— Хватит тянуть резину, Томас! — Его пальцы впиваются мне в ребра, и я извиваюсь, пытаясь уклониться от них.
— Прекрати, — говорю я ему, продолжая извиваться. — Ладно, ладно! — поднимаю я руки, и он останавливается, прежде чем я толкаю его в плечо. — Тиран! — Он щекочет меня еще раз для верности, а затем хмыкает, когда я пытаюсь объяснить. — У Хэдди дурацкая склонность к мятежным плохим парням. — Останавливаюсь на полуслове, когда он приподнимает брови.
— Чья бы корова мычала, да? — вижу, как он пытается скрыть улыбку.
— Я говорила тебе в тот вечер на ярмарке, что не завожу отношений с плохими парнями.
— О, детка, ты определенно завела их со мной.
Я даже не борюсь с вырывающимся смехом, потому что дерзкая, озорная усмешка возвращается на его лицо, освещая его глаза и уверяя, что мое сердце однозначно украдено.
— Конечно, но ты определенно был исключением из правил, — говорю я ему с ухмылкой.
— Как ты была моим, — говорит он, и я возвращаюсь к мысли, как ему сейчас легко говорить подобные вещи, а еще месяц назад я бы и не подумала, что такое будет возможно. Он наклоняется вперед и касается моих губ, его язык проникает между ними, пробует на вкус и дразнит. Стону, оставаясь неудовлетворенной, когда он отстраняется. — А теперь ответь мне, женщина. Ас? — говорит он, приподняв брови.
— Ладно, ладно, — смягчаюсь я, хотя все еще очень отвлекаюсь на то, насколько близко губы Колтона к моим, и насколько я жажду попробовать их еще раз, хотя мои губы все еще хранят их тепло. — Как я уже сказала, Хэдди любит мужчин с татуировками, которым суждено разбить ей сердце. Некоторые из них хороши для нее, большинство нет. Мы с Максом всегда смеялись, что окружающие ее бунтари заходят и выходят в дверь, которая не перестает вращаться. В колледже она встречалась с парнем по имени Стоун (Прим. переводчика: Stone с англ. — Камень). — Я лишь киваю, когда Колтон качает головой, чтобы убедиться, что он меня правильно услышал.
— Да, его на самом деле звали Стоун. Во всяком случае, парень был придурком, но Хэдди безумно его вожделела. Однажды ночью он бросил ее ради своих парней, и когда мы сидели за бутылкой текилы и пакетом шоколадок Херши Киссес, я сказала ей, что он «настоящий туз в рукаве» (Прим. переводчика: Ace с англ. — Туз), которого она на этот раз выбрала. Это привело к следующему тосту, а затем к еще одному. — Смеюсь над воспоминаниями тех лет. — И чем больше мы пили, тем больше мы убеждались, что прозвище Ас будет символизировать что-то… мы думали, что мы с нашими догадками уморительно смешны, и как только решили, что оно идеально подходит для Стоуна, мы не могли перестать хихикать. Позже тем же вечером, после того, как он нагулялся в городе со своими приятелями, он появился у нашей двери, и когда Хэдди открыла ее, то сказала «Привет, Ас!» и прозвище прилипло. Он думал, что она говорила ему, что он туз в рукаве, когда на самом деле она говорила, что он высокомерный, самовлюбленный эгоист. — Глаза Колтона встречаются с моими, когда я наконец даю ему то, что он хочет знать. — И с тех пор, каждый раз, когда она встречалась с парнем, который был как Стоун, мы называли его Ас.
Он смотрит на меня секунду, прежде чем слегка кивнуть.
— Хмм, — это все, что он произносит спустя время, выражение его лица невозмутимое и невыразительное. Волнуюсь, кусая нижнюю губу, пока жду, а затем медленная, ленивая усмешка скручивает уголок его губ. — Для меня это все еще случайная встреча, но думаю, что в первую ночь, когда мы встретились, я заслужил этот титул.
Я фыркаю.
— Ммм, да, верно сказано.
— Лежачих не бьют, тем более раненых. — Дуется он в притворной печали, а я наклоняюсь и прикасаюсь губами к его губам.
— Бедняжка, — мурлычу я.
— Ага, и только потому, что тебе меня жаль, ты позволишь мне задать еще один вопрос. Что я еще забыл, о чем ты мне не рассказываешь?
Клянусь, мое сердце подпрыгивает и застревает в горле. Стараюсь не колебаться. Не показывать, что сбилась со своего образного шага, что определенно дало бы ему понять, что я знаю что-то, чего не знает он.
— Хорошая попытка, Ас, — поддразниваю я, тяжело сглатывая, полагая, что в этот момент главное отвлечь.
Опускаюсь и губами прокладываю маленькие поцелуйчики вниз по его шее и груди, а затем мгновенно понимаю, каков будет мой следующий вопрос. Вероятно, мне не следует спрашивать об этом — знаю, это запретная зона, и я правда собиралась спросить о четырех ударах по капоту автомобиля — но вопрос срывается с губ, прежде чем я могу остановиться.
— Что означают твои татуировки? — чувствую, как его грудь напрягается, поднимаю взгляд и смотрю ему в глаза. — Хочу сказать, я знаю, что представляют собой символы… но что они значат для тебя?
Он смотрит на меня, в его глазах смятение, в выражении лица неуверенность.
