— Нет, — поморщился Вадим, — я что-то… двух слов не вяжу. Мы расстались еще до этого, еще перед отъездом. Я сказал ей, что выбираю свою семью, а с ней…
— Ты выбира-ал. Между румяной булочкой и черствым сухариком? И что не сложилось? Сказала не так или сделала? — горели у меня щеки.
— Я не спал с этой женщиной. Клянусь самым дорогим, что только есть у меня! — сжал он мои руки и я выдернула их, с силой вытерла о халат. Раз и второй… он молча смотрел на это.
— А что тогда? — хрипела, чувствуя себя почти в обмороке: — Исключительно поцелуи или старый добрый петтинг?
— Подробностей не будет, Ксень, — отрезал он, — но я не изменил тебе.
— Да к черту! — всхлипнула я, — уже все равно… ты на это время забыл про меня, меня будто не существовало! И дома почти не бывал.
— На работе завал, ты же знаешь о продаже, — тянул он ко мне руки. «… это видно — когда руки тянутся, он ласкал их…»
— Ты же уничтожил меня, размазал! Ты… — задохнулась я словами и не знаю, чем еще: — Подробностей не будет? Ну… тогда их не будет. Да — не будет. Не подходи ко мне сейчас, не касайся, не трогай. Я думаю — не мешай мне думать. И иди, наконец, переоденься и вымойся с дороги. Сколько можно? Бесит. И я сплю в детской. Хотя какая разница, да? Я и в нашей постели тебе не сильно мешала.
— Это была ошибка. Я ошибся, увлекся! Ксюша, послушай меня — она мизинца твоего не стоит! Это было наваждение, бред какой-то, — встал Вадим и пошел ко мне вокруг стола.
— Не лезь ко мне. Не вздумай, — шипела я.
— Никого не было… эти полтора месяца. С тех пор, как мы с тобой… я так соскучился, — вздернул он меня со стула и рывком прижал к себе. Стал целовать волосы, затылок… потому что я отворачивалась, вырывалась.
— Только тебя… одну люблю, — бормотал он мне в ухо, целуя и его тоже, проводя там языком, всасывая мочку…
— Больше никому не говорил… никто другой… мне не нужен — я понял. Это просто ошибка — первый и единственный раз так — не устоял… черт! — пробормотал он, настороженно замирая.
— Не устоял? Трудно было? — взвилась я, оттолкнула — взялись откуда-то силы. Сползла опять на стул, отвернулась:
— Не подходи, не лезь ко мне. Ты мне зачем теперь… сейчас? Поздно уже, понял?!
— Прости, — легко гладил он меня по плечам, — прости меня. Я понимаю — тебе противно…
Я засмеялась в салфетку, вытирая нос и глотая слезы. Противно? Значит, все-таки есть причины для «противно». И у меня они есть, и, кажется, должно быть легче от этого. Почему же не становится?
— В голове мутится от страха, — бормотал он, — очень боюсь потерять вас, Ксюш. Я не вру, не спал с ней.
— А уже все равно, — тяжело поднялась я со стула. Все равно не было — страшно до колик в сердце, тошно от себя и от него, гадостно!
— Прошу тебя — попробуй… подумай, может ты сможешь? Я прошу у тебя прощения, — медленно опустился он на колени, — что еще мне сделать, скажи, пожалуйста? Что может спасти нас — нас троих, Ксень? Я люблю Янку, тебя люблю. Прости меня, идиота, — обхватил он мои колени, прислонившись головой. Втянул воздух сквозь сцепленные зубы, плечи дрогнули… Я опять заплакала, только тихо.
— К маме… съезжу с Яной. Мама звала в гости, — села я, перестав его отпихивать. Руки нечаянно потянулись… провела по его волосам. Ничего не видела — будто в соленом тумане все.
Он шевельнулся, поднял голову: — Ты не будешь просить развод?
— Не могу думать рядом с тобой, не получается. Убить хочется, — давилась я слезами.
— Убивай. Только не плачь. Когда ты хочешь ехать, сразу? Лучше не надо, Ксюш. Нам нельзя сейчас разбегаться, даже на время. Пошли, — вдруг потянул он меня за руку, будто на что-то решившись.
Я упиралась, тормозила. Когда поняла, что тащит не в спальню, сопротивляться перестала. Мы вошли к Янке. Она еще спала, но уже успела покрутиться в кроватке — простынь сбилась и из-под нее выглядывала ножка и край розовых трусиков.
— Смотри… — обнял меня со спины Вадим, поставив перед собой: — Я думал не о том, о чем… нужно в первую очередь, и ты сейчас — не о том. Вот она — главное для нас. Ей нужны мы двое. Я не манипулирую тобой при помощи ребенка — просто четко осознал за эти дни. Только в несчастливой семье и дети несчастливы — знаю по себе. Обещаю тебе, — горячо шептал он мне в ухо, — сделать все, чтоб Янка была счастливой. Езжайте к маме, Ксюш. Ты хочешь, ты решила — езжай. Я буду звонить каждый день. В сентябре у нас сделка — первые числа. И сразу полечу за вами. У нас с тобой тоже сделка — доброй воли: я доверяю тебе и отпускаю с Яной к маме. А ты обещаешь подумать. Ксюша?
— Да, — сдалась я, с усилием выдирая себя из его рук. Старательно отвлекаясь от того, что творилось внутри, кивнула на распаренную Янку и быстро зашептала: — Нужно раскрыть ее — лоб влажный, и страшно разбудить — закрутилась вся.
