ы справиться с этим… но мой отец усадил меня и повторил эти слова. И знаешь, что? Он был прав. Это заняло время. Уйму времени. И это никогда, никогда не пройдет… но я так рад, что предпочел чувства оцепенению. Я очень рад, что выбрал жизнь вместо смерти.
Не осознаю, что по моим щекам катятся слезы, как и у Шейна, пока Колтон не протягивает руку и не обнимает его за шею и не притягивает к себе. Он дает ему быстрое, но суровое мужское объятие, заставляющее тело Шейна содрогнуться от всхлипа. Колтон прижимается нехарактерным для него поцелуем к макушке Шейна и снова бормочет:
— Помни, боль — это чувство, а чувство — это жизнь, а разве не хорошо быть живым?
Мое сердце подкатывает к горлу, дыхание прерывается, и любая возможность, что я когда-либо смогу уйти от этого прекрасного бедового мужчины, полностью пропадает, раз и навсегда.
Поврежденный мужчина помогает сломленному ребенку.
Он выпускает Шейна из объятий, и я сразу же чувствую, что им обоим неловко показывать свои эмоции. Колтон спрыгивает с кровати и смеется, снова предлагая Шейну пиво, а тот отталкивает его. Он забирает пакет с остальными банками и направляется к двери, но поворачивается.
— Эй, Шейн? Ты воняешь, чувак. Прими душ и переоденься, нам еще бейсбол нужно посмотреть.
Колтон выходит из двери и останавливается, смотрит на меня, видя слезы, украшающие мои щеки, в его глазах столько эмоций. Говорю единственное, на что способна.
— Спасибо, — произношу я. Он кивает, будто не доверяет самому себе, и идет по коридору.
ГЛАВА 26
Колтон
— Теперь они на тебе, Джекс? — спрашиваю я, наблюдая, как Скутер покупает в закусочной какую-то сладкую хрень на деньги, которые я ему дал. Шейн отказался. У засранца все еще зеленое лицо. Ему не следует ничего есть некоторое время, если не хочет, чтобы всё это вышло обратно.
Ах, эти сладкие воспоминания о тех временах, когда я был подростком и зажигал как чертова Рождественская елка. Не могу не посочувствовать ему, но, черт меня дери, если мне не смешно смотреть на этот обряд посвящения.
Джекс поправляет бейсболку, опускает биту и подходит ко мне.
— Да, на мне. — Он протягивает мне ладонь, и мы пожимаем друг другу руки. — Спасибо за… — он кивает подбородком в сторону Шейна.
— Без проблем. — Смеюсь я. — Его первый опыт общения с гребаной бутылкой не сравнится с моим, но я поговорил с ним.
— Спасибо. Рай передумала? Она не придет?
— Нет, — качаю головой, наблюдая за тем, как во время тренировки Рикки размахивается и выбивает мяч за пределы поля. Издаю свист, давая знать, что я его видел, он смотрит на меня и на его лице появляется самая чертовски милая ухмылка. Я знаю лучше, чем кто-либо, что признательность в любой форме проходит долгий гребаный путь. — Она передумала. Полагаю, у Зандера было тяжелое утро, поэтому она не хотела, чтобы он разгуливал перед носом у прессы. Поэтому мальчиков привез я, надеясь, что они последуют за мной.
Гребаные стервятники. Смотрю на стоянку, где припаркован Range Rover и вижу, что все они находятся там, их камеры висят на шеях, вытянутые объективы нацелены на меня; надеются поймать удачный кадр… будь я проклят, если знаю, какой именно, на детской-то игре малой Лиги. Но, черт возьми, они сохраняют дистанцию и не накидываются на меня, когда я с детьми, и это меня немного шокирует. С каких это пор у них появились чертовы манеры? Не то что бы я собирался делать что-то захватывающее за трибунами и плодить еще больше голословно мне приписанных, черт дери, незаконнорожденных детей. — Как бы то ни было… — я пожимаю плечами, — …похоже, это сработало.
Джекс смеется, глядя на толпу на стоянке.
— Думаешь? Безумие, чувак, жить с этим все время. Можно ли когда-нибудь к такому привыкнуть?
— Может ли машина ездить без колес? — самый глупый вопрос на свете, но это Джекс. Чувак классный. Присматривает за Рай.
— Верно, — кивнув, говорит он.
Мы с ним немного болтаем, прежде чем я отхожу, чтобы предоставить паразитам возле моей машины фотографии крупным планом, которые принесут им немного денег. Надеюсь, это будет держать их на расстоянии еще один чертов день.
Они атакуют меня своими гребаными камерами, когда я прохожу мимо, и мне требуются все силы, чтобы не ударить, потому что, черт меня возьми, я бы с удовольствием выпустил пар и отходил их как следует. Гребаная Чейз. Ее слова останавливают меня только потому, что Рай навредит, если я позволю сойти с ума безрассудному плохому мальчику, которого они подталкивают вырваться наружу своими гребаными вопросами о том, разлучница ли она.
Гребаные обещания. Шли бы они все к черту. Вот почему я никогда их не даю. По крайней мере не давал до Райли. Кто бы мог подумать, что настанет день, когда я превращусь в слабака и буду этим чертовски доволен.
Добавьте в ад еще один слой льда, потому что он стал чертовым полярным кругом из-за того дерьма, что она во мне меняет.
Я сказал ей, что попытаюсь стать лучше. Что б меня. Я и не знал, что мы угодим в этот дерьмовый ураган, который будет тянуть нас во все стороны, как при долбаном перетягивании каната.
До сих пор я неплохо справлялся. Не позвонил Тони и не порвал ее на части за тот хреновый фарс, что она устроила, бросив Райли на растерзание гребаным волкам, в попытке задеть меня. Но я знаю, если я это сделаю, то это докажет, что она добралась до меня. И для нее, это половина пути к победе.
— Так когда свадьба, Колтон?
— Тони знает, что сегодня ты с Райли?
— Ты уже выбрал имя для своего сына?
Еще один фотограф толкает меня сбоку, и я разворачиваюсь к нему, сжимая кулаки и скрежеща зубами.
— Отвали на хрен, мужик!
Райли. Райли. Моя гребаная Райли. Я должен повторять это снова и снова, чтобы помочь себе игнорировать их дерьмовую ложь и не потерять самообладание.
По крайней мере, парень отступает, чтобы я мог открыть чертову дверцу. Благодарю Бога за дорогие машины, потому что в ту минуту, когда я захлопываю дверь, звук стихает, а тонированные стекла не позволяют камерам запечатлеть меня на грани срыва. Как бы мне ни хотелось посидеть здесь и успокоиться, мне это ни за что не удастся сделать, учитывая окружающий меня цирк.
Мотор ревет и я надеюсь, это станет для них охрененным намеком и они отвалят, если не хотят, чтобы я их всех передавил. Еще один оборот двигателя и медленный задний ход заставляют всех разбежаться по своим машинам, чтобы они смогли меня преследовать.
Боже правый.
Драма, прошу, следуй, твою мать, за мной. Если бы я прилепил дурацкие наклейки на бампер своей машины, вот что бы там было написано.
Мотор снова ревет и я проверяю детей, прежде чем быстро покинуть парковку. Избавляюсь от сумасшествия, когда сбрасываю с хвоста большинство автомобилей прессы, пролетая светофор при смене с желтого сигнала на красный. Наконец-то я вздыхаю с облегчением, могу насладиться минутой умиротворения, напевая «Best of You», звучащую по радио, а потом смотрю на свой телефон.
И воздух, которым я только что стал дышать свободно, вышибает из меня нахрен. Моя нога колеблется на педали газа, как у гребаного водителя-новичка из-за сообщения, виднеющегося на экране.
Запечатанный конверт лежит на моем столе. Результаты пришли. Позвони мне.
Все мое тело цепенеет: легкие, сердце, горло, всё. Смотрю перед собой, пальцы белеют, хватаясь за руль в попытке справиться с натиском эмоций, похоронивших меня заживо.
Заставляю себя дышать, моргать, думать. В тот момент, когда моя голова приказывает телу двигаться, сворачиваю с полосы движения, заставляя других водителей истошно жать на клаксоны. Съезжаю на ближайшую подъездную дорогу, которую вижу, ведущую к стоянке торгового центра, и давлю на тормоз.
Беру телефон, чтобы позвонить адвокату, но кладу его на место, закрываю глаза и пытаюсь справиться с нервной дрожью, внезапно пронзающей меня. Вот и всё. Ответ на другом конце линии будет либо моим самым большим провалом, либо величайшим облегчением.
Я больше не чувствую себя таким чертовски уверенным как раньше в том, что это не может оказаться правдой. Делаю вдох, бью кулаком по приборной панели, образно беру себя за яйца и хватаю телефон.
Каждый гудок уничтожает меня. Это все равно, что ждать, когда из-под твоих ног выбьют стул, на котором ты стоишь с петлей на шее.
— Донаван.
Мне требуется минута, чтобы ответить.
— Привет, Си Джей. — Мой голос звучит так чертовски чужеродно, словно я маленький ребенок, ожидающий своего наказания.
— Ты готов?
— Боже правый, скажи мне уже, ладно? — рявкаю я.
Он посмеивается, и я слышу звук рвущейся бумаги. Ему-то, черт возьми, хорошо смеяться, а мое сердце сейчас нахрен выпрыгнет, в голове бьют в набат, а нога подпрыгивает на коврике. А потом я слышу выдох Си Джея.
— Ты в порядке.
Никак не могу понять, правильно ли его расслышал.
— Что?
— Она солгала. Ребенок не твой.
Вскидываю кулак в воздух и кричу. Сжимаю голову обеими руками, когда адреналин ударяет по мне в полную силу, руки дрожат, а на глаза наворачиваются чертовы слезы. Я даже еще не могу переварить услышанное. Знаю, что говорит Си Джей, но не слышу его, потому что сердце колотится в ушах от адреналина, который бьет по мне, как перед началом гонки. Поднимаю руку, собираясь провести ею по волосам, но замираю на пол пути, чтобы стукнуть по рулю, прежде чем потереть лицо, потому что я так ошеломлен… так переполнен гребаным облегчением, что не могу удержать ни одной ясной мысли, кроме одной.
Он не мой.
Я не испортил жизнь бедной душе, запятнав ее своей кровью.
Родившейся от такой манипуляторши, как Тони.
— Ты в порядке, Вуд?
Мне требуется минута, чтобы сглотнуть и обрести голос.
— Да, — вздыхаю я. — Лучше, чем в порядке. Спасибо.
— Попрошу Чейз выпустить пресс-релиз для…
— Я всё улажу, — говорю я ему, не желая ничего больше, кроме как заставить стервятников взять все свои слова обратно и ненадолго убрать свои чертовы навязчивые камеры из нашей жизни. Позволить Райли адаптироваться к моей сумасшедшей жизни, пока мы обретаем наше равновесие.