— Хорошо выспался? — подвигаюсь, когда он садится рядом, но намеренно не двигаюсь слишком далеко, прижимаясь к нему поближе.
Он обнимает меня и притягивает к себе.
— Да, как убитый. — Смеется он, прижимаясь поцелуем к моей макушке. — Но больше никакой головной боли, так что все хорошо.
— Не представляю, откуда у тебя появится какая-то боль с тем количеством пива, которое вы заложили за воротник.
— Умничаешь.
— Я лучше буду умничать, чем тупить.
— Мы сегодня дерзкие? — говорит он, щекоча мои ребра. — Ты же знаешь, что со мной делает дерзость, детка, и я уверен, что сейчас это может пригодиться.
Вырываюсь из его рук.
— Хорошая попытка, но у нас, скорее всего, есть еще пара дней, и тогда я буду такой дерзкой, какой ты хочешь меня видеть, — говорю я, поднимая брови, его пальцы расслабляются и поглаживают меня по спине.
— Не обещай подобного дерьма такому отчаявшемуся мужчине, как я, если не собираешься его выполнять, милая.
— О, не беспокойся, Ас, — говорю я, прижимаясь к нему, — я прихвачу с собой тонну дерзости, как только буду знать, что ты в порядке.
Колтон ничего не говорит, а в ответ издает уклончивый звук. Некоторое время мы сидим в уютной тишине, и я рада этому, потому что первый раз за последние несколько дней между нами не вибрирует необъяснимое напряжение. Когда солнце садится, а океанские волны вздыхают надвигающейся ночью, в моем сознании вновь возникает разговор с Бэксом. И я не буду собой, если не спрошу, не узнаю мысли Колтона о гонках.
— Можно задать тебе вопрос?
— Ммм, — бормочет он мне в макушку.
Сначала я колеблюсь, не желая ворошить какие-либо мысли, если их еще нет, но все равно спрашиваю.
— Ты боишься вернуться на трассу? Снова участвовать в гонках? — слова рвутся наружу, и я задаюсь вопросом, слышит ли он скрытую тревогу в моем голосе.
Его рука на мгновение останавливается у меня на спине, прежде чем продолжить движение, и я знаю, что коснулась чего-то, о чем ему не совсем удобно говорить или признаваться. Он вздыхает в тишине, которую я ему предоставила.
— Мне трудно объяснить, — говорит он, прежде чем переместиться, так что мы оказываемся рядом, наши глаза встречаются. Он слегка качает головой и продолжает. — Как будто одновременно я боюсь этого, и мне все это нужно. Это единственный способ, которым я могу это выразить.
Чувствую его беспокойство, поэтому делаю то, что мне удается лучше всего, стараюсь его успокоить.
— Со мной ты уже разобрался.
В его глазах мелькает смятение.
— Что ты имеешь в виду?
У меня не было намерения начинать этот разговор, заставляя его чувствовать себя неловко говоря о «нас», которыми мы были до аварии. «Нас», которых он «обгонял» и которых не помнит. Протягиваю руку и кладу ее на его челюсть, покрытую щетиной, чтобы он обратил на меня внимание, прежде чем я заговорю.
— Ты боялся и все же нуждался во мне… — мой голос затихает.
Он делает вдох, в его глазах мелькают эмоции. Губы на мгновение поджимаются. Тишина, смешанная с силой в его глазах, нервирует меня. Слышу его прерывистое дыхание, шум океана, стук моего сердца в ушах, но он молчит. Он отводит взгляд, и я готовлюсь к тому, в чем не уверена. Но когда он вновь смотрит на меня, уголки его губ медленно приподнимаются в застенчивой улыбке, и он одобрительно кивает.
— Ты права, ты мне действительно нужна.
Частицы глубоко внутри меня оседают от облегчения, что он, наконец, признает нашу связь. Принимает ее. И мне все равно, что он не говорит мне, что обгоняет меня, потому что, тот факт, что он нуждается во мне — больше, на что я могла бы надеяться.
Он тихонько поднимает руку, обхватывает мое лицо ладонью и проводит большим пальцем по моей нижней губе. Наклоняется и нежно касается моих губ, прежде чем поцеловать меня в нос. Когда он отступает, вижу озорную усмешку на его лице.
— Теперь моя очередь.
— Твоя очередь? — спрашиваю я, его пальцы играют с пуговицами моего топа.
— Да. Время вопросов и ответов, Райлс, и теперь твоя очередь жариться на сковородке.
— Мне бы хотелось отжарить тебя, — говорю я ему, зарабатывая молниеносную усмешку, как магнит притягивающую каждый гормон в моем теле.
— Осторожнее, милая, потому что я ходячий случай посиневших яиц, который не хочет ничего больше, чем быть похороненным за этой финишной чертой между твоих бедер. — Говорит он, наклоняясь вперед, достаточно близко, чтобы поцеловать, но тем не менее не целует. Поговорим о сладких пытках. Когда он говорит, его дыхание овевает мои губы. — Лучше не испытывать мою сдержанность.
Каждая клеточка моего тела тянется к нему — желая, нуждаясь, бросая ему вызов — но он доказывает, что все еще контролирует себя, выдавая страдальческий смешок.
— Моя очередь. Почему ты еще не виделась с мальчиками?
Из всех вопросов, которые он мог бы мне задать, этого я не ожидала. Должно быть, я немного шокирована, потому что он прав. Я отчаянно хочу увидеть мальчиков, но не знаю, как это сделать, не приведя за собой целый цирк. Цирк, в котором их и без того хрупкая жизнь не нуждается и с которым не сможет справиться.
