Понимаю, мы оба справляемся с этим по-своему. Его способ — отгородиться, разобраться в этом в одиночку, а мой — держаться за него чуть крепче, нуждаться в нем чуть больше. Образовавшуюся между нами дистанцию я могу выдержать — знаю, это временно — но в то же время меня убивает осознание того, что ему больно. Больно мне, так как я нуждаюсь в нем и не могу просить о большем. Нуждаюсь в контакте, который всегда присутствовал между нами.
Что предоставляю ему пространство, о котором он просил, когда единственное, что мне хочется сделать, это все исправить.
Посреди ночи, просыпаясь от снов, наполненных образами автокатастроф и залитых кровью полов, я наблюдаю, как он спит, и мои мысли блуждают по тем глубоким, темным мыслям, от которых я могу спрятаться средь бела дня. Мне интересно, не зациклился ли он на выкидыше, потому что беспокоится, что, возможно, ребенок — это то, чего я сейчас хочу. Что, возможно, мы обречены, потому что сам он никогда его не захочет.
Но если я не могу поговорить с ним, если он меняет тему, когда я пытаюсь ее поднять, как я могу сказать ему, что все совсем иначе.
И да, пока я думаю об этом, мысль о ребенке не может меня покинуть. Я не могу позволить себе думать, что после аварии мне будет предоставлен этот чудесный шанс больше, чем раз в жизни. Такая надежда может погубить, если это все, за что вы держитесь.
Но что, если я цепляюсь за надежду, что он заговорит со мной — вернется ко мне — вместо того, чтобы медленно ускользать сквозь мои пальцы? Разве такая надежда не погубит меня? Бэкс сказал мне сидеть тихо, что, насколько он может судить по их многолетней дружбе, Колтон разбирается со своим дерьмом, но не позволять ему слишком отдаляться. Как, черт возьми, я могу точно знать, когда далеко будет слишком?
Мне необходимо, чтобы он нуждался во мне так же сильно, как и я в нем, во время того, как я переживаю потерю частички чего-то, что принадлежало исключительно нашим… и тот факт, что он этого не чувствует, убивает меня. Да, по ночам, когда мы спим, он обнимает меня, но его мысли где-то далеко. Вероятно, в последнее время он с головой ушел в бесконечные сообщения и приглушенные разговоры по телефону. Те, которые нервируют меня, несмотря на то, что в глубине души я знаю, он мне не изменяет.
Но он что-то скрывает, с чем-то разбирается, но без меня, а мне нужно, чтобы он помог мне справиться с произошедшим.
Пытаюсь убедить себя, что именно отсутствие физического контакта заставляет меня слишком много обо всем этом думать. Анализировать. Каждую ночь, лежа в его объятиях, крепко прижимаясь к его груди, я нахожусь именно там, где хочу быть, мы еще не занимались любовью с тех пор, как вернулись из больницы. Мы целуемся, но когда я пытаюсь углубить поцелуй, провести руками по его телу и соблазнить его, чтобы он возжелал меня также, как я желаю его, он удерживает меня за запястья и уговаривает подождать, пока я не почувствую себя лучше, несмотря на то, что я сказала ему, что мне не больно и что я в полном порядке. Что я хочу почувствовать его внутри себя, соединиться с ним, снова оказаться в его власти.
Отказ причиняет мне боль, потому что я знаю Колтона — знаю его мужскую силу, физическую потребность, в которой он до боли нуждается — так почему же он не воспользуется ей, не возьмет меня, если страдает от боли, которую я вижу в его глазах?
Отмахиваюсь от этих мыслей и сосредотачиваюсь на изумрудных глазах. На мужчине, которого я люблю. Мужчине, который, боюсь, ускользает от меня.
— Чудовище? Нет, — говорит он, качая головой и улыбаясь, приподнимая левый уголок губ, и ямочка на его щеке становится глубже. — Подросток без поводка? Более верно.
Улыбаюсь ему, он сокращает расстояние между нами, ему предоставлена полная свобода, чтобы прикоснуться ко мне, так как остальные мальчики сейчас на бейсбольной тренировке и встретятся с нами позже на церемонии.
— Ты в порядке? — спрашиваю я его, наверное, в сотый раз за последнюю неделю.
— Да, в порядке. А ты?
— Ммм. — И так продолжается наша обычная беседа по три раза на дню — как минимум. Наше согласие по поводу того, что все в порядке, даже если на самом деле все видится совсем иначе. — Колтон… — мой голос стихает, я утрачиваю смелость спросить его о чем-то еще.
Он чувствует мою нерешительность и тянется рукой, прикасаясь к моей щеке, нежно потирая подушечкой большого пальца. Закрываю глаза и впитываю ощущения от его прикосновения, потому что это намного больше, чем просто касание кожи к коже. Он вибрирует внутри меня, проникая в каждую клеточку моего существа, просачиваясь в неизведанные уголки, и навсегда оставляя в них память о своим появлении в виде невидимых татуировок, делая для меня отношения с кем-либо еще невозможными.
Когда я открываю глаза, вижу его глаза.
— Эй, перестань беспокоиться. Все будет хорошо. У нас все в порядке. — Он сглатывает и опускает глаза, прежде чем снова взглянуть на меня. — Я просто пытаюсь разобраться в своем дерьме, чтобы оно на нас не повлияло.
— Но… — мой вопрос обрывается, когда его губы встречаются с моими. Это тихий воздушный поцелуй, который он медленно углубляет, проскальзывая языком между моих губ, сплетаясь в медленном танце с моим языком. Ощущаю потребность, смешанную с желанием, но все, о чем могу думать — почему он не действует?
Поднимаюсь руками вверх, касаясь пальцами волос, вьющихся над его воротником, и говорю своему разуму заткнуться, вести себя тихо, чтобы я могла наслаждаться этим моментом, наслаждаться им. Чувствую, как меня переполняют слезы и нежность его прикосновения. Он обращается со мной так, будто я настолько хрупкая, что могу сломаться.
Не уверена, чувствует ли он дрожь моего дыхания, когда я пытаюсь обуздать свои эмоции, но он еще раз нежно целует меня в губы, а затем в нос, и это почти прорывает мои шлюзы, прежде чем отстраниться, чтобы посмотреть на меня. Обхватывает ладонями мое лицо и изучает.
— Не плачь, — шепчет он, прежде чем наклониться и поцеловать в лоб. — Прошу, не плачь, — бормочет он.
— Просто я… — вздыхаю, не зная, как выразить то, что чувствую, в чем нуждаюсь и чего от него хочу, не надавливая слишком сильно.
— Знаю, детка. Знаю. Я тоже. — Он прижимается поцелуем к моим губам, и у меня по щеке скатывается еще одна слеза. — Я тоже.
Толпа аплодирует, я заканчиваю свою речь и спускаюсь с подиума, мой взгляд скользит по аудитории. Вижу Шейна, сидящего рядом с Джексоном, хлопающего, как и остальные мальчики, но я не вижу Колтона.
Пытаюсь придумать веское оправдание тому, почему крупнейший спонсор проекта отправился в самоволку во время церемонии разрезания ленты и фотосессии для прессы, которая состоится менее чем через десять минут.
Где он, черт возьми? Он никогда специально не пропускал что-то связанное с мальчиками или проектом, который помог воплотить в жизнь. Смотрю на свой телефон, направляясь к Шейну, чтобы спросить его, где Колтон, и на экране нет ничего. Ни пропущенного звонка, ни смс, ничего.
Аплодисменты стихают, когда Тедди снова занимает место за трибуной, завершая пресс-конференцию.
— Шейн! — громко шепчу я, подзывая его к себе. — Шейн!
Джекс толкает его локтем, он встает и идет ко мне. Поворачиваюсь спиной и направляюсь прочь от толпы, полагая, что он следует за мной. Мы заворачиваем за угол, подальше от прессы, и я заставляю себя перевести дух.
— Где Колтон? — спрашиваю я, даже не пытаясь изобразить тревогу.
— Ну, — говорит он, переминаясь с ноги на ногу, прежде чем посмотреть мне в глаза. — Когда мы ехали сюда, ему позвонила какая-то Келли, и он заставил меня остановиться на обочине, чтобы он смог выйти и поговорить с ней наедине.
Мое сердце подпрыгивает и застревает в горле, несмотря на то, что я говорю себе, что этому должно быть абсолютно логичное объяснение. Говорить себе и убеждать себя — это две совершенно разные вещи.
— Ты в порядке? — спрашивает он, голубые глаза изучают мое лицо и встречаются с моими глазами.
Мысленно ругаю себя, я должна помнить, что Шейну уже не двенадцать лет, он подросток на пороге зрелости, который все замечает.
— Да, я в порядке, просто удивлена, что его здесь нет. Вот и все.
— В общем, он сел в машину и сказал той леди, что перезвонит ей через пару минут, потому что должен доставить нас сюда вовремя. Мы припарковались как раз перед началом выступлений, и он сказал мне, чтобы я шел, а он скоро будет. Он вышел и смотрел, как я сажусь рядом с Джексом, и я видел, что он разговаривал по телефону, когда махал мне на прощание. Почему ты спрашиваешь? Что-то не так, Рай?
— Нет. Совсем нет. — Чтобы смягчить удар, я вру Шейну, и, скорее всего, себе. — Я хотела узнать, сказал ли он тебе, когда вернется, потому что не хотела, чтобы он пропустил церемонию разрезания ленты.
— Что же, уверен, случилось что-то очень важное, раз его здесь нет. Он знает, как много это значит для тебя и все такое, — говорит он, скривив губы, пытаясь утешить меня тем неуклюжим подростковым способом, от которого мое сердце наполняется гордостью.
— Должно быть это было очень важно. — Улыбаюсь я ему. — Вы, ребята, для него — весь мир. — Обнимаю его за плечи и иду обратно к толпе, надеясь, что он не заметит то, о чем я не сказала, что, возможно, я больше ничего для него не значу.
Мы возвращаемся как раз к церемонии разрезания ленты, и в поисках Колтона я не могу оторвать глаз от толпы. Мой разум повторяет слова Шейна снова и снова. Это должно быть что-то очень важное. Что-то грандиозное, но вопрос — что?
А затем, конечно же, в меня закрадывается сомнение и грызет мою решимость. Что-то связанное с Тони? С его семьей? Но если бы это было так, он бы позвонил мне, написал бы что-нибудь, ведь так?
К тому времени, как заканчивается церемония и я прощаюсь с мальчиками, мои нервы на пределе. Я перешла от беспокойства к раздражению, затем к тревоге и гневу, и пока я мчусь по шоссе Пасифик — Коуст в сторону Броудбич — Роуд, каждый раз, когда я набираю его номер и мне отвечает голосовая почта — у меня живот скручивает от беспокойства.