— И поручили нам хранить её покой! — торжественно заканчивает Мэй.
— Это-то как раз понятно. Но в чём состояла причина обращения к такому опасному сочетанию? Магический предмет, наделённый собственной душой, — непозволительный риск!
— Ты-то откуда знаешь? — Заинтересованный прищур.
— Читал много в детстве! — огрызаюсь. — Так почему всё-таки?
— О, история очень красивая. И очень печальная. — В мелодичном голосе отчётливо проступают завистливые нотки. Значит, речь пойдёт о любви и смерти. Романтик длинноухий… — Это случилось на излёте Долгой Войны, исход которой решили двое. Он и Она. Женщина получила смертельную рану, прикрывая спину своего спутника, но, умирая, не просила даже о последнем поцелуе. Поцелуе, который стал бы и первым, ибо Она любила, но Он не принял любви…
— Почему не принял?
— Не знаю, — вздохнул эльф. — Легенда не говорит об этом. Зато Он не позволил подруге умереть окончательно: поймал отлетающую душу и принёс к драконам. А те, в память о доблести отважной воительницы, подарили ей новое тело — вечное и наделённое могуществом.
— И какое же тело? — Уже знаю ответ на собственный вопрос. Знаю. Но не хочу верить.
— Гибкий стан смертоносной кайрис. И нарекли Её…
— Последняя песнь Души. Нэмин’на-ари, — выдохнул я.
— Да. Так ты всё знал с самого начала? Зачем же выспрашивал? — удивился эльф.
— Я знал, но… никак не мог вспомнить.
Голос Мэя звучит глухо, словно из-за какой-то преграды, но я не сразу соображаю, что причиной резкого ухудшения слуха стала вскипевшая в голове кровь.
Мин… Так вот в чём дело! Вот почему мне казалось таким знакомым волшебство твоего тела. Всё ясно. Очередной эксперимент Созидающих. Полагаю, удачный. И твои заслуги в самом деле были огромны, если ты удостоилась вечной жизни. Или же… Кто-то замолвил за тебя слово? Настоял на бесценном Даре? Это больше похоже на правду: Созидающие не стали бы столь грубо нарушать одно из правил Сохранения Равновесия. Не стали бы творить наделённый волей и чувствами предмет. Но как? Кто их заставил? И что отдал за своё желание хоть чем-то отплатить женщине за неразделённую любовь? И за любовь ли?
Струйка ледяного пота стекла по лбу, играючи преодолела заслон брови и обожгла глаз. Я моргнул, но это не помогло: сквозь стены, пол и потолок просачивались тени. Они множились, наслаивались друг на друга, обретали цвет и звук, и…
…Огромный мрачный зал. Мрачный то ли от копоти, покрывающей всё обозримое пространство, то ли от суровости взглядов, которыми трое смотрят на одного. Трое, закованные в чешую лат (а может быть, просто чешую). Сильные. Переполненные Силой. А тот, кто стоит напротив них (или против них?), как будто недавно покинул поле боя: одежда заляпана грязью и кровью, в нескольких местах порвана (или прорезана?), а от левого уголка недовольно сжатых губ на щёку карабкается совсем свежий шрам.
— То, о чём ты просишь, невыполнимо! — ровно и непреклонно изрекает один из величественной троицы. Кажется, это женщина: хоть надменно-скорбные лица похожи друг на друга, но такой звонкий голос не может принадлежать мужчине.
— Почему невыполнимо? Я знаю, сколько и чего вам понадобится, а умение всегда при вас, драгоценные, — возражает воин.
Да, наверное, воин: никакого оружия при нём нет, но каждое слово, каждое движение губ доказывают — он ведёт бой. Очень жестокий бой.
— Тогда ты должен знать и Границы, установленные нам, — замечает второй из троицы. — И должен понимать: уступив тебе, мы нарушим Равновесие Сил. Она умерла, и этим всё кончено.
— Она ещё не умерла! — Воин чуть повышает голос, в котором проступает отчаяние. Проступает. Но лишь на крохотный миг.
— Да, ты притащил нам угасающую Искру Души, — подтверждает женщина. — И сколько ты сможешь удерживать её рядом с собой? Час? Два? Может быть, сутки? Твой каприз разрушает тебя самого. Опомнись, Джерон! Не совершай очередную глупость!
— Это не глупость, драгоценная! Я ни разу не обращался к тебе с просьбой. Ни разу — ради себя. Но ради неё… Ради неё встану на колени, если потребуется.
— Мне не нужны жертвы. А тебе следует отдохнуть… Отпусти несчастную девочку. Позволь ей почить в мире и спокойствии, она это заслужила.
— Она заслужила жизнь! Новую и лучше той, что у неё отняли… Вы же и отняли, отправив её со мной! Вы подписали ей смертный приговор… — В голосе воина появляются огоньки прозрения. — Вы…
В разговор вступает последний из троицы, презрительно бросая:
— Хватит потакать этому уроду! Он никогда не научится пользоваться Весами. Я не намерен больше терпеть, драгоценные, его следует запереть и выбросить ключ как можно дальше. Да, какое-то время он был полезен, но взгляните, что с ним сделало мнимое Могущество? Он просто сошёл с ума!
— Мнимое? — Рот воина кривится. — Мнимое? Оно… Оно беспредельно, в отличие от твоего!
— Беспредельно?! Сейчас ты узнаешь, кому какие пределы установлены! — Латник одним текучим движением обнажает меч и оказывается в шаге от своего обидчика. А тот… Даже не двигается с места. Только по усталому лицу мимолётно скользнуло нечто похожее на сожаление, быстро сменившееся скорбной решимостью.
