Авиасообщение было формата из точки в точку: Москва — Дахран. Я узнавала об этом городе еще раньше — относительно небольшой, на востоке Саудовской Аравии, в восьми километрах от Персидского залива. Всего около ста двадцати тысяч жителей, из них шесть с лишним — американцы и это, в основном, рабочие. Дархан — центр нефтеразработок. В городе есть международный аэропорт и расположены военная и воздушная американские базы. Одним из образовательных учреждений является Нефтяной институт, где какое-то время преподавал мамин муж. А еще в Дахране расположена штаб-квартира самой большой в мире нефтяной компании Saudi Aramco. И в этой местности летом не так жарко — спасают океанские муссоны. Все дела…
Мы приземлились.
Встречали мама и Джаухар. Для меня все происходило будто в тумане — сумбурно, смазано, скомкано. Ни рассмотреть их толком из-за поплывших вдруг слез: только, что он в клетчатом платке и белой хламиде, а мама в цветной и шарфе. Ни связать грамотно двух слов: вместо заученного цветистого приветствия — «здрасьте, джабб». Ни толком расслышать что они говорят: из-за шума в ушах… Почему-то я дико волновалась и нервничала.
Ситуацию спасла, как почти и всегда, Яна. Я напомнила ей, что это ее бабушка и она послушно повторила:
— Бабоцька.
— Вот бабочкой я еще не была, — умильно протянула мама, картинно взмахнув широкими рукавами: — Но в принципе не против. Бабочка, так бабочка. А как деда будем звать?
Получалось — «дэт».
Джаухар сел рядом с водителем, деликатно дав нам возможность поговорить. Черная машина была очень длинной и просторной, а между задними и передними сиденьями поднималась чуть затемненная стеклянная перегородка — звуковая изоляция.
— Приедем очень скоро, — быстро заговорила мама, — хочу тебя предупредить — дорогих гостей встречают все домочадцы. Тут у них обычай — всегда один из сыновей живет вместе с родителями. У Джаухара их шестеро, но так получилось — в этот раз увидишь ты только одного. К чему я? Он инвалид, Ксюша, и передвигается в коляске. Пожалуйста, не выказывай жалости — мальчик ее не заслуживает. И еще… — озабоченно смотрела она на меня, — не влюбись только. Там… увидишь сама. Они тут или красавцы писаные или уроды, середины я не замечала.
— Смешно, мама, — покачала я головой.
— А вот и нет, — примиряюще улыбнулась она, — женская жалость штука странная и даже страшная. Помнишь…? — и запела тихонько: — В селах Рязанщины, в селах Смоленщины слово «люблю» непривычно для женщины. Там, бесконечно и верно любя, женщина…
— … скажет: «Жалею тебя», — тихонько присоединилась я.
— Зы-ылею бидя! — взвыла вдруг рядом Янка.
— Умница наша! — положительно отреагировала на это мама, — но нужно работать над произношением. Поощряли, забавлялись? Можешь не отвечать… А я предупреждала. Уздечку у нее смотрели? А нёбо? Хорошо. Ладно… все это потом.
Мамина специальность была — логопед. Взглянув в окно, она торопливо добавила:
— Тут традиции, условности… свой этикет, Ксюша. Я сразу уведу вас на отдых и остальной инструктаж уже потом. И не трусь — ничего там сложного, просто нужно знать. А сейчас можешь вообще молчать. Моргай, кивай и улыбайся.
Глава 9
Так я и делала. И когда увидела дом — современный, большой, с огромными окнами, небольшим парком вокруг и длинной, уютной какой-то даже на первый взгляд, пристройкой к нему в виде ножки у буквы Т. Нет, это был далеко не дворец. И, скорее всего, рядом с домами с Рублевки он выглядел бы очень скромно и даже аскетично. Но меня очаровал сразу, безоговорочно и бесповоротно.
Молчала и когда увидела молодого мужчину в коляске, которая, жужжа моторчиком, тихо катилась в нашу сторону. Я вежливо улыбалась, стараясь не показать… не жалости — нет. А потрясения от какого-то дикого несоответствия, которое открылось моим глазам. Или ощущения огромной, просто вселенской несправедливости от такого зрелища: легко угадывающееся под белой хламидой жилистое сухощавое тело в инвалидной коляске, широкие сильные плечи и лицо… мама права — этот молодой мужчина, скорее всего мой ровесник, был просто неприлично… прекрасен.
Сказать здесь — «красивый» было бы почти ни о чем. Мужественное, совсем молодое мужское лицо хотелось рассматривать фрагментарно, подетально. Потому что детали эти, каждая в отдельности, производили ошеломляющее впечатление — широкие черные брови, стрельчатые ресницы, небольшие усы и аккуратная бородка, красивый разрез глаз теплого карего цвета, нос, губы, общая скульптурная лепка лица… И его выражение — спокойное и умиротворенное. Может, все дело в этом? В его спокойной уверенности в себе или какой-то своей правде? И красота жестов: был легкий намек на поклон — едва заметное движение гордой головы, а потом он плавно и быстро коснулся груди — там, где сердце. Крепкие мужские ладони, длинные нервные пальцы…
Что-то сказал — звучным, приятным голосом. И будто бы прозвучало что-то из того — цветистого, что заучивала я. Так приветствуют гостя, чужого человека — не близкого и не родного. Все так и есть.
