Горбоносый прокурор, похожий на коршуна, кивает на меня:
— Вам знаком этот молодой человек?
Свидетель надевает очки, но все равно щурится:
— Он, что ли, в меня стрелял? Хрен знает, эти парни были в масках.
— У кого было оружие? — продолжил прокурор.
— У девки и еще у кого-то. Говорю ж: на них были маски. Я, значит, стреляю на движение и чувствую, что-то не то. Что-то словно жжет внутри, смотрю, значит, на свое пузо, а там кровищи… ну я и…
Прокурор поднимает руку:
— Спасибо, достаточно.
Потом выступает незнакомая пухлощекая женщина, не сразу понимаю, что она рассказывает про дочку Джона Кроули, того самого мужчины с фотографии. Оказывается, это его родная сестра.
— Он жаловался, что Лиз встречается с подозрительным парнем и совсем лишилась рассудка. Потом мы какое-то время не виделись. Как сейчас помню этот звонок полицейского, — голос ее дрожит, и она замолкает.
— Что он еще рассказывал про парня дочери? — спрашивает обвинитель. — Может, вы его видели?
Женщина скользит по мне взглядом и мотает головой:
— Нет, не видела. Сколько можно меня мучить? Все это я рассказывала много раз. Одного хочется: чтобы вы наказали преступника. У Джона была такая семья! — она всхлипывает и прячет лицо в ладони, плечи ее вздрагивают.
Моя мама кусает губы, возле нее — пустые стулья, словно люди знают, что вот она, мать малолетнего маньяка.
— Свидетель обвинения Эстебан Склоун.
Это кто еще такой? Не успеваю я удивиться, как в зал вводят закованного в наручники Ганка. Я немею. Он еще больше похудел и побледнел, его обрили налысо, и он уже не напоминает мальчика из аниме, теперь скорее похож на маньяка: бескровное лицо, глаза-бездны, опущенные уголки губ. Только сейчас замечаю, что у него почти нет бровей. Ник, ну ты и простофиля! Где ты был раньше? Этого человека ты считал другом? Ему доверял больше, чем себе?
Ганк демонстративно меня не замечает. Уселся на стул и смотрит перед собой. Он собирается свидетельствовать против меня?
Сделав честное-пречестное лицо, он клянется говорить только правду. Неужели они не видят, что чудовище не я? Конечно же нет. Я ж не разглядел в нем монстра раньше.
— Расскажи, что тебя связывает с обвиняемым?
Все так же не глядя на меня Ганк начинает:
— Когда я приехал в город, познакомился с Кэтти, она нас свела. Это было в августе прошлого года. Ник промышлял воровством в метро и предложил мне участвовать. Мы с другими подельниками разыгрывали спектакли, отвлекая людей, он их грабил.
Сами собой сжимаются кулаки. Вот гнида! Значит, я его позвал?! А Ганк продолжает:
— Ник рассказывал, что встречается с девушкой, он даже собирался привести ее в компанию на Рождество.
— Как звали девушку?
— Не знаю. Вроде Элизабет, но чаще он называл ее Мышкой. Потом что-то изменилось. Он стал злым и молчаливым, мы даже один раз подрались из-за какой-то мелочи. Уже и не вспомню, из-за чего, тогда мы часто ссорились. Три дня его не было, потом он явился мрачнее тучи…
— Когда это было, точнее?
— На Рождество. Про Мышку с тех пор никто не говорил, я подумал, что они расстались…
— Это ложь! — кричу я, вскакивая, хватаюсь за прутья клетки. — Все это все ложь! Ганк, ты сука! Я тебе отомщу за эту подставу, клянусь! Это он все подстроил! Он принес пистолеты, чтобы мы стреляли по мишеням и оставили свои отпечатки! Я не виновен! Я никого не убивал!
В зале поднимается гомон. Разевает рот судья, но я не слышу слов, меня поглотила бессильная ярость. Успокаивает меня тычок дубинки, и я падаю на стул, хватая воздух, будто рыба на суше. Кровь колотится в висках, хочется убивать, крушить все вокруг. Словно из гулкого тоннеля, доносится голос Ганка:
— Неужели не видно, что он псих?
Волнуются присяжные, переговариваются, косятся на меня. Мама тоже вскакивает и что-то кричит, но слов не разобрать. Расталкивая людей, бежит к судье, ее останавливают копы, она виснет у них на руках, заливается слезами.
Теперь мне точно конец. Я снова навредил себе, выставив себя психом. Как теперь оправдаться? Да никак. Смотрю на Ганка и замечаю, что он тоже в упор смотрит на меня. Впервые с тех пор, как его ввели в зал. Вдруг быстро косится на мою мать и тут же опять отводит взгляд.
Ровным, хорошо поставленным голосом судья снова переносит заседание. На душе пусто. Только в кино побеждают хорошие парни. Только в фильмах полицейские честно расследуют преступления.
В своей камере падаю на койку и лежу неподвижно, кажется, целую вечность. Хочется отключиться, но перед глазами снова и снова возникает рожа Ганка, то есть Эстебана Склоуна, и набатом звучит: «Неужели не видно, что он псих».
Мир несправедлив, это известно. Но сознание отказывается мириться с неизбежностью и бьется над неразрешимой задачей: как оправдаться? Как?!
— Ник Райт, к тебе посетитель.
— Кто? — бормочу я.
— Без понятия. А ну встал, быстро!
