– Она в порядке? – спросил я после бесконечного ожидания, которое на самом деле длилось меньше получаса.
– Несколько порезов и синяков и легкое сотрясение мозга, но с ней все будет в порядке, – сказал он. – Время и отдых все исцелят.
Диагноз должен был меня успокоить, но я думал только о словах «сотрясение мозга».
И мысленно добавил к времени с Джулианом еще пятнадцать минут.
– Я справлюсь сам, – сказал я, когда он принялся перевязывать один из порезов. – Вы можете идти. Спасибо.
Абельсон никак не отреагировал на мою просьбу – только слегка приподнял брови.
– Хочу ли я знать, что случилось? – тихо спросил он, собирая сумку.
Стелла сидела в дальнем углу комнаты. Во время осмотра она молчала, но это не значило, что она нас не слышит.
– Нет.
Его вызвали решать медицинские вопросы, но я не планировал сообщать, как именно эти проблемы возникли.
– Так я и понял. – Он кивнул. – Позвоните, если возникнут какие-то осложнения. Сомневаюсь, что такое случится, но у вас есть мой номер.
Вот чем мне нравился Абельсон. Он был тактичен, компетентен и не задавал лишних вопросов.
Когда он ушел, я закончил перевязывать раны Стеллы.
Кончики моих пальцев скользнули по ее коже, когда я осторожно прижимал бинты к ее ранам. Ровный гул кондиционера смешивался с нашим тихим дыханием, и электрический ток пронзал мои мышцы, пока я не закончил.
– Если ты голодна, я могу приготовить еду, – сказал я.
Она покачала головой:
– Я просто хочу принять душ и поспать.
Я не спорил. Вместо этого я отвел ее в коридор и остановился между комнатой для гостей и своей спальней.
Я не должен спрашивать. Я понимал, она может воспринять это как очередное посягательство на ее границы. Но я не мог не попробовать.
– Останься со мной. – Я смягчил слова в просьбу, а не приказ. – Только сегодня. Пожалуйста.
Мы были под защитой моего пентхауса, но этого недостаточно.
Я чуть не потерял ее, и мне нужно было почувствовать ее рядом.
Видеть ее, прикасаться к ней, утешать ее. Убедиться, что она действительно реальна, а не плод моего воображения.
Только тогда я смогу дышать.
Прошла целая вечность, за которой последовал легкий кивок, сладкое облегчение и щелчок двери моей спальни.
Мы со Стеллой по очереди приняли душ.
Она перевезла все вещи к Аве, поэтому я дал ей одну из своих старых футболок.
Когда я увидел ее в своей одежде, мое сердце сжалось.
Это не значило, что она простила меня или мы снова вместе. Она пережила травмирующий опыт, и нынешние действия отличались от обычного поведения.
Но все же это прогресс.
– Как ты меня нашел? – спросила она, когда я скользнул в постель с ней рядом.
После душа к ней немного вернулся цвет лица, и она снова завела разговор.
Еще прогресс.
Еще один укол облегчения ослабил мое напряжение.
– Мне написал Брок, и я просмотрел записи с камер наблюдения в кафе.
Я кратко рассказал ей о случившемся, опустив часть с Кейджем и свалкой.
– Он будет в порядке?
Стелла волнуется о других даже после собственного похищения.
Уголок моего рта приподнялся.
– Да. Будет в порядке, когда немного отдохнет.
– Хорошо. – Она повернулась ко мне, подложив одну руку под щеку.
Она сказала, что хочет спать, но создавалось впечатление, будто на самом деле это не так.
– Поговори со мной, Бабочка. Что у тебя на уме?
– Ну, у меня был захватывающий день.
По моим губам скользнула еще одна улыбка. Шутки, пусть даже самые сухие – всегда хороший знак.
– Но я не хочу говорить о случившемся. Расскажи мне историю…
– Сказку? – поддразнил я.
Она покачала головой:
– Что-нибудь реальное.
Я подумал, и моя улыбка постепенно исчезла.
– Насколько реальное, Стелла?
– Реальнее некуда. – Ее тон смягчился. – Расскажи мне историю о себе.
Я немного помолчал, а потом заговорил снова.
– Я рассказывал тебе об отце и о том, как умерли родители. Но не рассказывал, что оставила мне мама. – Слова выходили блеклыми, как мебель, покрытая паутиной пыли после столь долгого хранения. – Прощальную записку.
Полиция обнаружила ее на месте происшествия. Тетя не хотела мне ее показывать, но я настоял.
Я до сих пор помню, как она пахла – чернилами и любимыми духами мамы. Моя кожа была нагрета полуденным солнцем, но я не мог сдержать дрожи, когда читал записку.
– Она писала, что сильно меня любит и не хочет оставлять, но у нее нет выбора. Что она не может жить без моего отца и обо мне позаботится ее сестра.
Мои губы тронула горькая улыбка.
– Представь: ты говоришь своему ребенку, как его любишь, а потом оставляешь его одного в целом мире. Знаешь, что он потеряет единственного оставшегося родителя, и не можешь хотя бы попытаться остаться рядом? Прошло два дня. И все. Я не расстроился, когда прочитал ту записку, Стелла. Я разозлился и был этому рад, потому что гнев легче тоски.
