На старосту было забавно смотреть. Он хлопал глазами, губами и даже ладонями, но не мог сказать что-то осмысленное. Да и остальные селяне притихли, когда до них дошла вся тяжесть проступка. А принц наслаждался произведённым эффектом:
— Я могу смягчить гнев почтенного человека, которому принадлежит этот раб, но только в том случае, если вы все поклянётесь, что подобного больше не повторится!
Народ невнятно залопотал и поспешно закивал.
— Снимите его! — велел Борг.
Поддерживающая меня в вертикальном положении верёвка ослабла, и я осел в нагретую солнцем пыль, всхлипывая от боли и смеха, душившего измочаленную камнями грудь…
Сон отступал неохотно — его тяжёлые объятия никак не хотели размыкаться, но я больше не мог это вынести. Что-то на самой границе ощущений подсказывало: моё сознание получило слишком большую передышку. Так недолго и вовсе затеряться в галереях Полночного Замка… Нет, нужно сделать над собой усилие и открыть глаза. Ну же, Джерон, хоть раз в жизни соверши мужественный поступок… Проснись!
Веки нехотя поползли вверх. Фрэлл, сколько же я выпил? Стоп! Я давным-давно не употреблял ничего крепче эля. Но все признаки похмелья налицо: голова — тяжелее наковальни (причём к ней прилагается ещё и увесистый молот, который с завидным усердием что-то куёт внутри моего черепа), во рту лениво ворочается язык, облитый чем-то вязко-кислым, а тело ощущается исключительно как разобранное на составные части. Та-а-ак, что же со мной произошло до отхода ко сну? Я высвободил из лабиринта одеяла правую руку и тупо уставился на распухшее и плохо сгибающееся запястье. После минуты размышлений над причиной столь плачевного состояния одной руки я решился взглянуть на другую… Я что, был связан? Зачем? Всё интереснее и интереснее… Ещё одно титаническое усилие, и одеяло медленно съехало на пол. Всё, что я смог выдохнуть, не относилось к допущенным в приличном обществе выражениям…
Грудь, живот, руки и ноги были покрыты хаотичным узором пятен, цвет которых варьировался от тёмно-лилового до жёлто-серого. Иногда попадались и багряные росчерки лопнувших сосудов. Я вспомнил, хотя лучше бы… Лучше бы этого никогда не было… Я дотронулся до одного из синяков и с обиженным стоном отдёрнул пальцы: под кожей явственно прощупывался тугой желвак.
— Доброе утро! — раздалось со стороны окна.
Стараясь двигаться медленно и плавно, я сел, свешивая ноги с постели.
Дэриен стоял у распахнутых створок, рассеянно подставляя пряди своих шёлковых волос гребню свежего ветерка. За окном виднелось небо, которое вполне бы могло сойти за продолжение моих синяков.
— Вообще-то уже вечер, — вяло заметил я.
Принц пожал плечами:
— Мне это совершенно не важно, а для тебя, раз уж ты соизволил вернуться к нам именно сейчас, этот час может считаться утренним.
Я усмехнулся:
— Ваши учителя риторики и логики не зря получали своё жалованье.
Дэриен лукаво вскинул бровь.
— Придерживайся, пожалуйста, одной манеры поведения, если не ставишь целью меня запутать!
— Запутать? — Я искренне удивился.
— У меня есть уже как минимум две версии твоего происхождения, — довольно сообщил принц.
Я охнул от боли, поднимаясь на ноги.
— Можете не тратить время зря: ни одна из них не будет верной.
— Почему же? — Кажется, он немного обиделся.
— Потому что Истина всегда очень проста, но всегда — неожиданна, посему нет смысла возводить стройные мосты Теории между берегами Реальности: что бы вы ни придумали, действительность окажется иной…
Интересно, хоть какая-нибудь одежда здесь имеется? Положим, перед принцем я могу ходить голышом, но не думаю, что взору других людей моё обнажённое тело будет доставлять удовольствие… И скажите на милость, почему сильнее всего мёрзнет шея, а не другие части тела?
— А кто учил тебя? — Фрэлл, опять я позволил своей дурной привычке философствовать по поводу и без повода выглянуть наружу!
— Да уж кто только не учил… — неопределённо попытался я отговориться, но принц покачал головой:
— Знаешь, я впервые за последние месяцы по-настоящему жалею, что ослеп.
— И что же тому причиной?
— Не «что», а «кто»! Ты!
— О, я польщён. — Странно, ничего не могу найти… — И почему же вы жалеете?
— Меня очень расстраивает тот факт, что я не могу видеть твоё лицо, когда разговариваю с тобой. — Похоже, я доигрался: подобные слова — тревожный знак. Пора принимать меры…
— Поверьте, dou Дэриен, это не самое приятное зрелище на свете… Особенно сейчас.
— Почему… А, ты имеешь в виду клеймо?
— Не только. То ли палач был не слишком умел, то ли, наоборот, с излишним рвением отнёсся к королевскому поручению, но иглы повредили щёку далеко вглубь. Так что половина моего лица почти не двигается…
На лице принца отразилось недоумение пополам с жалостью, и я поспешил отвлечь его от раздумий по поводу моего внешнего облика — не хватало ещё, чтобы одна высокая особа жалела жертву капризов другой высокой особы!
— Простите за глупый вопрос, dou Дэриен, но… где моя одежда? — Я отчаялся сам справиться с возникшей проблемой.
— Её сожгли.
— Что?!
— А чего ты ожидал? Хорошо, что тебя не сожгли вместе с ней!
— Всё-всё? — Я не мог поверить. — И обувь… Тоже?
— Наверное.
На язык просилось с дюжину крепких слов, но я сдержался. Хотя чего мне было жаль, так это своей обувки. Такие удобные, точно по ноге, на заказ были сделаны…
— И что мне теперь, нагишом ходить?
— Кажется, Борг оставил здесь свою рубашку… — неуверенно протянул Дэриен.
— Рубашку? — В пределах досягаемости действительно имелся кусок ткани, я бы даже сказал, кусище… Нет, только не снова…
— Нашёл? — Принц с любопытством прислушивался к моему нечленораздельному бормотанию.
— Да-а-а…
— Размер не тот? — Так, теперь мы ещё и ехидничаем.
— Это мягко сказано… — Единственным достоинством оного предмета одежды было то, что он доходил мне до колен. Шнуровку на вороте пришлось затянуть потуже, иначе я рисковал бы в любой момент выскользнуть из этого балахона.
— Совсем плохо? — участливо поинтересовался Дэриен.
— Жить можно… Я долго спал?
— Три дня.
Ну ничего себе! Надо будет доходчиво объяснить доктору, что чрезмерное употребление мною снотворного может привести к плачевному результату. Проще говоря, однажды я не проснусь. Не спорю, он действовал из лучших побуждений, но опасно надолго отпускать сознание странствовать между Пластами…
Я потёр шею и только тут понял, что с ней не так. А точнее — что не так со всей моей головой. Длина волос изменилась: непокорные вихры топорщились на затылке и щекотали ладонь. Меня… остригли?
— Ну а стригли-то зачем? — со стоном выдохнул я.
— Стригли? — нахмурился принц. — Ах, это… Староста настоял. Чтобы клеймо было на виду. Я решил, что это не такая уж большая жертва для тебя…
— Скоты-ы-ы-ы… — с чувством протянул я. Жертва… Что б ты понимал… Теперь я в самом деле стал пугалом. Да ещё каким! Уж лучше бы наголо обрили…
— Тебе неприятно? — В голосе Дэриена слышалось искреннее участие, и это уже начинало меня злить.
— А вам-то что за интерес?
— Я чувствую себя ответственным, — просто и ясно ответил принц.
Разумеется. Он спас мне жизнь и теперь имеет право влиять на мою судьбу. Приятного мало… Я не люблю влезать в такие долги: отдать их трудно, и они повисают на сердце тяжким грузом.
— Зачем вы остановили казнь, позвольте узнать? — Наверное, голос прозвучал слишком безразлично, потому что Дэриен сдвинул брови.
Не понимаешь? Да, в данный момент мне всё равно, зачем ты это сделал, и вопрос задан главным образом для того, чтобы продолжить (либо завершить — тут уж как повезёт) нашу чрезвычайно занимательную беседу…
— Ты хотел умереть?
— Возможно.
— Ну, извини, не знал. — Улыбка во весь рот. — Если хочешь, можно всё вернуть назад…
Ну и чего ты ждёшь? Что я испугаюсь и поспешу ответить: нет, ни в коем случае? Не испугаюсь. Хватит, ЭТОГО я уже не боюсь. В следующий раз я не позволю застать себя врасплох. В следующий раз?! Да о чём я только думаю? Ну, поганец, ты недалеко ушёл от своего младшего братца — да, лоск у тебя есть, и с избытком, но под слоем напускной умудрённости и отточенных манер скрывается точно такой же капризный ребёнок, заслуживающий хорошей порки. Теперь я буду умнее и найду сначала что-нибудь гибкое и длинное, чтобы не трудить ладонь… Эх, жаль розог здесь не держат…
Наверное, я бы плюнул на ломоту во всех мышцах и осуществил бы маленькую экзекуцию над зарвавшимся сорванцом, но не успел. Со двора донеслись голоса. Встревоженные, даже испуганные. И стоны. Стонала женщина. Женщина?! Я бросился к дверям, морщась от боли при каждом движении.
— Куда ты?
— Спущусь вниз, посмотрю, что случилось, — ответил я, готовясь к главному подвигу на сегодняшний вечер — преодолению лестницы.
Каждая ступенька давалась с таким трудом, что я оказался внизу уже много позже того, как роженицу пронесли в комнату, где доктор принимал больных. Зато у меня было достаточно времени, чтобы определить, насколько тяжело моё собственное состояние: переломов нет, даже рёбра в порядке, но связки на ногах и руках болят неимоверно. Хорошо ещё, что они не разорваны…
Да, это была та самая селянка — с середины лестницы я разглядел бледное, покрытое испариной лицо и выгоревшую на солнце косу.
— Я же просил показать женщину ведунье! — процедил я сквозь зубы в обезумевшую физиономию мужа.
— Да я… Да… Она…
— Олухи! — Я доковылял до приёмной и заглянул внутрь.
Женщине было плохо, это мог бы понять и такой профан в лекарском деле, как ваш покорный слуга. Я несколько раз видел роды (правда, на расстоянии) и знаю, что роженицы испытывают определённой силы боль, но… Эта селянка билась в лихорадке вовсе не от боли. Её терзал страх — это я чувствовал совершенно отчётливо. Мантия лениво облизнулась. Неужели? Опять я во всём виноват! Что же с тобой случилось, дорогуша? Доктор оглянулся, увидел меня и велел: