Тем не менее иногда я задавалась вопросом, как сложилась бы моя жизнь, если бы я пошла в Парсонс. Обошлась бы я без работы в журнале? Возможно. Была бы сейчас дизайнером с несколькими показами за плечами? Не столь возможно, но вероятно.
– Послушай человека, который повидал за долгие годы появление и уход многих конкурентов, – сказал Кристиан, вырывая меня из размышлений. – Невозможно измерить свой успех, отталкиваясь от чьего-то прогресса. И я познакомился с твоей семьей. Поверь, лучше туда не вписываться.
Я тихо усмехнулась:
– Возможно.
Было приятно поговорить начистоту, и способствовало то, что с Кристианом я не так близка, как с подругами.
Меня потихоньку начинало клонить в сон, но спать ложиться не хотелось – мы с Кристианом наконец разговорились по-настоящему.
В любом случае съемки начнутся только завтра в обед.
Еще всего полчаса. И я пойду спать.
– А что насчет твоей семьи? – Я сделал еще глоток чая. – Расскажи про них.
Кристиан никогда не говорил о родителях, и я не заметила в квартире ни одной их фотографии.
– Они мертвы.
Чай попал не в то горло. Я закашлялась, пока Кристиан заканчивал ужин с таким невозмутимым видом, будто упомянул, что его семья уехала из города на выходные.
– Мне очень жаль, – выдавила я, когда пришла в себя. И сморгнула слезы от приступа кашля. – Я… я не знала.
Глупое замечание – разумеется я не знала, иначе бы не спросила, но я не могла придумать лучшего ответа.
Я предполагала, что родители Кристиана живут в другом городе и/или у него с ними плохие отношения. Никогда бы не подумала, что он сирота.
– Это произошло, когда мне было тринадцать, так что не переживай. Все случилось очень давно. – Несмотря на непринужденный тон, сжатые зубы и напряженные плечи подсказали мне, что он не настолько спокоен, как хочет казаться.
Грудь пронзила томительная боль. Тринадцать лет – слишком рано, чтобы потерять родителей. Любой возраст – слишком рано.
Возможно, моя семья меня обижает и расстраивает, но если я кого-то из них потеряю, я буду опустошена.
– Они были твоими родителями. У потери семьи нет срока давности, – мягко сказала я. И, поколебавшись, спросила: – С кем ты жил после того, как…
– Меня воспитывала тетя, но она умерла, когда я учился в колледже, – ответил на мой незаконченный вопрос Кристиан. – С тех пор я один.
Боль росла, и вскоре все во мне трепетало от потребности его утешить.
Он не очень хорошо реагирует на объятия, но слова могут сработать даже сильнее.
– Не жалей меня, Стелла, – сухо сказал он. – Я предпочитаю одиночество.
– Возможно, но есть разница между одиночеством и одиночеством. Первое – отсутствие физической компании; второе – отсутствие эмоциональной и межличностной поддержки.
Мне тоже нравилось одиночество, но только в первом смысле этого слова.
– Это нормально – грустить, – мягко добавила я. – Обещаю, я никому не скажу.
Я не стала расспрашивать, как умерли его родители. Мы уже расширили границы близости, и я не хотела разрушить хрупкий момент.
Кристиан посмотрел на меня с непонятным выражением лица.
– Буду иметь в виду, – наконец сказал он чуть грубее, чем обычно.
Я ожидала, что на этом разговор закончится, но на удивление он продолжил без моих вопросов.
– Отец стал причиной моего увлечения компьютерами. Он был инженером-программистом, а моя мама – школьным администратором. Во многих смыслах у нас была типичная американская семья среднего класса. Мы жили в хорошем доме. Я увлекался бейсболом, и каждую пятницу вечером мы заказывали пиццу и играли в настольные игры.
Я затаила дыхание, настолько очарованная редкой возможностью узнать про его детство, что боялась сделать вдох, опасаясь, что это разрушит чары.
– Единственное, что не вписывалось в эту картину, – продолжил Кристиан, – их отношения. Мои родители любили друг друга. Безумно. Глубоко. Сильнее всех на свете.
Такое я ожидала услышать меньше всего, но проглотила вопросы и позволила ему продолжить.
– Я вырос на безумных рассказах о начале их отношений. Как отец каждый день писал матери письма, пока учился за границей, и проходил по утрам по три километра до почтового отделения, потому что не доверял университетской системе. Как она сбежала из дома, когда родители пригрозили запереть ее, если она с ним не расстанется, потому что хотели выдать ее замуж за сына богатого местного бизнесмена. В конце концов она помирилась с бабушкой и дедушкой, но вместо пышной свадьбы родители сбежали и переехали в маленький городок в Северной Калифорнии. Я родился меньше чем через год.
Во взгляде Кристиана клубился туман воспоминаний.
– Со стороны казалось, они живут вполне обычной жизнью, но они никогда не теряли огня, даже после моего рождения.
Большинство людей мечтают о любви, как у его родителей, но он говорит о ней, будто это проклятие, а не благословение.
– И все же ты не веришь в любовь, – сказала я.