— Сейчас я нужна тебе больше, — говорю я ему, не желая объяснять точную причину, чтобы он не беспокоился ни о чем другом, кроме как о выздоровлении.
— Это чушь собачья, Рай. Я уже большой мальчик. Я могу остаться один на ночь. Со мной ничего не случится.
Но что, если случится? Что если я тебе понадоблюсь, а здесь никого нет и случится что-то ужасное?
— Да… я просто… — замолкаю, вынужденная сказать это и в то же время не желая обидеть его. — Я не хочу, чтобы твой мир столкнулся с их миром. Им не нужны камеры, тычущие им в лица, говорящие всем, что они сироты — что никто их не хочет — или любые другие последствия, которые, я уверена, последуют за этим.
— Рай, посмотри на меня, — говорит он, приподнимая мой подбородок, чтобы посмотреть мне в глаза. — Ты и я? Я ни за что не хочу, чтобы это — я, сумасшествие моей жизни, пресса, что угодно — встало между тобой и мальчиками. Они — вот кто важен, и я понимаю это лучше, чем многие.
Между тем, как он сказал, что я нужна ему, и этим заявлением, клянусь, я могла бы просто выиграть в лотерею, и это не имело бы значения, потому что эти две вещи сделали меня самым богатым человеком в мире. Он действительно понимает меня. Понимает, что мои мальчики делают меня той, кто я есть и что для того, чтобы быть со мной, он должен любить их. Бэккет говорит, что я — спасательный круг Колтона, но я думаю, он только что доказал, что это обоюдно.
Проглатываю комок в горле, он продолжает смотреть на меня, убеждаясь, что я слышу, что он говорит. Бормочу что-то в знак согласия, мой голос лишен эмоций.
— Я что-нибудь придумаю, — говорит он, наклоняясь, чтобы поцеловать меня в губы. — Я прослежу, чтобы ты в скором времени без помех встретились с мальчиками, хорошо?
Киваю головой, а затем сворачиваюсь возле него, в голове кружится столько вопросов, когда один из них выскакивает вперед.
— Моя очередь, — говорю я, желая и боясь ответа на вопрос.
— Мммм.
— В ту первую ночь, — я замираю, не зная, как задать вопрос. Решаю нырнуть головой вперед и надеюсь, что нахожусь в месте, где глубоко. — Что вы делали с Бэйли в алькове до того, как ты нашел меня?
Колтон смеется, а затем чертыхается, и я думаю, что он немного удивлен моим вопросом.
— Ты действительно хочешь знать?
Хочу ли? Теперь я в этом не уверена. Киваю головой и закрываю глаза, готовясь к объяснению.
— Я зашел за кулисы, чтобы ответить на звонок Бэкса. — Смеется он. — Черт, как только я повесил трубку, она обвилась вокруг меня, словно гадюка. Сняла с меня пиджак, расстегнула спереди платье, и ее рот оказался на мне быстрее, чем… — он замирает, я стараюсь не реагировать на слова, но знаю, что он чувствует, как мое тело напрягается, потому что целует меня в макушку в знак утешения. — Поверь мне, Райли, все было не так, как кажется.
— Правда? С каких это пор печально известный дамский угодник Колтон Донаван отказывается от женщины? — не могу скрыть сарказма в голосе. Несмотря на то, что я сама задала вопрос, мне все равно больно слышать ответ. — Кроме того, я думала, тебе не нравятся женщины, которые берут все под контроль.
Он снова смеется.
— Не нужно ревновать, милая… хотя это даже заводит. — Тыкаю в него пальцем, довольная тем, что он пытается смягчить удар правды, и вместо того, чтобы отстраниться, он просто крепче держит меня. — И я позволял управлять только одной женщине, потому что она единственная, кто когда-либо имел значение.
Вздергиваю нос, мое сердце выдыхает от этих слов, но голова задается вопросом, пытается ли он просто защититься. Цинизм побеждает.
— Пфф. — Фыркаю я. — Кажется, я слышала, как Господи Иисусе слетело с твоих губ и не уходи от темы.
Чувствую, как тело Колтона содрогается, когда он смеется моим любимым смехом.
— Представь, будто тебя заживо поедает пиранья с тупыми зубами. — Не могу удержаться от смеха, возникающего от его слов, и лишь качаю головой. — Нет, серьезно, — говорит он. — В ту минуту, когда я смог хватануть ртом воздух, это было первое, что возникло у меня в голове, потому что женщина целуется, как гребаный бульдог. — Не могу перестать смеяться, моя ревность ослабевает. — И самое смешное было в тот момент, когда позвонила моя мама, чтобы спросить, как идут дела, и неосознанно спасла меня от ее когтей.
— Ты имеешь в виду от ее киски-вуду?
— Ни хрена подобного, — посмеивается он. — Ты, детка… ты моя киска-вуду. Бэйли? Она больше похожа на киску-пиранью.
Мы смеемся сильнее, когда его аналогии становятся все смешнее и смешнее, а затем он говорит:
— Хорошо, итак… — он проводит пальцем по голой коже моей руки, оставляя за собой крошечные электрические разряды. — …Ас?
Я ждала вопроса и отстраняюсь от него и качаю головой.
— Ты собираешься тратить на это свой следующий вопрос? Ты будешь очень разочарован. — Скривив губы, смотрю на него. — Разве ты не хочешь узнать что-нибудь еще?