Они и простились достойно — он отвез ее к дому, напомнил про цветы и еще раз извинился, что так вышло. Она молча кивнула, глядя на него, провела рукой по его щеке… Вышла из машины и ушла.
Юг прочно оккупировала жара. Яростно синело небо, широкая вода радовала более густым оттенком синевы, свежая зелень трепетала под ветерком, налетающим с моря… Выйдя из самолета, Вадим жадно вдохнул воздух свободы — от работы, от проблем… хотя бы на время отдыха.
По приезду к месту, как только они с дочкой устроились в комфортабельном номере пансионата, прозвучал телефонный звонок и, ответив на него, он услышал:
— Ну что, герой-любовник…? Лены больше нет — таблетки… отравилась дурашка. На похороны будешь? — устало интересовался незнакомый мужской голос.
— … В Евпатории… с дочкой, — Вадим с трудом выдавил эти слова из пережатой спазмом глотки.
— Ну, отдыхай тогда. Береги дочку.
Через полчаса, когда он повел Янку на обед, в столовой у него пошла носом кровь. Дальше — больше. Через час где-то, зазнобило и затошнило. Уложив дочку спать, он всю ночь обнимал унитаз или громоздился на него. Утром молодой фельдшер со скорой выписал ему направление в инфекционную больницу.
— Температуры сейчас нет, но остальное… вы же только из поезда?
— Самолетом.
— Без разницы. Все признаки инфекции. Полежите в боксе до выяснения, все равно нужно ставить систему — обезвоживание «на лице».
— А как же дочка? У меня Янка, — растерялся Вадим.
— Тем более нужно «заизолировать» вас от нее. Ладно, — вздохнул парень, — сейчас вызову Ленку — это моя сестра. Не переживайте, у нее даже санитарная книжка есть — помогает тут с посудой, и со спиногрызами обращаться умеет — у нас еще двое младших. Сейчас и прибежит, дом совсем рядом. Заплатите потом сколько не жалко.
— На чужого человека…? — почти хрипел от отчаяния Вадим.
— Да почему чужого? Посмотрите на нее, тогда и решайте. Посидим тут и подождем — так и быть. Ух ты, шустрая! — скорчил он рожицу Янке, — а папка твой заболел.
— Я узэ слысала, — выглянула она из-за кровати и перебежала в другой угол — перепрятываться.
Девочка Лена оказалась очень симпатичной и светленькой, как и брат, а еще веснушчатой, лопоухой и лет шестнадцати от роду. Только вошла, сразу же нашла взглядом Янку, заулыбалась и защебетала:
— Такая красивая девочка и скучает? И никто из этих дядек даже не заплел ей косички?
Янка сразу застеснялась, пуская глазки под лоб, а Вадим тяжело поднялся достать из мини-сейфа деньги, но был остановлен медиком:
— Не надо сейчас ничего руками… и вообще — на выход. Ленка, ребенка веди к мамке и понаблюдайте. А здесь будет санобработка, я скажу там… На ночь уже, наверное, сможешь вернуться сюда. И глаз не спускать! Малая шустрая до невозможности.
— А сто се-таки с папом? — послышалось за спиной, когда Вадим уже выходил. Лена сразу подключилась и стала что-то оживленно объяснять, а он пробормотал сам себе:
— А с папом бумеранг… Надо бы по голове, а он просто обосрался.
— И не смертельно. По голове хуже, — успокоил его белобрысый медик.
— Жена с ума сойдет, — поделился своим беспокойством Вадим, чувствуя необъяснимое доверие к обоим — и брату, и сестре: — Первый раз отпустила со мной дочку.
— Ну и не говорите ей. Даже если закроют сейчас. Когда это еще она приедет? Москва?
— Почти. Ближние подступы.
— На самолеты билетов нет, поездом — суток двое. Шутите? Конечно, с ума сойдет!
Все четыре с половиной дня, находясь в отдельном боксе стационара, Вадим коротко докладывал Ксюше о том, как замечательно они отдыхают. Их разговор выглядел, как «доклад закончил», «доклад принял». На просьбу Ксюши дать трубочку дочке, Вадим сказал, что она освоилась тут, веселится и о маме не вспоминает. И он боится, что, услышав мамин голос… Почему-то именно сейчас врать жене было донельзя противно. Утешал себя тем, что эта-то ложь во благо — исключительно для того, чтобы Ксюша не волновалась за Яну… и за него тоже.
Жгучая вина растекалась внутри кипящей лавой, и столько всего вспомнилось за эти дни… и как Ксюша просилась к нему «на ручки», когда сильно порезала палец — и плакала, и смеялась. А он носил ее по комнате и дул, чтобы не болело… куда-то на ухо. Когда это было…? Тогда она готовила что-то на новогодний стол. Плохая примета, плохой год…
Вспоминался суп этот проклятый, зажаренный красным луком, ночи их — нежные, упорядоченные уже какие-то (в хорошем смысле). И смех, и игры втроем с Янкой, и разговоры… он же живой тогда был, собой был! Не корчил из себя интеллектуального высокомерного мачо, четко контролировал жизнь свою и семьи. А сейчас будто развалина, руина…
Известие о смерти Лены даже не раздавило — расплющило его. Почему-то он ни минуты не сомневался, что это правда — слишком… однозначно звучал голос того мужика из трубки. Муж? Скорее всего… А что он вообще знал о Лене? Да ничего! Демонстрировал свою эрудицию и отслеживал ее у нее… тешил тщеславие и эстетствовал…
А кто ее муж, чем он занимается? Даже как зовут не знал и почему у них такие странные отношения.
Сам факт смерти Лены воспринимался неоднозначно. Вернее, он не воспринимался, как факт. Скорее всего, причиной был шок, потому что стоило только мысленно вернуться к этой теме и мысли сразу же начинали течь лениво и отстраненно. А еще — практично. Инкриминировать ему доведение до самоубийства никто не смог бы даже при очень большом желании. Он обставлялся уже неосознанно, просто в силу профессионализма и опыта, потому и последнюю встречу назначил в людном месте и постарался провести ее максимально деликатно — с цветами, в спокойной обстановке и беседуя ровно и доброжелательно.
Понять ее поступок даже не пытался — слишком плохо знал ее. К тому же сейчас у него уже были причины подозревать ее в некоторой неадекватности — когда настолько кардинально сбиты понятия «хорошо» и «плохо», «правильно» и «неприемлемо», это о чем-то говорит. И еще это ее неестественное спокойствие… оно должно было насторожить его тогда. Если бы он беспокоился о ней.
Так что по этому поводу он не заморачивался. Тогда почему так среагировал? Почему-то он связывал два эти события — известие о смерти Лены и свою болезнь.
После двухдневного обследования лечащий врач развел руками и предположил мощную аллергию на какой-то пищевой продукт — следов инфекции не обнаружили. Шок, стресс? «А что…? Вполне возможно — наш организм иногда реагирует на такие вещи непредсказуемо».
В курортный период, как правило, инфекция возникала вспышками — очагами, редко — эпизодами. Иногда инфекционное отделение бывало переполнено. Сейчас же было затишье, проблемы мест не существовало, и врач отказался выписывать Вадима до полного исчезновения симптомов. Назначил дообследование…
Пятого дня после обеда Вадим вернулся в свой номер и отпустил Ленку, прилично заплатив ей за работу. Она и правда хорошо справилась — Янка загорела, даже казалось — слегка поправилась, а еще она «зарычала».
— Это наш Вовка занимается с логопедом, — рассказывала Вадиму молоденькая няня, — осенью в школу, а он не выговаривал. Ну, а сейчас р-рычит изо всех сил, ну и ваша тоже стала. Это же хорошо?
— Очень, — согласился с ней Вадим.
Он знал, что всю эту неделю Ксюша напряженно работала — не раз наблюдал это, когда она брала работу на дом. И хотя бы часов до пяти-шести вечера не стал ей звонить — не хотел отвлекать, мало ли… По себе знал, насколько внимательным нужно быть, имея дело с цифрами.
А вечером позвонил, чтобы предъявить, наконец, ей Янку. Предъявил… От того, как после имени “Лена” буквально зазвенела тишина в трубке, его бросило в холодный пот. Показалось — речь сейчас шла о той Лене — покойной. Отчетливо осозналось вдруг и это — наконец-то… вдобавок.
Почему у нее такая реакция на это имя — холодел он. Ведь не могла же она знать о той Лене? И — паника! Из-за окончательного принятия для себя смерти Лены или оттого, что Ксюша могла знать? И — животный какой-то ужас, потому что перед глазами сразу — гроб, стылая земля комьями и то, что он чувствовал маленьким, когда хоронили деда — растерянность, неприкаянность, непонимание… Лену мертвой и в гробу представить он не мог. Может, поэтому виделись дедовы похороны?
Но у него была Ксюша — живая, его… и нужно было срочно объяснить, доказать ей, что она надумала себе что-то не то! Поверит ли еще она после почти недельного вранья из больницы?
А она не брала трубку! И он стал злиться — на нее уже. За то, что не права сейчас, что совершенно беспочвенно надумала себе всякие глупости, что подозревает его черти в чем — на пустом месте! Всего лишь из-за одного слова, что брякнула Янка. И вызверился на нее, когда позвонила сама:
— Трубку бери, когда звоню! Не хочу, чтобы ты неправильно поняла Янкины слова. Я немного приболел, поэтому взял ей…
Ксюша совсем не желала слушать его — кричала, злилась, обвиняла… И он тоже рычал, пытаясь вставить хоть слово, потом пытался воздействовать на нее убеждением. Он совершенно не узнавал свою уравновешенную, позитивную жену. А потом прозвучало это — «я уйду, мы с Янкой уйдем, радуйся! И не нужно прятаться в ванной с телефоном, да?!»
Да… Он понял, что сейчас настал момент истины. Теперь только правда, но без подробностей, иначе потеряно будет все. А у него, собственно, кроме Ксюши и Янки ничего и не было. Просто мелькнуло что-то мимолетное и незначительное, как оказалось сейчас… пахнуло духами и исчезло навсегда. Черствость, бездушие, бессердечность? Да пусть! Перед собой не имело смысла лицемерить — смерть Лены потрясла его, но он не страдал по этой женщине — уже оставил позади, отдалился, мысленно дистанцировался еще тогда. И сердце его всегда оставалось в семье, просто он отвлекся… ошибся. Право на одну ошибку — единственную, есть у каждого. А других не будет.
Он успокоил испуганно хныкающую Янку, и она попросилась на горшок, даже сама притащила его в комнату. Пока сидела на нем, сидел и он рядом — ждал и думал о своем. Очнулся, услышав тяжелый вздох и укоризненный голосок дочки: