— Кажется, это слова очень мудрой женщины.
— Действительно, очень мудрой, — смеется она, закатывая глаза и чокаясь со мной. — И раз уж эта женщина я, можно дать тебе еще один совет?
— Хэддизм?
— Да, Хэддизм. Мне нравится этот термин. — Она одобрительно кивает головой, делает еще глоток и снова улыбается парню на другом конце бара. — Я как-то спросила тебя, думаешь ли ты, что Колтон стоит того… и теперь, когда прошло больше времени, ты все еще так думаешь? Видишь возможность будущего с ним?
— Я люблю его, Хэд. — Ответ срывается с моего языка за долю секунды. Без колебаний, без сомнения, с полной убежденностью.
Она смотрит на меня секунду, и я могу сказать, что внутри она оценивает мою реакцию, пытается понять всю картину целиком и немного удивлена моим однозначным ответом.
— Ты любишь его, потому что он первый парень после Макса или потому что он тот, кого ты выбираешь? Не потому, что хочешь его исправить, так как мы обе знаем, что ты любишь сломленные души, а потому, что ты выбираешь его таким, кем он является сейчас, и таким, кем он будет через пять лет?
Я не отвечаю ей, не потому, что не знаю ответа, а потому, что не могу произнести ни слова из-за комка, застрявшего в горле. И она видит ответ во мне, зная меня, чтобы понимать, что я чувствую.
— А если ребенок окажется его?
Обретаю голос.
— Боже… ты сегодня действительно задаешь сложные вопросы. Думала, сегодня мы не должны думать соверхрененно ни о чем важном? Думала, здесь прозвучит Хэддизм? — и это не значит, что я не задавалась этими вопросами, но, слыша их от нее, делает всё таким реальным.
Потому что иногда багаж может оказаться слишком тяжелым, а любви может быть недостаточно, чтобы его нести.
— Я над этим работаю, — говорит она, подталкивая ко мне выпивку. — Но это важно, потому что моей лучшей подруге больно, так что выпей и ответь на вопрос.
Делаю глоток и не могу сдержать улыбку.
— Проблема не в том, что ребенок его, а в том, что меня пугает его реакция. — И впервые я признаю вслух то, чего боюсь больше всего. — А что, если отцом окажется он и не сможет с этим справиться? Как я смогу любить человека, который не любит своего ребенка, независимо от того, кто его мать? Выпишет чек, чтобы откупиться от нее и вести себя так, будто ребенка не существует? Что, если он выберет этот вариант? Как я смогу проводить ночи в постели с человеком, списавшим со счетов собственного ребенка, а потом идти работать в дом, полный мальчиков, с которыми случилось то же самое? Какой лицемеркой я стану?
И вот. Он здесь. Мой самый большой страх, что я влюблена в мужчину, который бросит собственного ребенка. Что мне придется уйти от любимого человека, потому что он не может встретиться лицом к лицу со своими собственными демонами, не может принять тот факт, что он сможет быть тем, в ком его ребенок будет нуждаться. Выбор, ставящий под угрозу предпочтения и желание быть в отношениях — это одно, ставить под угрозу то, кем вы являетесь — вещи, присущие вам, ваши убеждения и вашу мораль — подобное не подлежат обсуждению.
Вздыхаю и лишь качаю головой.
— Что же произойдет тогда, Хэдди? Что, если это и будет его выбором?
— Ну… — она тянется ко мне и сжимает мою руку, — …пока нет ответов, так что это спорный момент. К тому же, ты должна дать ему преимущество сомнения… на днях он был шокирован, расстроен, зол, когда она его огорошила… но он хороший человек. Посмотри, какой он с мальчиками.
— Знаю, но тебя там не было. Ты не видела, как он отреагировал, когда…
— Знаешь, что я тебе скажу? — говорит она, прерывая меня и поднимая две рюмки текилы, стоявшие нетронутыми на барной стойке перед нами. Смотрю на нее, пытаясь понять, почему она вдруг хочет выпить за разговор по душам, но поднимаю рюмку. — Скажу так: никогда не смотри на мужчину свысока, если он не у тебя между ног.
Прыскаю от смеха. Я должна была бы уже привыкнуть к ней, правда, должна была бы, но она постоянно удивляет меня и заставляет любить ее еще больше. Перестаю смеяться и смотрю на нее.
— Одну на удачу…
— И одну для храбрости, — заканчивает она, когда мы выпиваем алкоголь.
Я рада обжигающему ощущению, рада находится здесь и сейчас со своей лучшей подругой, и когда прокручиваю в голове то, что, черт возьми, она только что сказала, смотрю на нее краем глаза.
— Если только он не между твоих ног, да? Это старая семейная поговорка? Которая передается из поколения в поколение?
— Да, — говорит она, скривив губы и борясь с улыбкой, которую я знаю. — Никогда не беспокой мужчину, когда он тебя вкушает.
— Хэдди, — смеюсь я. — Серьезно?
— Я могу продолжать в том же духе всю ночь, сестренка! — она снова чокается со мной бокалом, мои щеки ужасно болят от улыбки. — А вот еще одна. Когда твоя лучшая подруга грустит, твоя задача — заставить ее напиться и отправиться танцевать.
— Ну, — говорю я, соскальзывая со стула и уделяя минуту тому, чтобы комната перестала вращаться, — думаю, что это охрененно прекрасная идея!