— Рай… — выдыхает он мое имя, пытаясь подыскать слова, чтобы выразить борющиеся в нем эмоции, проносящиеся в быстром темпе в его глазах.
— Зачем ты их сделал? — спрашиваю я, думая, может переключить передачу, сделать что угодно, лишь бы избавить от страха, мерцающего в них.
— Я думал, что если внутри меня навсегда остались шрамы — и мне приходится жить с ними каждый день, с постоянным напоминанием, которое никогда не исчезнет — я мог бы также оставить шрамы и снаружи. — Он отводит от меня взгляд, глубоко вздыхая, и смотрит в сторону океана. — Показать всем, что иногда то, что считают идеальным комплектом, наполнено ничем, кроме порченых товаров, покрытых шрамами и не поддающихся восстановлению. — Его голос срывается на последнем слове, и вместе с ним отрывается и частичка моего сердца. Его слова, как кислота, разъедают мою душу.
Не выношу печали, овладевающей им, поэтому беру бразды правления в свои руки. Хочу, чтобы он увидел, что бы не представляли собой татуировки — это не имеет значения. Показать, что только он может взять то, что считает скрытым уродством, и превратить его в наглядное, прекрасное произведение искусства. Объяснить, что шрамы внутри и снаружи бессмысленны, потому что человек, который их носит — который владеет ими — вот, кто важен. Этот человек, в которого я влюбилась.
И я не уверена, как показать ему это, поэтому двигаюсь инстинктивно, касаясь его руки, чтобы он ее приподнял. Очень медленно наклоняюсь вперед и прижимаюсь губами к верхней татуировке, кельтскому символу жизненных невзгод. Чувствую, как его грудь трепещет под моими губами, когда он пытается контролировать прилив эмоций, переполняющих его, а я также медленно двигаюсь к следующей — принятию.
Мысль о том, что кто-то должен оставить на себе постоянные шрамы, чтобы принять ужасы, которые я даже не могу понять, бьют по мне с ужасающей силой. Прижимаюсь губами к художественному напоминанию и закрываю глаза, чтобы он не видел слез, скапливающихся в них. Чтобы не принял их за жалость. Но потом я понимаю, что хочу, чтобы он их увидел. Хочу, чтобы он знал, что его боль — это моя боль. Его стыд — мой стыд. Его невзгоды — мои невзгоды. Его борьба — моя борьба.
Что его телу и душе, запятнанным молчаливым стыдом, больше не придется сражаться в одиночку.
Отрываю губы от символа принятия и двигаюсь вниз к исцелению, смотрю на него сквозь слезы, затуманенным взором. Он смотрит на меня, и я пытаюсь вложить всю себя в наш визуальный разговор.
Я принимаю тебя, говорю я ему.
Всего тебя.
Сломанные части.
Согнутые части.
Те, что наполнены стыдом.
Трещины, откуда пробивается надежда.
Маленького мальчика, съежившегося от страха, и взрослого мужчину, все еще задыхающегося от своих призраков.
Демонов, которые тебя преследуют.
Твою волю к выживанию.
И твой боевой дух.
Каждую частичку тебя — это то, что я люблю.
Что я принимаю.
То, что я хочу помочь исцелить.
Клянусь, никто из нас не дышит в этом молчаливом разговоре, но я чувствую, как рушатся стены вокруг сердца, бьющегося под моими губами. Ворота, которые когда-то его защищали, теперь распахнулись навстречу лучам надежды, любви и доверия. Стены рушатся, чтобы впервые впустить кого-то.
Мощное влияние момента заставляет слезы падать и стекать по моей щеке. Соль на моих губах, его аромат в носу и грохот его сердца разрывают меня на части и сводят воедино.
Он зажмуривается, борясь со слезами, и прежде чем открыть их, тянет меня вверх, чтобы наши глаза оказались на одном уровне. Вижу мышцы, пульсирующие на его челюсти и вижу в его глазах борьбу из-за того, как выразить это словами. Мы сидим так минуту, пока я даю ему время, в котором он нуждается.
— Я… — начинает он, а затем его голос стихает, на мгновение он опускает глаза, прежде чем поднять их обратно ко мне. — Я пока не готов об этом говорить. Это просто слишком, и насколько бы ясно это не было в моей голове — в душе и кошмарах — произнести это вслух, когда я никогда этого не делал, просто…
Мое сердце разрывается из-за мужчины, которого я люблю. Разлетается к чертовой матери на мельчайшие осколки из-за воспоминаний, которые только что появились в этом потерянном, извиняющемся взгляде, полном стыда. Протягиваю руку и беру в ладони его подбородок, пытаясь смягчить боль, запечатленную на великолепных чертах его лица.
— Шшшш, Колтон, все в порядке. Тебе не нужно ничего объяснять. — Наклоняюсь вперед и прижимаюсь поцелуем к кончику его носа, как делает он, а затем лбом к его лбу. — Просто знай, что я здесь с тобой, если захочешь.
Он с дрожью выдыхает и прижимает меня к себе, пытаясь заставить меня чувствовать себя в безопасности, когда я, кто должен делать это для него.
— Я знаю, — бормочет он в спускающиеся сумерки. — Знаю.
И от меня не ускользает то, что он позволил мне поцеловать все его татуировки — выразить любовь ко всем символам его жизни — за исключением одного, обозначающего месть.
ГЛАВА 16
Колтон
— Ублюдок!