«ты»? — говорю себе не плакать, говорю, что это не тот ответ, на который я надеялась, но кого я обманываю? Неужели я действительно думала, что посреди всего этого он будет держаться за меня, как за свою опору? Его причину? Я могу надеяться, но зная его как человека, привыкшего полагаться только на себя, я не должна удивляться.
— Думаешь, что можешь появиться здесь, играть в семью, заботится обо мне, и все мои проблемы — все мои чертовы демоны — исчезнут? Полагаю, Тони просто доказала, что теория неверна, да? — Он уничижительно смеется, и этот смех выедает крошечные отверстия в остатках моей решимости. — Идеального гребаного мира, который, как ты думаешь, существует, на самом деле нет, твою мать. Нельзя сделать лимонад из насквозь сгнившего лимона.
И я не знаю, от чего больнее сильнее: от кислоты, разъедающей мой желудок, его гнева, бьющего меня по ушам, или боли, сжимающей мое сердце. Ударная волна, оставшаяся после Тони, превращается в полномасштабное землетрясение из недоверия и боли, когда мои мысли выходят из-под контроля и врезаются в стену, как при аварии, случившейся с Колтоном. Но на этот раз повреждения слишком велики, чтобы с ними справиться, поскольку все вокруг меня рушится. Мой желудок снова вздымается, когда я пытаюсь ухватиться за что-то, за что угодно, чтобы дать себе хоть каплю надежды.
Мне нужен воздух.
Я не могу дышать.
Мне нужно уйти от всего этого.
Отступаю на несколько шагов назад, мне нужно бежать, и натыкаюсь на перила. Борюсь с необходимостью снова вырвать, мои пальцы впиваются в дерево, я пытаюсь успокоиться.
— Ты больше не можешь убегать, Райли, у нас же отношения. Разве это не твои правила? — его насмешливый голос звучит ближе, чем я ожидаю, и что-то в том, как он говорит, от близости, пронизанной сарказмом, заводит меня с пол-оборота.
Я резко разворачиваюсь.
— Я не убегаю, Колтон! Мне больно! Я, твою мать, разваливаюсь на части, потому что не знаю, что сказать или как тебе ответить! — кричу я. — Я, черт возьми в бешенстве, что злюсь на тебя за то, что ты такой бессердечный, потому что ты прав! Я отдала бы все, чтобы родить ребенка. Что угодно! Но я не могу, и мысль о том, что кто-то может дать тебе единственное, чего не могу дать тебе я, разрывает меня на части.
Закрываю ладонями лицо и мгновение просто держу их там, пытаясь перестать плакать, пытаясь собраться с мыслями, которые мне нужно высказать. Поднимаю голову и снова встречаюсь с ним взглядом.
— Но знаешь, что? Даже если бы я могла, я бы никогда не воспользовалась этим и не манипулировала бы тобой, чтобы получить желаемое. Я не долбаная Тони, и не жалкое подобие жизни твоей матери. — Слезы текут по моему лицу, и сквозь затуманенное зрение я смотрю на него, стоящего там, ошеломленного вспышкой моего гнева.
Он начинает что-то говорить, и я поднимаю руку, чтобы остановить его, мне нужно закончить то, что я хочу сказать.
— Нет, Колтон, я не убегаю и не оставляю тебя, но я не знаю, что делать. Я, твою мать, без понятия! Остаться здесь и позволить тебе и дальше меня унижать? Я умираю изнутри, Колтон. Разве ты не видишь этого? — вытираю слезы и качаю головой, нуждаясь в какой-то реакции от него. — Или мне просто уйти? Дать нам пару дней, чтобы справиться с тем дерьмом, которое творится в наших головах? Что не обижаюсь на тебя за то, что у тебя есть выбор, а у меня его нет. Так ты поймешь, что я не похожа на всех тех женщин, которые когда-либо использовали тебя.
Делаю к нему шаг, к своему любимому мужчине, и мне хотелось бы сделать что-то — что угодно — чтобы облегчить его внутреннее смятение, но я знаю, что это не в моих силах. Чувствую, что он на пределе, как и я, что столкнуться с вероятностью иметь ребенка — чересчур даже для него — человека, столько всего пережившего — но я в растерянности, как я могу помочь, когда во мне самой творится такой беспорядок.
Мышцы на его челюсти пульсируют, я смотрю, как он пытается контролировать свои эмоции, свой гнев, свою потребность в освобождении и мне хотелось бы сделать для него что-то еще, потому что, если мое сердце разбивается в дребезги, то не могу представить, что происходит с ним. И единственное, что я могу сделать, это дать нам немного пространства… успокоиться… разобраться в себе, чтобы снова прийти в норму.
Вновь обрести нас.
Делаю к нему еще один шаг, и он, наконец, поднимает глаза, встречаясь со мной взглядом, чтобы я могла прочитать там его чувства. И, возможно, дело в том, что сейчас, разрушив стены друг друга, мы действительно друг друга знаем, потому что независимо от того, как сильно он пытается скрыть свои эмоции, я могу прочитать каждую из них, мелькающую в его глазах. Страх, гнев, смятение, стыд, беспокойство, неуверенность. Правда в том — как я и полагала — что он подталкивает меня, заставляя сбежать, чтобы доказать самому себе, что на самом деле я такая, какой он воспринимает всех других женщин. И в то же время я замечаю раскаяние, и небольшая часть меня вздыхает при виде этого, предоставляя мне что-то, за что можно держаться.