Я тоже склонила голову в приветствии и молчала уже потрясенно, улыбаясь просто на автомате, пока Джаухар представлял сыну меня и Яну. Потом назвал для меня его имя — Адиль. Нужно будет узнать перевод — успела подумать я и мама увела нас «отдыхать». Это нужно было — передохнуть от настолько сильных впечатлений. Позади слышался мужской разговор — сдержанный, с чуть гортанным мягким выговором.
— Бли-ин… — тихо выдохнула я, — предупреждать нужно, мама.
— Я говорила. И — да, — согласилась она, — впечатление сильное. Но ты — молодцом, а я, было дело — вообще зависла. Шагнула даже пощупать — настоящий он, живой? В этом кресле он уже полтора года — попал под камнепад. Сами ноги ему сохранили, но ходить они никогда не смогут, — негромко объясняла она, — Сейчас Джаухар говорил ему, что считает тебя своей дочерью.
— Ты понимаешь их? — поразилась я, — за этот год выучила язык?
— Да Бог с тобой! Так — через пень-колоду, знакомые слова улавливаю… на уровне интуиции все. В моем возрасте уже трудно учиться — память не та. И лень имеет место — все, с кем я тут общаюсь, говорят по-русски. И Адиль тоже — покойная жена Джаухара была из наших… из-под Саратова откуда-то. Он вдовел чуть меньше меня — девять лет.
Мы шли куда-то, оставив двухэтажный дом и его парадный вход позади. Я вела за руку притихшую Янку и оглядывалась вокруг.
— Я договорилась, чтобы без церемоний, Ксюш. Дорогих гостей всегда встречают в Доме — парадной его части. Угощение, речи… Джаухар согласился — главное, чтобы удобно вам с Яной. И потом, там мужская половина, а наша, женская — вот здесь, — остановились мы возле тихо журчащего на террасе фонтанчика, перед распахнутыми в дом широкими дверями.
Это была та самая пристройка — ножка буквы Т. Одноэтажная, с белоснежными мраморными полами, которые продолжались на крытой террасе.
Я осматривалась со вкусом, не спеша, чтобы ничего не пропустить.
Мягкие диваны с резными спинками из дерева и кучей подушек; круглые столики с ажурными «юбками», расписные лампы… Назвать их светильниками, торшерами и бра не пришло бы в голову. Тонкие и высокие белоснежные вазы — будто из прозрачного алебастра; ковры… но их мало — везде светлый камень, простор, воздух… Резные деревянные решетки затягивали потолок и деликатно разделяли длинное помещение на зоны — чтения, настольных игр и просмотра телевизора. В дальнем конце находилась стрельчатая двойная дверь, украшенная вверху богатой резьбой по дереву. И еще две такие же, но только узкие, на равном расстоянии — в противоположной входу стене.
— Здесь гостиная, там — моя спальня. Она же, случается, и супружеская, поэтому уступить ее вам с Янкой я не могу. Ваша комната будет здесь, — распахнула мама одну из узких дверей.
Вытянутое в ширину небольшое помещение было устлано белым ковром, с одной стороны от входа стояла большая кровать и изумительной красоты небольшой резной шкаф для одежды, по другую сторону от двери — диван в пару шкафу и опять столик с ажурной «юбочкой».
— Тесновато и темновато без окон, — отметила мама с сожалением, — но поверь мне — здесь вы будете только спать, ну и переодеваться, само собой. А на ночь мы включим кандей в большой комнате. При открытых дверях будет прохладно и не простынете. А вторая такая же дверь — ванная. Пойдемте, я покажу и сами решите, что лучше с дороги — душ или джакузи? У нас оно скромное и это тоже показатель — вода здесь воспринимается ценностью уже на уровне подсознания, наверное. И каждый сам решает, сколько может себе позволить расходовать — даже в наше время скважин и опреснения.
Мы пошли, посмотрели ванную. Там тоже…
— Почему ты не рассказывала обо всем этом? — тихо спросила я у мамы, когда мы с Яной, уже посвежевшие и переодетые в свободную одежду, вместе с ней сидели на террасе. Наслаждались журчанием и прохладой фонтанчика, любовались небольшим садом: финиковой пальмой, цветущими кустарниками, гранатовым деревом с яркими плодами; виноградом, обвившим длинную овальную перголу с дощатым полом. Небольшие янтарные кисти висели бы прямо над головой, подойди мы туда…
Чисто вымытая Янка притихла среди подушек и помалкивала, адаптируясь и разглядывая все вокруг большими глазами. Я тоже поймала себя на пришибленном каком-то состоянии.
— Не хотелось, чтобы ты неправильно поняла меня, — вздохнула мама, — у нас же меркантильность и даже просто практичность традиционно не приветствуются. И попробуй — докажи, что ты ни сном, ни духом…
— Ты это обо мне? — поразилась я, — оправдываешься передо мной?
— Стереотипы, Ксюша, они такие стереотипы… — невесело улыбалась мама, играя золотистой кисточкой пояса: — Мы же все на «рае в шалаше» воспитаны, на бескорыстную любовь заточены. Это есть и не спорь. Даже в наших мужчинах это есть — трудно верят, что любят их, а не их деньги… особенно когда вокруг почти повальная бедность. Я считаю — вполне нормально оценивать их еще и по тому, чего они добились и достигли в жизни, понимать на что способны. Это важно, Ксюша. Деньги не просто приятный бонус, но еще и нелишни