Как такое возможно? Цинизм большинства людей по отношению к любви возникает из-за того, что они видят ее раздетой до скелета. Неприглядные разводы, невыполненные обещания, горькие слезы. Но похоже, его родители были ярким примером того, как это должно выглядеть.
– Нет. – От едкой улыбки Кристиана по коже побежали мурашки. – Потому что у родителей не было любви. Только эго и разрушение, замаскированное под привязанность. Наркотик, за которым они гнались вновь и вновь, потому что он дарил кайф, который невозможно получить больше нигде. Это туманило их суждения в ущерб себе и всем вокруг, и давало оправдание для совершения сумасшедших поступков, потому что никто не посмеет возразить, если это – по любви.
Он откинулся на спинку дивана, и его лицо стало каменным.
– Речь не только о моих родителях. Оглянись. Люди убивают, люди крадут, люди лгут во имя этого абстрактного чувства, которое, как говорят, должно быть главным. Любовь все побеждает. Любовь все лечит. Алекс отказался от многомиллиардного бизнеса. Бриджит чуть не потеряла страну. Рис лишился частной жизни, которая была для него дороже любых денег. Все это совершенно нелогично.
– Алекс вернул компанию, – заметила я. – У Бриджит все разрешилось, а Рис не до конца отказался от частной жизни. Иногда для счастья необходимо чем-то жертвовать.
– Почему?
Я моргнула, настолько пораженная его внезапным вопросом, что мне потребовалась минута, чтобы собраться с ответом.
– Потому что так устроен мир, – наконец сказала я. – Мы не можем получать все, что хотим, нужны компромиссы. Если бы люди были роботами, я бы согласилась с тобой, но это не так. У нас есть чувства, и если бы не любовь, человеческая раса бы не выжила. Размножение, защита, мотивация. Всем правит это чувство.
Это был наименее романтичный, а значит, самый убедительный ответ, который я могла дать.
– Возможно. – Кристиан пожал плечами, что выразило глубину его скептицизма красноречивее любых слов. – Но есть и вторая проблема: люди так часто используют слово «любовь», что оно теряет всякий смысл. Они любят собак, машины и счастливые часы в барах. Говорят, любовь – нечто великое и замечательное, хотя на самом деле все наоборот. В лучшем случае она бесполезна, в худшем – опасна.
– Есть разные виды любви. Моя любовь к моде отличается от любви к подругам.
– Разные проявления одной и той же болезни. – На его лице отразилось мрачное веселье, когда я вздрогнула при слове болезнь. – Попытаешься изменить мое мнение? Убедить, что любовь действительно правит миром?
– Нет, – честно ответила я. – Ты уже принял решение. И никакие слова его не изменят. Единственный способ изменить мнение – опыт, а не слова.
В его глазах мелькнуло удивление, прежде чем смениться чем-то более тяжелым и сонным.
– И думаешь, это произойдет? – Его низкий голос раскалил воздух между нами. – Я влюблюсь и возьму свои слова обратно?
Я небрежно пожала плечами вопреки бешено бьющемуся сердцу.
– Возможно. Я не провидица.
В глубине души я надеялась, что так и случится. Не потому, что питала иллюзии, будто могу его изменить, а потому, что каждый заслуживает хотя бы раз в жизни познать настоящую любовь.
– Один из пунктов нашего контракта, – продолжил Кристиан, пристально за мной наблюдая, – мне нельзя в тебя влюбляться.
У меня пересохло во рту.
– Да.
– Почему ты поставила такое условие, Стелла?
– Потому что я не хочу, чтобы ты в меня влюбился.
Он не улыбнулся мимолетной шутке. Повисло долгое молчание, а потом он заговорил снова.
– Мы с тобой не такие уж разные, – мягко сказал он.
Вспыхнувшая искра выжгла между нами весь кислород.
Скажи что-нибудь, Стелла.
Но взгляд Кристиана лишил меня дара речи, и прежде чем я успела освободиться, у него зазвонил телефон.
Он ответил на звонок и вышел на веранду, где отдаленный рокот волн заглушил продолжение разговора.
Тяжесть в груди уменьшилась, оставив лишь легкое головокружение. Я чувствовала себя, будто провела последний час под водой и только вынырнула глотнуть воздуха.
Рядом с Кристианом всегда тяжело дышать.
Один вечер на Гавайях закончился, осталось еще два.
Я думала, поездка будет легкой. Приехала, сфотографировалась, уехала.
Но я быстро поняла – с Кристианом Харпером никогда не бывает легко.
– Кто-то взломал систему безопасности «Миража», – мрачно заявил Кейдж. – Наша киберкоманда подтвердила: это результат работы устройства, похожего на «Сциллу».
Я проглотил выразительное ругательство.
Меньше всего мне хотелось обсуждать работу посреди ночи на чертовых Гавайях. У Кейджа было еще больше времени, но он работал круглые сутки, и новость была сумасшедшая.
Я разработал «Сциллу» два года назад. И назвал в честь легендарного греческого чудовища, которое пожирало корабли, подплывшие слишком близко – это устройство не требовало загрузки или USB-порта для взлома системы. Владельцу достаточно было приблизиться к цели на пару метров, чтобы управлять устройством дистанционно и делать все, что заблагорассудится.