– Но мама оставила кое-что еще. Свою единственную попытку рисования. Она любила искусство, но была ужасным художником, и даже мой отец не смог соврать ей и похвалить картину. Мы спрятали ее в подвал, но после маминой смерти я достал ее и оставил себе. Я сам не знал почему. Возможно, я не мог простить искусству случившееся с моей семьей, и мне нравилось видеть его уродство и хаос, увековеченные на холсте. Еще у меня осталась записка, и когда я стал старше, я переделал раму и поместил ее внутрь картины. И самое безумное – я назвал картину в мамину честь. «Магда».
– Да, – подтвердил я, когда глаза Стеллы расширились. – Та самая «Магда», которую я обсуждал с Данте. Мне давно следовало выбросить и картину, и записку, но я не могу себя заставить. Дело не в самих предметах. Они символизируют поступки моих родителей и как те меня бросили. Я ненавидел «Магду», но она стала самой важной частью моей жизни. Настолько, что я держал ее под охраной. И даже подделал документы, где говорилось, что это бесценное произведение искусства, чтобы никто не задавался вопросом, почему я трачу на него столько ресурсов.
У меня вырвался грубый смешок.
– Возможно, прозвучит до абсурда примитивно, но эта картина всегда выводила меня из себя. Я никак не мог с собой справиться. Это отвратительное произведение символизировало все, что она любила сильнее меня. Всякий раз, когда я вижу картину, я вижу ее. Вижу, как она сидит, пишет записку, а потом вышибает себе мозги.
Стелла вздрогнула от визуальных образов, но я зашел слишком далеко, чтобы остановиться.
– Вижу себя, сидящего в классе, когда директор позвал меня в кабинет. Вижу лицо своей тети, похороны и сочувствующие взгляды, которые все бросали на меня после ее смерти. Никто не знал правды об отце; бизнесмен, которого он пытался ограбить, не хотел лишней огласки и заплатил властям, чтобы все держали в секрете.
Я сглотнул странный ком в горле.
– Любовь матери к своему ребенку должна быть величайшей любовью из всех. Но ей меня оказалось недостаточно.
Стелла молчала на протяжении всего рассказа, но теперь смотрела на меня с тысячей слов в глазах.
– Кристиан… – выдохнула она голосом, полным невыплаканных слез.
Я заправил ей за ухо выбившуюся прядь.
– Слезы тут ни к чему, Бабочка, – хрипло сказал я. – Не переживай за меня. Я давно все это преодолел.
Тяжелая история, особенно учитывая сегодняшний день, но ей хотелось правды. А история с «Магдой» была реальнее некуда.
– Я не думаю, что это преодолел, – мягко возразила она. – Раз ты по-прежнему за нее держишься.
– Технически за нее держится Данте.
– Как она у него оказалась?
– Картину украли, а потом продали на гаражной распродаже. – Я не стал вдаваться в грязные подробности о Кейдже, «Сентинеле» и как по стечению обстоятельств картина попала в руки Джоша. Я нашел ее первым и забрал записку, но позволил продажам идти своим чередом, чтобы отследить похитителя. Я оказался прав насчет «Сентинеля» и ошибся по поводу Акселя. – Данте выступил в роли моего доверенного лица и выкупил ее обратно – я не хотел лишний раз подчеркивать нашу связь. Он держит ее у себя, пока я не придумаю, что с ней делать.
– И как? – спросила Стелла. – Придумал?
– Еще нет. Но придумаю.
Стелла права. Я не забыл «Магду». Я отодвинул эту историю на задний план из-за всего случившегося за последние месяцы, но по-прежнему чувствовал на себе ее мертвую хватку.
Я могу уничтожить ее, а могу жить в этой хватке вечно.
Но я приму это решение не сегодня.
– Могу я поделиться секретом? – прошептала Стелла. – Когда я была в хижине и думала, что вот-вот умру… Больше всего я думала о тебе.
Ее слова разрезали меня и пронзили сердце – и то, что она могла умереть, и то, что думала обо мне.
– Я не скажу, что на сто процентов тебя простила, потому что это не так, – продолжила она. – Но я понимаю, что можно хранить секреты и не уметь сказать правды. А еще понимаю, что ошибалась, когда сравнивала тебя с Джулианом. Ты бы никогда не причинил мне такую боль. И если честно, я… – Стелла сглотнула. – Я скучала.
Давление в груди ослабло, и мои губы смягчила искренняя улыбка.
– Уже неплохо.
– А еще… – Ее щеки залил румянец. – Возможно, процент увеличится, если ты поцелуешь меня на ночь.
В моей груди забурлил смех.
– Даже очень неплохо.
Я притянул ее к себе.
– Я тоже скучал, – мягко добавил я и нежно поцеловал ее в губы. Я мог бы целовать ее вечно, но заставил себя отстраниться, досчитав до трех. Сейчас не время для горячего и бурного секса. – На сегодня все. Тебе нужен отдых.
Стелла вздохнула:
– Издеваешься.
Несмотря на ворчание, через несколько минут она отключилась.
Я прижал ее к груди, и впервые после долгих недель беспокойных ночей меня наконец убаюкал размеренный ритм ее дыхания.