Конвойный ведет меня по коридору совсем не туда, где находится комната свиданий. К нам присоединяется бородатый индус в гражданском, и мы идем вдоль дверей админкорпуса. Входим в светлый просторный кабинет. За большим столом восседает худая брюнетка лет сорока пяти. Волосы собраны на затылке в пучок, нога закинута за ногу. Сдвинув на кончик носа очки в тонкой оправе, она окидывает меня внимательным взглядом, будто сканирует своими водянистыми светлыми глазами.
Борода придвигает стул, и я присаживаюсь напротив женщины, а он замирает за моей спиной. Пока шли, я не рассмотрел, есть ли у него оружие, но каждой клеткой тела чувствую опасность, исходящую от этого человека. Кажется, что одно неловкое движение, и он свернет мне шею.
Кто эта женщина? Следователь? Очередная родственница убитых Ганком людей?
— Добрый вечер, Николас. Хотя для тебя он вряд ли добрый, конечно.
— А для вас?
— Хорохоришься? — равнодушно уточняет она. — Ну-ну. И ты, и я знаем, в каком ты положении.
Я морщусь:
— Что вам от меня нужно?
Женщина не хочет слышать мой вопрос и продолжает прессинг:
— Два часа назад твоя подруга Кэтти умерла, мы ждали до последнего, теперь у тебя нет возможности оправдаться. Какой, думаешь, срок тебе дадут?
— Сколько не дадут, все мое. Хотите, могу поделиться.
— Дерзость — оружие слабых, Ник. Я бы на твоем месте вела себя умнее.
— Вам повезло, что вы не на моем месте, да?
Она качает головой и без тени иронии отвечает:
— Нет, это не везение, а лишь следствие моих поступков.
Она выглядит как профессор или ученый, но интуиция подсказывает, что женщина еще опаснее Бороды, стоящего за моей спиной.
— Меня зовут Зара.
— Николас Райт. Чего вы от меня хотите? Помочь? Так помогите, если знаете, что я не виновен.
— Я этого точно не знаю, хотя практически уверена, что в данном случае невиновен. Но это лишь мое личное мнение, на судебное решение оно не повлияет. Ты же слышал про закон Джефа Вейера?
Я хмурюсь:
— А кто не слышал…
— Значит, в курсе: подростки с шестнадцати лет приравнены к совершеннолетним по уровню криминальной ответственности. Среди вас, уличной шпаны, о законе знают все. А связано его принятие с тем, что в условиях экономического упадка вас расплодилось слишком много. Крупные районы больших городов захвачены преступностью, на городских окраинах вообще творится хаос…
— Эй, дамочка! — перебиваю я. — Вы чего пришли?
— Я о том, что снисхождение тебе ждать не стоит. Копы на тебя вызверились, следователь тебя лично ненавидит и сделал все, чтобы суд выдал тебе по полной. Плюс у копов отличная возможность закрыть старое дело, групповое убийство, про которое много писали журналисты. Так что будешь сидеть и сидеть, Николас Райт… Если не примешь мое деловое предложение. Есть способ заменить твое заключение. Я предлагаю поработать на меня.
— В смысле? — не понимаю я.
— Предлагаю три месяца поработать на благо науки, и ты свободен.
Это так неожиданно, что я не знаю, как отвечать. Что вообще тут можно сказать? Три месяца против десятков лет в тюрьме… Предложение звучит невероятно!
— Три месяца, — растерянно повторяю я.
— Рассказывать подробнее?
— Ясное дело!
— Нужно поучаствовать в эксперименте. Думаю, когда все закончится, ты сам скажешь мне спасибо. Поверь, ты станешь другим человеком.
— Что. Нужно. Сделать, — повторяю я, чувствуя, как сердце срывается в галоп и жар приливает к щекам. — Какие риски? Что за эксперимент?
На ум приходит лаборатория, тело, распятое на кушетке в окружении вивисекторов со скальпелями. Ну а о чем еще тут думать?
— Тебе в мозг инсталлируют нейросеть. Не дергайся, это не связано с циркулярными пилами, сверлами и прочим в этом роде, никаких фильмов ужасов. Повторяю: инсталляция, а не имплантация, то есть нет прямого физического вмешательства. Дальше — полевые испытания, и в это время мы будем следить за изменениями твоего состояния. Поверь, ты не один такой бесценный, ты даже не в первой десятке. Риск повредиться рассудком минимален, хотя он и есть. У большинства все просто успешно. У подавляющего большинства, — подчеркивает она. — Но не у всех, именно поэтому предложение кажется таким, хм, выгодным. Мы платим этим за риск, понимаешь?
Она достает тонкую сигарету, щелкает зажигалкой, и мои ноздри щекочет табачный дым. Потом Зара обращается к Бороде:
— Сними с него наручники, пусть мальчик передохнет.
Начала играть в доброго полицейского — ладно, пока мне это на руку. Пока мои запястья освобождают от железных колец, Зара продолжает:
— Так вот, тебя отправят в место, которое называется Островом, где можно… скажем — просто жить. Там ты не будешь ограничен в перемещении, у тебя будет оружие, инструменты и товарищи, которых сам выберешь. А главное, через три месяца ты сможешь вернуться, с другим именем и паспортом. Ника Райта больше не будет, а кем ты станешь — выбирать тебе.
— Мне нужны подробности и время подумать, — решаю я.