Он делает ко мне шаг, вставая рядом, но не прикасаясь. Вижу, как на его лице мелькают эмоции, как напрягаются мышцы, когда он пытается сдержать все, что я вижу в его глазах. Боюсь, если прикоснусь к нему, мы оба сломаемся, а сейчас один из нас должен быть сильным.
И это должна быть я.
— Посмотри на меня, Колтон, — говорю я ему, ожидая, когда его глаза снова отыщут мои. — Я та, кто обгоняет тебя. Кто зубами и ногтями будет драться за тебя. Кто сделает все, что угодно, чтобы боль в твоих глазах и душе исчезли… чтобы, заявление Тони исчезло… но я не могу. Я не могу быть для тебя кем-то большим, пока ты не прекратишь меня отталкивать. — Подхожу ближе, желая дотронуться до него и стереть боль из его глаз. — Потому что все, чего я хочу — это помочь. Я могу справиться с тем, что ты ведешь себя как засранец. Могу справиться с тем, что ты вымещаешь на мне свое дерьмо… но это ничего не исправит. Это не заставит Тони, или ребенка, или что-то еще исчезнуть. — Я задыхаюсь от слез, перехватывающих мое горло. — Я просто не знаю, что делать.
— Райли… — это первый раз, когда он говорит, и то, как он называет мое имя с такой болью и отчаянием, посылает озноб по моей спине. — У меня в голове сейчас полная хрень. — Заставляю себя сглотнуть и киваю головой, чтобы он знал, что я его слышу. Он закрывает глаза и громко вздыхает. — Послушай, мне… мне нужно время, чтобы все прояснить… так что я не отталкиваю тебя… я просто…
Кусаю нижнюю губу, не уверенная, расстроена ли я, что он говорит мне уйти или чувствую облегчение, и киваю головой. Он протягивает руку, чтобы коснуться меня, но я отступаю назад, боясь, что, если он это сделает, я не смогу уйти.
— Хорошо, — говорю я ему, мой голос едва слышен, я делаю шаг назад. — Поговорим через пару дней.
Я больше не могу смотреть на него, наша боль сейчас так ощутима по разным причинам, поэтому я поворачиваюсь и направляюсь к дому.
— Райли, — он снова произносит мое имя — никто не может произнести его так, как он — и мое тело мгновенно останавливается. Знаю, он чувствует себя так же, как и я — неуверенно, нерешительно, хочет, чтобы я осталась и хочет, чтобы я ушла — поэтому я просто стою к нему спиной и киваю головой.
— Я знаю. — Я знаю, что он извиняется — за то, что обидел меня, любил меня, и за то, что мне приходится пройти через это, за Тони, за неопределенность, за мою собственную неуверенность, когда дело доходит до того, чего я не могу ему дать… знаю, он жалеет о стольких вещах… и самое главное за что он извиняется, что прямо сейчас позволил мне уйти, потому что он не может найти в себе сил, чтобы попросить меня остаться.
ГЛАВА 20
— Я так горжусь тобой, приятель. — Смотрю в глаза Зандеру и борюсь со слезами. Хочу, чтобы он увидел глубину моих чувств к нему и к тому, что он только что сделал. За то, что предоставил окружному прокурору все необходимое, чтобы выдвинуть официальные обвинения против человека, который исчез, словно ветер. Сидеть за столом, полным страшных взрослых, и объяснять недавно обретенным голосом, как отец убивал маму — как напал на нее сзади, несколько раз ударил ножом, а затем ждал ее смерти, пока сам ты спрячешься за диваном, потому что должен быть в постели. Вот кто смелый парень. Я крепко сжимаю его в своих объятиях, больше для себя, чем для него, и мне жаль, что я не могу забрать у него воспоминания.
— Как ты стал таким смелым? — спрашиваю я его.
Я не жду ответа, но, когда он говорит, его слова останавливают меня.
— Мне помогли супергерои, — говорит он, пожимая плечами. Заставляю себя проглотить комок в горле, появившемся от такого количества эмоций, что я не могу говорить. Смотрю в глаза маленького мальчика, которого люблю всем сердцем, и не могу не видеть частички взрослого мужчины, которому оно тоже принадлежит. Мое сердце сжимается из-за обоих, и хотя я наполнена таким невероятным чувством гордости, оно окрашено легкой печалью, потому что я знаю, Колтон хотел бы знать, что Зандер сделал сегодня. Большинство взрослых никогда не могли понять те воображаемые барьеры, через которые он перескакивал.
Но я не могу ему рассказать.
Прошло четыре дня с тех пор, как я покинула его дом.
Четыре дня без разговоров.
Четыре дня для него, для нас, чтобы собрать наше личное дерьмо вместе.
И четыре дня абсолютного хаоса для меня во многих отношениях: Дом, мои эмоции, безумие СМИ из-за возможного ребенка, отсутствие Колтона.
Говорю Зандеру, что положу его любимую плюшевую собаку в его спальню и чтобы он пошел поиграл в салочки с остальными мальчиками. Стал ребенком, играл, смеялся и забыл о том, что его преследует — если такое вообще возможно.
Делаю все возможное, чтобы приготовить нам совместный ужин, в то время как знакомые и успокаивающие голоса мальчиков, доносящиеся снаружи, помогают мне справиться.