— Форточку открой, и правда — душновато. Спасибо, — осторожно поцеловал он мои волосы, — пойду вымоюсь и переоденусь. Она поела утром, потому и спит до сих пор. А я бы кофе выпил.
— Хорошо. Иди… — отошла я приоткрыть фрамугу.
Весь этот день был заполнен Яной. Она и правда рычала — просто дивно. А вечером, постелив себе на диване в детской, я пожелала мужу спокойной ночи и ушла спать туда.
Яна долго не засыпала. И пришлось петь ей песенки, рассказывать про Колобка, потом отвечать на вопросы… «а кообок пацькает газки, када катица?» И что тут ответишь? Не продумали сочинители. И в самом деле — катится ведь глазками по земле.
Ребенок это главное — да. И я подумаю, честно попытаюсь, как и обещала. Поверила я, что секса не было? Пятьдесят на пятьдесят. Вадим казался искренним, но и Марине я верила — отношения там были теплыми, а как далеко все зашло…? Что-то же было? У меня вон и без всякого тепла зашло дальше некуда. Переиграть бы, вернуть назад время! Но это случилось и так уже и останется. Раньше я собиралась сказать Вадиму о ночи в гостинице — чтобы ему было так же плохо, как и мне. Но не теперь… он оставил подробности за кадром, значит уравновесим — подробностей не будет.
Это неправильно в корне, в принципе! Нечестно. Потому что, если я решусь, мы будем начинать с чистого, нового листа. А получается — не с чистого, а запачканного моим враньем. Но и у меня тоже есть право на единственную ошибку и тоже — без подробностей. Нужно время. Может получится уговорить себя, что та ночь была просто таблеткой от обиды, средством для заживления раны? Чтобы не давило оно каменной глыбой!
Больше я пока не надумала ничего. Трудно решать здесь и сейчас, когда знаешь — пойди я к нему и случится лучшая ночь в моей жизни, а может и в его. Потому что я хотела этого — до жара и пота, до тянущей боли там, где положено. Потому что тоже соскучилась. Потому что хочет он и всеми силами станет замаливать свою вину.
Спалось отвратительно — ворочалась, смотрела в потолок… слоны вытоптали весь мозг! Не спал и Вадим. Я слышала, как он два раза проходил на кухню. Первый раз, наверное, просто попить воды, а второй… я задремала и уже не слышала, когда он вернулся в постель.
Мне нужна была трезвая голова, чтобы понять — смогу я жить, не домысливая его «подробности»? Безоговорочно верить ему опять? Почему-то же он не хочет ими делиться? А может потому, что и я — страшно и стыдно признаться, что слишком ярко и вкусно все было? От этого и тошно и больно, и проклятая ревность душит! И Дамокловым мечом — моя гастроль… Я запретила себе углубляться в самобичевание, это путь в никуда. Пожалела о сделанном, осознала и хватит. Хватит уже!
Следующий день наглядно показал — находиться рядом трудно, почти невыносимо. Может потому и вели мы себя неестественно. Старались обойти, не касаясь друг друга — каждый по своей причине, разговаривали с каким-то… преувеличенным оживлением и готовностью, но коротко и только по делу. Снова замолкали… поглядывали, стараясь особо не демонстрировать свои взгляды — будто изучали друг друга или старались вот так — уже без препарирования душ, прочитать мысли и понять состояние. Яську забодали своим вниманием! Не понимали, как вести себя и нечаянно, изо всех сил старались, чтобы хоть выглядело все, как раньше. Хотелось… немыслимо сильно хотелось поменять что-то в себе и муже обратно, вернуть то время или напрочь забыть это — неловкое, больное. Не получалось. Хотелось сказать — «не верю», как Станиславский. Вадиму, наверное, тоже.
Давили стены, не хватало личного пространства и, казалось — даже воздуха. Выйти бы на улицу, но там, как назло — гроза. Ветер порывами, пыль по тротуарам, первые тяжелые капли, гром… острые вспышки молний, запах озона из форточки. Ливень… Стояли у окна втроем, смотрели…
Переночевали опять. Не выспавшись накануне, просыпались с трудом, но Янка добудилась обоих. За один прошлый день она разбаловалась ужасно, решив наверное, что родители у нее в безусловном рабстве. Капризы, взбрыки…
Вадим предупредил, что отойдет по делам и, вручив ему список продуктов, я облегченно выдохнула — необходим был хотя бы короткий отдых от его присутствия. Не было его часа полтора-два. Вернувшись, протянул мне роскошную белую розу с обрезанными шипами, провел пальцами по моей руке. Поставил в кухне сумки с продуктами и положил на стол заверенное нотариусом согласие на выезд Янки за кордон. Устало взъерошил волосы, тяжело вздохнул, взглянул больными глазами…
— Если бы ты знала, как я не хочу вот этого… Обещай, что вернешься в любом случае — что бы ни решила о нас.
— А что — есть варианты? — отвернулась я, — закутаюсь в чадру… или как там? И останусь жить в песках? И Янку оставлю там? Не выдумывай. Обещаю…
Глава 8
«Абсолютная монархия, король… Религиозное государство, 98 % — мусульмане… Арабский язык… Столица Эр-Рияд… Красное море, Персидский залив… Культура пронизана исламом… Валюта — реал… Достопримечательности… климат…»
Тихо гудели моторы самолета, спала рядом со мной Яна… Я отложила брошюру и устроилась так, чтобы хорошо видеть облачный простор за иллюминатором. Все это я уже знала. Еще с тех пор, когда в панике кинулась изучать все, что относилось к скоропалительному замужеству мамы.