской территории. Все, что не разрешено, запрещалось. Почему такой документ назывался «капитуляцией»? Потому что по-латыни это слово означает просто «перечисление по категориям». Капитуляция – это список разрешенных для европейцев деловых занятий, сгруппированных по категориям.
Поскольку баланс сил между европейцами и османами изменился не в результате какой-либо великой войны, не было единого момента, в котором «капитуляции» перестали означать «разрешение, выданное могущественными османскими господами скромным европейским купцам в ответ на их смиренную просьбу», и начали означать «унизительные уступки, выбитые из османских чиновников торжествующими европейскими господами». Несомненно, именно такое значение имели они в 1838 году, когда османы, желая упрочить свои позиции в борьбе с Мухаммедом Али, подписали Балта-Лиманский договор с консорциумом европейских держав – договор, устанавливавший неравноправие османов с европейцами на османских землях. Например, этот договор устанавливал низкие тарифы для европейских товаров, поступающих в империю, но высокие тарифы для османских товаров, отправляемых за границу. Османским подданным он запрещал учреждать монополии, но позволял и даже облегчал это европейцам. Такие «капитуляции» имели лишь одну цель: сделать османов неспособными к конкуренции с европейцами на своей собственной земле.
В последующие годы османское правительство приняло целую серию новых законов, призванных вдохнуть в османское общество новые силы и сделать его способным конкурировать с европейцами – то же, что происходило в те годы и в Иране. В Османской империи эти несколько волн реорганизации именовались «Танзимат», или «реорганизационные меры». Начались они в 1839 году с указа под пышным названием «Благородный эдикт Дома Роз»[77]. В 1856 году появился следующий документ, «Высочайший эдикт». Затем, в 1860 году, последовала третья серия реформистских мер.
Вот некоторые меры, предложенные в ходе Танзимата:
• перестройка национальной государственной бюрократии по французским образцам;
• светские государственные суды, чьи решения имеют приоритет над решениями традиционных шариатских судов;
• новый уголовный кодекс по образцу французского «наполеоновского» кодекса;
• новые правила ведения коммерческой деятельности, поощряющие «свободную торговлю», по сути дающую европейцам возможность устанавливать в Османской империи свои правила;
• вместо традиционной девширме – призывная армия по прусской системе;
• вместо традиционной системы школ, возглавляемых мусульманскими клириками – государственные школы со светской программой, аналогичной школам Великобритании;
• вместо традиционных османских сборщиков налогов (в сущности, фрилансеров, работавших за комиссию) – единая государственная налоговая служба, нечто вроде Службы внутреннего налогообложения в современных США;
• гарантии неприкосновенности «чести, жизни и имущества» всех османских подданных, без различия национальности или религии.
На бумаге все эти реформы смотрелись отлично, особенно та, что гарантировала жизнь и безопасность всем гражданам, независимо от национальности; что же может быть лучше, чем положить конец дискриминации? Теперь у нас совсем как в Европе!..
Но поставьте себя на место обычного мусульманина-турка, гражданина империи XIX века: внутренние достоинства, присущие этим реформам, ему сложно отделить от того факта, что реформы продиктованы османским чиновникам европейцами – в самом буквальном смысле: если верить историку Джеймсу Гелвину, «Высочайший эдикт» написал британский посол Стрэтфорд Каннинг и отдал османским чиновникам, приказав перевести на местные языки и опубликовать[78]. Для многих османских мусульман всё это были не столько реформы, сколько новое свидетельство того, что вся их жизнь теперь во власти чужаков.
Правда, так думали не все османские мусульмане. Растущее в Малой Азии движение реформистов, аналогичное таким же движениям в Индии, Афганистане и Иране, приветствовало и продвигало Танзимат. Реформисты считали: единственный способ победить европейский империализм – побить европейцев на их собственном поле, а для этого необходимо прежде всего принять все те идеи, из которых европейцы черпают свою силу.
Однако сильны оставались улемы. Танзимат был направлен прямо против их интересов. Отобрать у клерикалов систему образования… заменить шариатские суды светскими… на место исламского закона поставить французский уголовный кодекс – такие реформы не только отбирали у улемов власть, но и лишали смысла само их существование. Разумеется, они не могли не сопротивляться; а среди простого народа улемы всё еще пользовались большим моральным авторитетом. Имелся у них серьезный вес и при дворе.
Так султан и его советники оказались зажаты между молотом светских модернистов и наковальней исламской старой гвардии. На них давили и дергали с обеих сторон, и двор склонялся то туда, то сюда. Чем громче светские модернисты агитировали за реформы в европейском духе, тем отчаяннее традиционалисты цеплялись за старые добрые порядки. Модернисты призывали к открытию государственных механизированных заводов – улемы объявляли, что не пристало чиновникам пользоваться пишущими машинками: ведь у Пророка Мухаммеда ничего такого не было!
На некоторое время верх взяли модернисты. В 1876 году они заставили султана принять конституцию: громкая победа, окрещенная «Французской революцией Востока». Пусть всего на несколько лет, но рушащаяся империя сделалась конституционной монархией, совсем как Великобритания (хотя бы по форме)! В этот недолгий период головокружительная атмосфера успеха объединила активистов всех этнических и религиозных оттенков: мусульмане-турки, мусульмане-арабы, иудеи, православные христиане, христиане-армяне – все, толкая друг друга локтями, спешили строить прекрасный новый мир.