Серебряная молния клинка обрушивается на воина. Падает небрежно и неотвратимо, но… В нескольких волосках от цели встречает на своём пути непроходимую преграду, и лезвие, словно завязнув в воздухе, начинает… рассыпаться прахом. Менее чем через вдох от полосы стали остаются лишь тусклые блёстки, медленно оседающие на пол. Оружие уничтожено. Но поединок ещё не закончен. Разрушение движется дальше, пожирая плоть, прячущуюся под латами. Да и сами латы — тоже.
Нечеловеческий крик, улетевший к сводам зала, — всё, что осталось. Крик и горсточка пепла на мраморных плитах. Горсточка белого пепла, которую воин насмешливо растирает ногой.
Оставшиеся в живых молчат. Наверное, потому что стали свидетелями события, по определению невозможного. Чем иначе объяснить страх, туманом растекающийся от них по залу?
— Кто ещё сомневается в моём Могуществе? — вопрошает воин. Не злорадствуя, не смеясь, не угрожая. Спокойно и печально.
— Ты понимаешь, что сделал? — Голос женщины остаётся ровным, но теперь его сухость ощутимо горчит.
— Понимаю.
— Ты убил…
— И должен буду умереть? Знаю. Но прежде… Я хочу убедиться, что ОНА будет жить.
Минута тягостного молчания.
— Хорошо. Мы сделаем то, о чём ты просишь. Хотя наш Дар не принесёт счастья никому из вас. Потому что потребует оплаты.
— Мне не нужно счастье, драгоценная, а с оплатой… Как-нибудь справлюсь. Мне нужна справедливость. Девочка слишком ценна, чтобы меркнуть в Забвении. Сила её духа больше, чем все мои заслуги, и уже за одно это она достойна лучшей участи, чем быть навечно похороненной в памяти Мира.
— Мы выполним твою просьбу, — кивает мужчина. — Ты увидишь, как она родится вновь, но на следующее утро… Ты умрёшь от её ласки.
— Вы хотите… — Голос воина срывается.
— Мы вложим её душу в сталь клинка, от которого ты примешь смерть.
— Нет… Вы не можете… Вы не должны ТАК с ней поступать! — Даже не крик, а стон.
— Такова цена, которую заплатите вы оба. Ты можешь отказаться и оставить всё как есть.
— Но тогда она… умрёт?
— Разумеется.
Долгих раздумий не было. Тёмные глаза сверкнули в последний раз и потухли.
— Делайте что должно…
— Нет, это неправильно! Это жестоко! Не смейте!
— Ты о чём? — Муть, клубящаяся перед глазами, лениво исчезает, позволяя увидеть обеспокоенное лицо Мэя.
— Я?.. Почему ты здесь? И зачем…
— Я пришёл сказать тебе «до свидания». Забыл? И что ты шептал?
— Шептал? — А мне-то казалось, кричу во весь голос.
— Да. Просил кого-то «не сметь». Тебе что-то привиделось?
— Можно сказать и так. Я… сколько времени прошло?
— Времени? Да нисколько!
— Нисколько… — Куда, в какой из потайных карманов Времени упало моё сознание? И как сумело вернуться? — Наверное… Нет, всё в порядке.
— Точно? — Лиловые глаза мне не верят. Ни капельки.
— В порядке, в порядке! Я просто устал. Плохо спал прошлой ночью, вот и…
— А по-моему, ты врёшь. Но, пожалуй, не буду просить ни о чём рассказывать, — делает уступку эльф. — Кажется, тебе нужно побыть одному?
— Да. Нужно. Извини, что выставляю тебя из дома…
— И вовсе не выставляешь! Я сам ухожу. Но! — Многозначительно поднятый вверх палец. — Ты дал обещание. И я прослежу, чтобы оно исполнилось!
Мэй как никогда торжествен и трогателен в своём стремлении… Каком? Осчастливить меня конечно же. Уж что-что, а эту дурацкую тягу, сияющую в чужом взгляде, я всегда смогу распознать. Потому что сам болен той же болезнью. И тяжело болен: хочу, чтобы все вокруг были… нет, не такими же счастливыми, как я, а гораздо счастливее. Хочу и добиваюсь этого. Всеми доступными способами.
— До встречи! — приказал эльф, закрывая за собой дверь.
— До встречи, — шепнул я схлопнувшимся створкам.
Так вот что за Джерона имела в виду тогда Мин…
Он был таким же, как я?
«Таким же… НЕ ТАКИМ ЖЕ… Не принимай близко к сердцу…» — получаю совет от своей подружки. Совет мудрый, спору нет. Однако настало время выяснения деталей, а не слепого следования чужим наставлениям.
Прости, не могу.
«Чего не можешь?»
Не принимать. Уже принял, и ближе, чем собирался. Он был таким же?
«Ты знаешь ответ…»
Да, знаю. Я оказался не просто сторонним наблюдателем картинки, явленной из глубины веков. Я не присутствовал там, я… Не понимаю, что произошло. Не подберу слов описать свои ощущения. Как одновременно можно находиться внутри и снаружи? Как?
«Не снаружи и не внутри по отдельности… Везде… В каждой точке пересечения Пространства и Времени…» — поясняет Мантия.
В каждой точке? Но это значит…
«Просто воспоминание…»
Воспоминание? Я не могу помнить то, чего со мной не происходило!
«Можешь… Память — самое причудливое из свойств мироздания, особенно если принадлежит всему миру, а не одной из его брызг…»