Я постарался не обращать внимания. Глупо обижаться на детей: они ещё не могут оценить тяжесть проступка и размер искупления. Возможно, эти белобрысые пацаны никогда не будут класть на весы ни чужую вину, ни свою. Если так, то им повезёт больше, чем мне, — чаши моих весов всё время раскачиваются, не находя покоя…
Кузница пряталась за поворотом улицы, отделённая от других строений не только внушительным расстоянием, но и полосой земли, присыпанной речным песком, дабы в случае пожара (а при работе с огнём нужно быть готовым к любым неприятностям) пламя не перекинулось на дома соседей. Высокие двери были полуоткрыты: где-то за ними, в глубокой тени ритмично пел молот, шипела сталь, оскорблённая болезненным омовением в холодной воде, и звенели голоса, столь же резкие и протяжные, как стоны железа, меняющего свою форму в умелых руках мастера. Слов было не разобрать, да и ни к чему подслушивать — секреты преображения руды в предметы, дающие либо отнимающие жизнь, никогда меня не занимали…
На невысоком заборе, отделявшем кузню от улицы, мальчуган лет семи играл с матёрым серым котом. Точнее, ребятёнок думал, что играет, а кот — всего лишь позволял настойчивым пальчикам теребить кончик своего хвоста да легонько шлёпал лапой по лохматой травинке, которую малец упорно пытался засунуть животному в рот. Я перегнулся через верхнюю жердь и как можно доброжелательнее обратился к мальчику:
— Это ваш дом, юноша?
Польщённый «взрослым» обращением, малец забыл о коте и важно кивнул.
— Стало быть, кузнец приходится вам родителем?
Ещё один кивок.
— Будьте любезны, юноша, попросите его на минутку оставить дела и переговорить со мной. Это возможно?
Мальчуган задумался, переваривая мою церемонную речь, и, когда я уже лихорадочно начал обдумывать более простую и понятную фразу, развернулся, бросив при этом нерешительный взгляд в сторону кота, на широкой морде которого было написано довольство тем, что его, наконец, оставили в покое.
— Не волнуйтесь, я пригляжу за вашим зверем. Даю слово. — Я улыбнулся, стараясь не сильно кривить лицо, чтобы не пугать ребёнка.
Гордый сознанием собственной важности и значимости данного ему поручения, мальчуган, путаясь в просторных штанах, которые явно были предназначены «на вырост», посеменил туда, где звенела сталь, а я пролез между жердями ограды и приступил к исполнению своего обещания.
Кот изо всех сил притворялся, что спит, но разве какой-нибудь представитель этого мохнато-усато-полосатого племени может усидеть на месте, когда всего в паре ладоней от его морды по нагретой солнцем деревянной палке медленно — очень медленно! — шагают два совершенно беззащитных пальца. Неуловимое движение, взъерошившее воздух — и когти прочертили полосы на дереве в том самом месте, где ещё мгновение назад нежилась моя рука.
— Нет, так дело не пойдёт, — сказал я, качая головой. — Либо мы играем, и тогда ты убираешь когти, либо… Я тоже имею право на удар.
Кот смежил веки, словно говоря: «Да ну тебя, в самом деле… Жарко же…» Я горько вздохнул и демонстративно отвёл взгляд, словно по рассеянности оставляя подрагивающую руку лежать на жердине. Раз… Два… Три… Бросок! Когти снова впились в дерево, а моя ладонь хлестнула по лапе сверху — не больно, но обидно. Кот набычился, и кончик хвоста начал стучать по забору чуть-чуть жёстче.
— Я же сказал: без когтей.
«Ну зачем ты так? Какая же это будет игра?» — Кот с укором посмотрел на меня и отвернулся, укладывая голову на лапы.
— Ты лучше меня знаешь, что играть можно, не причиняя друг другу вреда. — Я поднёс пальцы к серой мордочке. Кот потянулся к моей руке, обнюхивая незнакомого ему доселе человека. Кожу приятно пощекотало шумное дыхание холодно-мокрого розового носа…
— Ну, как? Я достоин игры с тобой?
«Я ещё не решил». — Жёлто-зелёные глаза снова сощурились.
Я вздохнул:
— Ладно, будь по-твоему…
Следующую «мышку» кот поймал. И довольно засунул себе в рот, вдоволь облизав и изжевав. А потом он позволил себя погладить. Я даже начал уверять себя в том, что день будет не таким уж дурным, как показалось сначала…
И снова ошибся. Заигравшись с котом, я не заметил, как звуки в кузне смолкли, и не услышал шагов. А ведь немного внимания — и события могли бы двинуться совсем в другом направлении…
Откуда-то снизу донеслось вежливое покашливание. Я вздрогнул, отнимая у кота его «добычу» и поворачиваясь лицом к персоне, удостоившей меня своим вниманием.
Персона была невысокого роста, широкоплечая и крепенькая, как дубовый чурбачок. Из одежды на «чурбачке» можно было рассмотреть штаны, сапоги и длинный кожаный фартук. Круглое лицо над фартуком было усыпано морщинами: копоть и жар кузни проложили овраги, которых не было, и углубили уже имевшиеся. А следов зрелого возраста виднелось немало — присоединившийся к нам с котом субъект был немолод: в волосах, похожих на бурый мох и по цвету и по состоянию, мелькали серебристые пряди. Столь же пёстрая борода была довольно занятно пострижена: на подбородке она топорщилась не больше, чем на ладонь, а к скулам переходила в туго заплетённые косички — по три с каждой стороны. Длинные волосы были закинуты за спину и скреплены заколкой, чтобы не мешали в работе. А «чурбачок», похоже, работы не чурался — вот и сейчас он только-только отошёл от наковальни, чтобы проветриться на относительно свежем воздухе… Фрэлл меня подери, да это же тот самый гном!
— Давай-ка поговорим, парень…
Поговорим?! И он ещё смеет требовать от меня беседы?! Гном, с помощью которого селяне смогли меня скрутить? Гном, едва не ставший причиной моей безвременной и позорной гибели? Гном, не разобравшийся в ситуации, но поспешивший ударить именно МЕНЯ?
Я и не знал, что могу рассвирепеть так быстро и так… холодно. Лёд праведного — по моему скромному мнению, разумеется, — негодования сковал грудь, не давая дышать, и слова с трудом пробились сквозь стиснутые зубы:
— Мне не о чем разговаривать с бородатым недомерком, который предпочитает наносить удары в спину.
Глупо? Знаю. Недостойно? Согласен. Но в тот момент я не смог удержаться от типично детской мести за боль и унижение, которые испытал. И в голову не пришло ничего лучшего, чем оскорбить и унизить обидчика. Впрочем, лёд почти сразу же дал трещины — напряжение пожухлой осенней листвой упало к ногам, оставив разум и душу совершенно пустыми и чистыми, как страница книги, ожидающая новой истории. Я успокоился. Как мало нужно, чтобы вернуть себя в норму! Вот только моя «разрядка» цепью молний выплеснулась наружу, раня всё, что встретила на своём пути…
Я искренне пожалел о своих словах мгновение спустя. Но раскаяние длилось ровно до того момента, как в мой живот упёрлось широкое лезвие ножа, вынырнувшего из-под фартука.
— Что ты сказал?! — В низком голосе явственно закипал гнев. Но подогрет он был, как мне показалось, жарким пламенем Обиды, а не Оскорблённой Чести.
— У кого-то проблемы со слухом? — ненавязчиво поинтересовался я и тут же объяснил сам себе: — Ну да, возраст сказывается… Как говорят: старость — не радость…
Если моей целью было довести гнома до взрыва, то я шёл по правильному пути. Тёмно-серые пуговки глаз стали от гнева совсем чёрными, массивный нос и щёки покраснели, а в голосе начали перекатываться пылающие уголья:
— Кого ты назвал СТАРЫМ?
Мой взгляд неторопливо прогулялся по ножу, кончик которого уже выдавил несколько капелек крови — удачно получилось, что я скрутил и завязал рубашку узлом выше пупка, иначе хорошая вещь была бы безнадёжно испорчена — изучил седые волоски в бороде и двинулся выше, остановившись в конце концов на уровне гномьих бровей.
Вместе со спокойствием возвращалась та самая вожжа, которая постоянно попадала мне под хвост. Со мной очень легко общаться: если я вспылю (а это не редкость), нужно просто этого не замечать, и буквально через минуту (самое большее — на следующий день) я остыну и снова стану милым и воспитанным молодым человеком. Но горе тому, кто в ответ на мой выпад предпримет собственную атаку: разум, скинувший оковы гнетущей усталости и отложивший в сторону попытки разобраться в самом себе, спуску не даст. Гном нужной линии поведения не придерживался…
— Ты спрашиваешь: кого я назвал старым? Уж точно не кота.
Честно говоря, я думал: после этих слов он порежет меня на ленточки. Или на шнурки. Самое мерзкое, что мне не было страшно, напротив: я чувствовал злорадное удовлетворение от собственного поведения. С удивлением (но какой оно носило характер — приятный или нет, пока не поддавалось определению) я понял, что мне нравится измываться над людьми. Правда, в данном случае имелся в наличии всего лишь гном, но суть не в этом. Выходит, я ничуть не лучше Лэни? А может, мне стоит гордиться тем, что я могу точно так же довести собеседника до белого каления, не прилагая особых усилий? Вот тема для долгих и продуктивных размышлений! Становишься сволочью, Джерон? Ха, а что, если я давно уже изменился, не замечая этого? Всё возможно, но… Я не могу простить. Пока не могу.
Наверное, и забыть не смогу. Ненависть в глазах людей… Обжигающие поцелуи камней… Боль в растянутых руках… Сейчас эти воспоминания сами собой задвинулись в дальние уголки сознания, но уверен: они не потускнеют со временем. Достаточно будет одного слова или малейшего ощущения, и… Они вернутся. И я снова буду сражаться с самим собой, задыхаясь от слёз…
Простить? Да за что мне его прощать или винить? Все мои беды связаны с моей глупостью. Когда же я научусь поступать ПРАВИЛЬНО? Когда-нибудь… Но только не сейчас! От одного вида бородатого коротышки мысли и чувства начинали звенеть, как тетива. И стрелы, что срывались с этой тетивы и летели в лицо гному, заставляли стыдиться даже себя самого. Чуть-чуть…
Гном медлил. Догадавшись, в чём причина промедления, я зло выругался и отвёл взгляд в сторону. Он смотрел в мои глаза. Не знаю, что там можно было увидеть, но это «что-то» заставило гнома остановиться. Всё, больше никаких ошибок! Я приложил все возможные усилия, чтобы вернуть обратно маску неблагодарного чудовища, и ехидно осведомился: