Ее губы защекотали ему ухо.
Она молилась. Тихо молилась Ганеше и Будде, Кали-Марии Милосердной, христианскому Богу… Молилась всем и сразу, умоляя норн позволить ей уйти из смертной тени. Молитвы слетали с отчаянно дрожащих губ. Она была искалечена, она умирала, но все равно продолжала шептать.
– Тум каруна ке саагар, Тум паланкарта, Мария Всемилостивая, бодхисаттва Аджан Чаа, избавьте меня от страданий…
Гвоздарь отпрянул. Ее пальцы соскользнули с его щек, как опадающие лепестки орхидеи.
– Умирает, – сказала Пима.
Взгляд девочки затуманился. Губы продолжали шевелиться, но она теряла последние силы, теряла волю к молитве. Слова еле слышались на фоне шума, издаваемого океаном и берегом: криков чаек, гула прибоя, скрипа и треска разбитого судна.
Слова прекратились. Тело замерло.
Пима и Гвоздарь переглянулись.
На пальцах девочки сверкало золото.
Пима подняла нож:
– Норны, какая мерзость. Забираем золото и мотаем отсюда.
– Будешь резать ей пальцы, хотя она дышит?
– Это ненадолго. – Пима указала на гору вещей, которыми была завалена девочка. – Она точно не жилец. Если горло перережу, то окажу ей большую услугу.
Пима подползла к девочке и взяла за руку. Девочка не пошевелилась.
– Да она уже мертвая.
Пима снова приставила нож к пальцу. Девочка распахнула глаза.
– Пожалуйста, – прошептала она.
Пима лишь сжала губы.
Свободной рукой девочка потянулась к лицу Пимы, но та отмахнулась. Она надавила, и под ножом показалась кровь. Девочка не дрогнула, не отдернула руку. Просто смотрела умоляющими черными глазами на нож, взрезающий смуглую кожу.
– Пожалуйста, – снова сказала она.
У Гвоздаря кровь стыла в жилах.
– Пима, не надо.
Пима подняла взгляд:
– Хочешь меня разжалобить? Думаешь, сможешь ее спасти? Рыцарь на белом коне, как в сказках мамы? Ты просто береговая крыса, а она мажорка. Она отсюда выберется, клипер останется у нее, а мы ничего не получим.
– С чего ты взяла?
– Не дури. Это наш хабар – при условии, что девка не встанет и не заявит свои права. На серебро, которое мы нашли. На золото, что у нее на пальцах. Ты ведь уже понял, что это ее судно. – Пима обвела рукой каюту. – Ясно же, что она не служанка. Она хренова миллионерша. Если мы ее отпустим, то потеряем все. – Пима посмотрела на девочку. – Прости, детка, но мертвая ты дороже живой. – Она перевела взгляд на Гвоздаря. – Если тебе от этого будет легче, я сначала ее зарежу.
Она поднесла нож к гладкой смуглой шее.
Девочка уже ничего не говорила, только смотрела на Гвоздаря. Но глаза молили о спасении.
– Не надо, – сказал Гвоздарь. – Этим удачу не приманишь… Ленивка так со мной поступила.
– Это вообще другое. Ленивка была из команды, вы друг другу кровью клялись. А это кто? – Пима коснулась девочки ножом. – Она не из команды. Богатая соплюха с кучей золота. – Пима поморщилась. – Пришьем ее – разбогатеем. И никогда в жизни не придется работать.
Золото блестело на пальцах девочки. Гвоздаря терзали противоречивые чувства. Он отродясь не видел такого богатства. Столько целая команда не соберет за много лет, а эта незнакомка просто носит золото на пальцах – как Лунная Девочка кусочек стальной проволоки на проколотой губе.
– Такое бывает раз в жизни, Гвоздарь, – надавила Пима. – Или поступим умно, или останемся в жопе до самой смерти. – При этом она дрожала, и на глазах блестели слезы. – Мне самой это не нравится. Но тут ничего личного. Или она, или мы.
– Может, она наградит нас за спасение, – сказал Гвоздарь.
– Мы оба знаем, что так не бывает, – грустно возразила Пима. – Разве что в сказках мамы Жемчужного. Про раджу, который влюбился в служанку. Либо разбогатеем, либо так и помрем в тяжелых утильщиках. И это в лучшем случае. Может, будем искать нефть, пока у нас ноги не отвалятся или отец тебе башку не проломит. Куда еще податься? К Сборщикам? В бордель? Ну, или наркотой торговать, пока «Лоусон и Карлсон» нас не поймают? Нет других вариантов. А эта девка? Будет дальше жить в роскоши? – Помолчав, Пима заключила: – Мы выберемся из жопы. Если возьмем все золото.
Гвоздарь смотрел на девочку. Всего пару дней назад он бы ее зарезал. Мысленно бы извинился, глядя в эти несчастные глаза, и полоснул ножом по горлу. Не стал бы мучить, как любит мучить отец, но все равно убил бы, а потом снял золото с распухшего тела и ушел. Жалел бы, даже положил бы жертву на весы Бога-Мусорщика, чтобы помочь девочке на том свете, во что бы она ни верила. Но она была бы мертва, а он бы считал, что ему повезло.
А теперь, после вони черной нефти, после того, как он по горло в теплой смерти смотрел наверх, на Ленивку, на светлое пятно краски у нее на лице, на единственный свой шанс на спасение… Если бы удалось уговорить ее, чтобы пошла за подмогой… тогда его бы спасли, и все было бы по-другому.
Но он так и не докричался до ее совести.
А может, и нет у нее никакой совести. Некоторые люди способны заботиться только о себе. Люди вроде Ленивки.
И его отца.
Ричард Лопес уж точно не стал бы раздумывать. Перерезал бы горло богачке, сорвал кольца, стер с них кровь и расхохотался.
Гвоздарь ничего не должен этой девчонке. Она не из его команды.
Но теперь, после купания в нефти, он думал о том, как ему хотелось тогда, чтобы Ленивка поняла: его жизнь не менее важна, чем ее.
На пальцах девочки сверкало золото.
Что с ним такое? Хотелось врезать кулаком в стену. Почему он не может просто поступить разумно? Мобилизовать волю, нанести удар и взять добычу? Он будто слышал хохот отца, издевки над своей глупостью.
Гвоздарь смотрел в умоляющие глаза, как в свои собственные.
– Извини, Пима, я так не могу, – сказал он. – Мы должны ей помочь.
Пима поникла.
– Точно?
– Ага.
– Черт!.. – Пима вытерла глаза. – Давай я ее зарежу. Ты еще меня поблагодаришь за это.
– Нет. Пожалуйста, не надо. Мы оба знаем, что это неправильно.
– А что правильно? Погляди на все это золото.
– Не убивай ее.
Пима скривилась, но убрала нож.
– Может быть, она отдаст хотя бы серебро?
– Может быть.
Гвоздарь уже жалел о своем выборе. Видел, как рушатся его надежды на лучшее будущее. Завтра им с Пимой снова предстоит ковыряться в танкере, а девчонка либо выживет и уберется восвояси, либо привлечет сюда весь Брайт-Сэндз-Бич. Так или иначе, он ничего не получит. Удача сама шла в руки, а он ее отверг.
– Прости, – сказал он, не понимая, перед кем извиняется: перед Пимой, перед собой или перед девочкой, которая смотрела на него большими черными глазами.
Которая, если ему действительно повезет, не доживет до утра.
– Прости.
– Прилив начинается, – сказала Пима. – Если хочешь стать героем и спасти ее, надо торопиться.
Девочку завалило какими-то ящиками, а сверху еще лежала кровать с пологом. Они почти час разбирали этот хлам. Девочка больше не сказала ни слова. Только один раз резко вздохнула, пока с нее стаскивали сундук. Гвоздарь испугался: неужели добили ее? Но когда наконец управились, она была жива. Промокла, дрожит, в крови, в разорванной одежде, но жива.
Пима осмотрела девочку:
– Черт, Гвоздарь, ей везет прямо как тебе, – и скривилась, понимая, что из-за больной руки Гвоздаря вытаскивать мажорку придется ей. – Кстати, если не поможешь мне, она тебя не поцелует, – ехидно добавила Пима.
– Заткнись, – тихо ответил Гвоздарь.
Он теперь разглядел изящные изгибы тела под мокрой тканью, блеск кожи на бедре и у горла, там, где порвались блузка и юбка.
Пима только рассмеялась. Она вытащила девочку из каюты и поволокла по коридорам к дыре в корпусе. Девочка оказалась тяжелой, а сама идти не могла.
– С тем же успехом мы могли бы тащить труп, – заявила Пима, выбравшись наружу.
Спускать незнакомку вниз по борту пришлось вдвоем. Гвоздарь с трудом удерживал ее сверху, опуская в протянутые руки Пимы.
– Забери сраное серебро, – пропыхтела та. – Хотя бы мешок скинь. Надо его спрятать на случай, если судно найдут.
Потом, шатаясь, Пима буксировала девочку к берегу по все прибывающей воде, а Гвоздарь вернулся на борт за добычей. Когда он снова оказался у дыры, Пима стояла там одна, по пояс в воде. Он было подумал, что она утопила девочку, но потом разглядел светлую одежду на камнях у берега.
– Что, решил, что я ее добила? – ухмыльнулась Пима.
– Нет.
Пима рассмеялась. Вокруг нее плескались волны, омывая темные ноги; шорты уже намокли. Клипер поскрипывал.
– Прилив, – сказала Пима. – Надо идти.
Гвоздарь посмотрел на берег, сияющий в лучах заходящего солнца.
– Мы ее вовремя по песку не дотащим.
– Сбегать за лодкой? – спросила Пима.
– Сил уже нет. Давай останемся на острове и вернемся домой утром. Заодно решим, что делать с остальным хабаром.
Пима взглянула на девочку, которая дрожала, сжавшись в комок.
– Ладно, ей уж точно все равно. – Она указала на клипер. – Но если остаемся, нужно будет посмотреть, что там еще есть. Ну, еда и всякое прочее. Переночуем на острове и перетащим ее завтра.
Гвоздарь шуточно отдал честь:
– Отличная мысль.
Он вернулся в недра парусника и тщательно обыскал кладовую. Нашел пропитанные соленой водой кексы. Помятые бананы, гранаты и манго, рассыпавшиеся по всему камбузу. Солонину, совсем хорошую на вид. Копченую ветчину. Там было столько мяса, что он поверить не мог. У него даже слюни потекли.
Он уложил еду в сетчатый мешок, найденный на камбузе, подтащил его к дыре в корпусе и осторожно спустился. Вода все прибывала. Волны набегали на Гвоздаря, пока он шел к берегу, подняв мешок над головой. Добравшись, заметил, что девочка дрожит от холода, и снова полез в судно. Внутри уже было совсем темно. Он нашел толстые шерстяные одеяла, сырые, но все же пригодные, и извлек их.
До островка продвигался по пояс в воде, с трудом удерживаясь на ногах и неся одеяла как можно выше. Кое-как выбрался на берег и бросил добычу. Посмотрел на девочку.