Хэдди расплачивается и вызывает такси, мы неуклюже направляемся к входной двери. И я отговариваю себя от того, чтобы заставить ее отвезти меня в дом Колтона, потому что прямо сейчас я действительно хочу Колтона — хорошего, плохого — любого.
— Пойдем, нам пора. Три часа в баре — это слишком долго, — говорит она, обнимая меня и помогая достойно дойти до выхода.
И как только мы выходим из бара, темное ночное небо взрывается шквалом ослепительных вспышек камер и криков.
— Каково это, когда вас называют разлучницей?
— Неужели вы не чувствуете никаких угрызений совести из-за Колтона и Тони?
— Не лицемерие ли, что вы пытались заставить Колтона бросить ребенка, когда сами зарабатываете этим на жизнь?
И они продолжают нападать на меня. Один за другим, один за другим. Чувствую себя в ловушке, Хэдди пытается провести меня сквозь скопление камер и микрофонов, вспышек и презрения.
Полагаю, пресса меня нашла.
ГЛАВА 21
Колтон
— Ты, нахрен, издеваешься надо мной? — борюсь с желанием что-нибудь разбить. Это желание управляет каждой моей чертовой эмоцией, заставляя жаждать звука разрушения. Звука моей взрывающейся гребаной жизни.
Мой разум выталкивает образы, мелькающие в нем последние пару дней.
Анализы крови, ДНК-маркеры и чертовы тесты на отцовство.
Гребаные стервятники поедают Тони с ее дерьмовой ложью и крокодильими слезами как свежее мясо.
Вместе с Джеком и Джимом (Прим. переводчика: речь идет о названии виски «Джек Дэниэлс» и «Джим Бим») я так устал смотреть на свою жизнь сквозь дно пустого стакана, что вместо этого, я выбираю вариант пить прямо из чертовой бутылки.
А еще есть Райли.
Чертова Райли.
Маленькие частички ее повсюду. Простыни, которые все еще пахнут ею. Заколка для волос на тумбочке в ванной. Банки с ее любимой диетической колой, идеально расставленные в холодильнике. Ее Kindle на тумбочке (Прим. переводчика: Kindle — серия устройств для чтения электронных книг). Ее волосы на моей футболке. Доказательство того, что ее совершенство существует. Доказательство того, что кто-то настолько хороший — настолько чистый — на самом деле может хотеть кого-то вроде меня — сгнившего и испорченного с большой буквы.
Я хочу, нуждаюсь, ненавижу, что хочу, ненавижу, что она мне так чертовски нужна, но я не могу этого сделать. Не могу втянуть ее в этот гребаный ливень дерьма, обрушившийся на меня, не хочу, чтобы она имела дело со съехавшим мной, даже если мне это и ненавистно, пока мне не удастся прокрутить все это в голове. Пока я не смогу контролировать эмоции, управляющие моими действиями.
Пока не получу отрицательный результат ДНК-теста.
Моя мама была чертовски права. Чертовски права, а она знала меня только восемь из моих тридцати двух лет… и если это ни о чем не говорит, не уверен, что еще может. Меня невозможно любить. Если кто-то любит меня — если я позволяю кому-то подойти слишком близко — мои собственные демоны тоже начнут на них нападать. Пробираться сквозь мои трещины и находить способ их разрушить.
— Колтон, ты там?
Вырываю себя из своих мыслей — тех самых проклятых мыслей, которые всю прошлую неделю вертелись у меня в голове, как хомячок в колесе.
— Да, — отвечаю я своему пресс-агенту. — Я здесь, Чейз. — Отталкиваю от себя газетенку, лежащую передо мной на столе, но не важно, выбрасываю ли я их в мусор или сжигаю ублюдков, потому что образ Райли, выходящей из того бара, все еще выжжен в моем мозгу. Потрясенные глаза, приоткрытые губы и ошеломленный взгляд из-за вихря, ударившего по ней, когда она ушла.
И это чертовски убивает меня! Разрывает на части из-за того, что мое дерьмо — присутствие рядом со мной — стало причиной такого выражения на ее лице. Страха в ее глазах. Всё, чего я хочу, это быть с ней, обнять ее, но я этого не делаю. Не могу, потому что у меня нет слов или действий, чтобы сделать вещи лучше. Заставить их исчезнуть. Защитить ее.
— Это чушь собачья, и ты это знаешь.
Слышу на другом конце линии вздох пресс-агента. Она знает, что я зол, знает, что бы она ни говорила, я не буду счастлив, если она не скажет мне, где найти ублюдков, преследующих Рай, и не позволит моей потребности к уничтожению вырваться на свободу.
— Колтон, в свете обвинений Тони, тебе лучше ничего не предпринимать. Если ты отреагируешь, твой публичный имидж…
— Мне плевать с высокой колокольни на мой публичный имидж!
— О, поверь мне, я знаю, — вздыхает она. — Но, если ты отреагируешь, пресса заглотит наживку, а затем еще сильнее вцепится в тебя, чтобы увидеть, как ты облажаешься или потеряешь все. Это означает, что они будут дольше ошиваться вокруг Райли…
Будь все проклято, если она не права. Но, черт возьми, чего бы я только не отдал, чтобы выйти за ворота и высказать им свое мнение.
— На днях, Чейз, — говорю я ей.