— Что ты об этом думаешь? Ты готов?
Он вздыхает и откидывается на спинку стула, сцепив пальцы за головой и глядя в потолок.
— Не-а, — произносит он, наконец, растягивая слово и время для объяснения. — Вчера я… — он замолкает и качает головой. — Не важно… моя рука не действует должным образом, чтобы держать руль, — говорит он. И я знаю, что это дерьмовая отмазка, так как вчера у него не было проблем, когда он поднял меня и прижал к входной двери, чтобы получить своё, но я знаю, что сказать это вслух было бы сродни удару по лежачему; я бы не только знала, что он напуган, но и доказала бы, что он лжет.
Но его прерванное объяснение, которое он так и не закончил, смешанное с его вчерашними словами о том, что это был тяжелый день, не очень изящно сталкиваются в моем сознании. Перемещаюсь, без спроса садясь к нему на колени, и прижимаюсь к нему. Он безропотно выдыхает, прежде чем разжать пальцы и обнять меня.
— Что случилось вчера? — спрашиваю я через минуту. Чувствую, как его тело на мгновение замирает, и целую его обнаженную грудь в знак молчаливой поддержки.
— Я смотрел запись.
Ему не нужно больше ничего говорить. Я прекрасно знаю, о какой записи он говорит, потому что до сих пор не могу заставить себя посмотреть ее.
— И как ты с этим справился?
Его тело дрожит от неконтролируемой энергии, и когда он начинает ерзать подо мной, понимаю, что ему нужно выпустить часть ее. Слезаю с его колен, и когда он встает и подходит к окну, погружаюсь обратно в кожаное кресло, все еще хранящее тепло его тела.
Колтон проводит рукой по волосам, в мышцах его обнаженной спины заметно напряжение, он смотрит в окно на пляж внизу. Вынужденно смеется.
— Ну, если можно называть то, что взрослый мужик ползает по гребаному полу голым, пока его выворачивает наизнанку от проклятой панической атаки, после того, как каждое гребаное ощущение от аварии ударило по нему исподтишка, — говорит он, голос пропитан сарказмом, — тем, что он справился? Тогда, черт возьми, да… я бы сказал, что сдал этот гребаный тест. — Он распрямляет плечи и выходит из кабинета, не оглядываясь. Удерживаю дыхание, когда слышу, как открывается, а затем закрывается дверь в патио.
Позволяю пройти времени, теряясь в своих мыслях, сердце болит из-за очевидной борьбы Колтона между нуждой и страхом перед гонкой, и я встаю, чтобы отправится на его поиски.
Выхожу во внутренний дворик и слышу плеск воды, прежде чем увидеть, как его длинное, поджарое тело с изящной плавностью разрезает воду. Он быстро преодолевает расстояние от одного края бассейна до другого, достигая конца, делает под водой кувырок и всплывает, прежде чем направиться в обратную сторону.
Сажусь на край бассейна, скрестив ноги, и восхищаюсь его природным атлетизмом — перекатывающиеся мышцы, полный контроль над своим телом — и задаюсь вопросом, есть ли у этого абсолютного влечения к нему какие-либо пределы.
Через некоторое время он делает кувырок под водой у самого дальнего от меня края бассейна, и вместо того, чтобы сразу же снова поплыть, переворачивается на спину и дрейфует, движущая сила воды приносит его туда, где сижу я. Сейчас он выглядит таким умиротворенным, несмотря на то, что его грудь вздымается от напряжения, и мне жаль, что я не могу чаще видеть подобное спокойствие на его лице.
Его тело поднимается из воды, когда он опускает ноги вниз, и проводит руками по лицу. Убрав их, он смотрит вверх, пораженный, увидев, что я сижу и смотрю на него, и самая завораживающая улыбка расплывается по его губам. Он морщит нос, напоминая мне о том, как бы выглядел в детстве, и все мое беспокойство о его душевном состоянии исчезает.
Он подплывает ко мне и заглядывает в глаза.
— Прости, Райлс. — Он со вздохом качает головой. — Мне трудно признать, что я боюсь вернуться за руль.
Его признание потрясает меня до чертиков. Протягиваю руку и провожу пальцем по его щеке, не испытывая к нему любви больше, чем сейчас.
— Ничего страшного. Я тоже боюсь.
Он тянется к моим бедрам, подтягивается ко мне, чтобы поцеловать. Прикосновение его губ и запах хлорированной воды на его коже — все, что мне нужно, чтобы снова почувствовать себя нормально рядом с ним. Он начинает что-то говорить, но останавливается.
— Что? — тихо спрашиваю я.
Он прочищает горло, облизывает губы и отводит взгляд в сторону пляжа.
— Когда я вернусь за руль… ты… ты будешь там?
— Ну конечно! — слова слетают с губ, а руки мгновенно обвиваются вокруг его мокрого тела, физически акцентируя мои слова. Чувствую дрожь его груди, и слышу его прерывистое дыхание, когда он сильнее меня сжимает. Дотрагиваюсь пальцами до груди и ногтями дразню его волосы, он прижимается лицом к моей шее.
Я люблю тебя. Слова вертятся у меня в голове, и я должна остановить их, потому что сила того, что я чувствую к нему, неописуема. Безусловная любовь.
Отдаленный звук дверного звонка внутри дома заставляет нас отступить друг от друга. Смотрю на него в замешательстве.
— Вероятно, это один из охранников, — говорит он, я поднимаюсь, а он плывет к ступенькам.
— Я открою, — говорю я ему, направляюсь в дом, оттягивая свою теперь уже мокрую футболку от тела, радуясь, что выбрала красную майку вместо белой.
Моя рука поворачивает ручку, тянет деревянную дверь на себя, когда я слышу голос Колтона, доносящийся снаружи:
— Подожди! — но уже слишком поздно. Дверь распахивается и по неизвестной причине один из моих худших кошмаров оказывается передо мной.
Все, что я могу сделать, это опустить плечи при виде нее. Длинные ноги, светлые волосы и снисходительная ухмылка — все, что я вижу, прежде чем она начинает протискиваться мимо, а затем останавливается, оборачиваясь через плечо, чтобы посмотреть на меня.
— Теперь ты свободна, девочка. Время игр закончилось, потому что ты больше не нужна Колтону. Теперь он в хороших руках. Мамочка здесь.
У меня отвисает челюсть, ее дерзость лишила меня дара речи. Прежде чем успеваю подыскать слова, она врывается в дом, будто он принадлежит ей, оставляя меня в шлейфе удушающего аромата ее духов.
— Колтон? — зову я его в то же время, как он входит в фойе, полотенце, которым он сушит волосы, падает на землю.
Несколько эмоций мелькает в его глазах, самая главная из них — раздражение, но его лицо абсолютно ничего не выражает.
А когда лицо Колтона так холодно и лишено эмоций, это означает, что внутри него зарождается буря.
— Какого хрена ты здесь делаешь, Тони? — лед в его голосе останавливает меня, но ее даже не пугает.
— Колт, малыш, — говорит она, совершенно не тронутая резкостью его слов. — Нам нужно поговорить. Знаю, прошло много времени и…
— Я не в настроении выслушивать твое мелодраматическое дерьмо, так что хватит нести чушь. — Колтон делает шаг вглубь комнаты. — Ты же знаешь, что тебе здесь не рады, Тони. Если бы я хотел, чтобы ты пришла, я бы сам тебя пригласил.
Съеживаюсь от яда в его голосе, но в то же время злюсь. Злюсь, что она просто так расхаживает здесь — в доме, куда он не приводил ни одну женщину, кроме меня — будто она заслуживает быть здесь.
— Какие мы вспыльчивые, — игриво журит она, не обращая внимания на полное отсутствие интереса с его стороны. — Я так беспокоилась о тебе и о том, как у тебя дела, и если ты еще не восстановил свою память…
— Мне глубоко плевать на твое беспокойство! У тебя две секунды. Начинай говорить, или я вышвырну тебя. — Колтон делает к ней еще один шаг, и я вижу его стиснутую челюсть, полнейшее бесчувствие и пренебрежение к ней.
— Только потому, что ты злишься, что твое выздоровление идет так медленно — что ты не можешь вспомнить важные вещи — не значит, что ты должен вымещать это на мне. — Тони издает снисходительный смешок и слегка поворачивается, чтобы посмотреть на меня с недоверием в глазах, будто говоря: «Правда? Он выбрал тебя вместо меня?», прежде чем произносит: — Уверена, для тебя забавно быть его нянькой и все такое, куколка, но ты больше не нужна.
В одно мгновение я отрываюсь от стены, словно летящий на нее шар гнева, но Колтон опережает меня. Ярость исходит от него ощутимыми волнами, когда он сжимает ее предплечье.
— Тебе пора! — рычит он и начинает вести ее к двери. — Ты не имеешь права приходить в мой дом с неуважением относится к Рай…
— Я беременна.
Слова, которые она произносит, повисают во внезапной тишине комнаты, и все же я вижу, как они отдаются в Колтоне. Его тело замирает, пальцы на ее руке напрягаются, зубы скрежещут. Ему требуется немного времени, чтобы снова начать идти, потащив ее к входной двери.
— Рад за тебя. Поздравляю. — Огрызается он, слова источают сарказм. — Приятно было узнать. — Он начинает открывать дверь, когда она выдергивает руку.
— От тебя.
Рука Колтона застывает на дверной ручке, а мое сердце сжимается от слов, слетающих с ее губ. Смотрю на эту сцену — она прямо перед моими глазами, но я чувствую себя чужой, будто нахожусь от них за тысячи километров. Наблюдаю, как он опускает голову, замечаю, как его руки сжимаются в кулаки по бокам, вижу ярость в его глазах, когда он очень медленно поднимает взгляд. Его глаза устремляются ко мне и на мгновение задерживаются, и то, что я вижу в них, выбивает меня из колеи. Они излучают не ярость — нет — это недоумение, смешанное с извинением, обращенным ко мне. Извинение, которое в глубине души говорит мне, что он боится, что ее слова правда. У меня сводит живот, когда он снова надевает сброшенную им маску, и поворачивается, чтобы направить свой гнев на Тони.
— Мы оба знаем, что это невозможно, Тони. — Он делает шаг вперед, и я вижу каждую каплю сдержанности, которая ему требуется, чтобы не схватить ее и не вышвырнуть вон в прямом смысле слова. Его глаза устремляются от ее лица к животу, а затем возвращаются обратно.
— Что? — она задыхается, в голосе слышится смесь шока и боли. — Ты ничего не помнишь? — она прижимает руку ко рту, слезы наворачиваются на глаза. — Колтон, ты и я… в ту ночь на в