Этот вечер пролетел для леди незаметно. У миссис Палмер был ее ребенок, а у миссис Дженнингс – ее коврик для вышивания. Увлеченные каждая своим делом, они обсуждали оставленных лондонских друзей, вспоминали приглашения леди Миддлтон, и гадали, доедут ли полковник Брэндон и мистер Палмер в этот вечер дальше, чем до Ридинга. Элинор, которую все это мало занимало, все же участвовала в их разговоре. А Марианна, которая всегда, где бы она ни была, первым делом находила библиотеку, хотя сами владельцы ее избегали, вскоре нашла нужную книгу.
Чтобы все гости чувствовали себя как дома, со стороны миссис Палмер не требовалось ничего, кроме хорошего чувства юмора. Ее откровенная и сердечная манера общения была больше, чем просто вежливость. Ее лицо светилось добротой. Ее шутки, даже колючие, не обижали никого, а Элинор могла простить ей все, даже ее бесконечный смех.
Оба джентльмена, к огромной радости всех присутствующих, приехали на следующий день к самому позднему обеду и привезли с собой много новостей, которые в долгое дождливое утро следующего дня были как нельзя кстати.
Элинор мало знала мистера Палмера, и за короткое время их знакомства он каждый раз представал в таком неожиданном ракурсе, что теперь она даже не предполагала, как он поведет себя в кругу семьи. Но, вместе с тем, он вел себя как истинный джентльменом по отношению ко всем гостям, и только иногда был не сдержан по отношению к жене и теще. Он был прекрасный собеседник, когда был в настроении, но как все прагматичные люди не строил фантастических проектов и реалистично смотрел на вещи, чем противопоставлял себя миссис Дженнингс и Шарлоте. Что касается остальных черт его характера, то внешне он мало отличался от многих джентльменов его возраста и статуса. Он прекрасно держался за обеденным столом, хорошо сидел в седле, любил своего ребенка, хотя был немного непоследователен в этом, и, конечно, не позволял себе никаких утренних игр на бильярде, посвящая всё свободное время делам. Мистер Палмер теперь нравился Элинор даже больше, чем она могла предположить до приезда в Кливленд. Но в душе она понимала, что не сможет глубже проникнуться его миром, окружением. Образом жизни. Ей было чуждо его эпикурейство, его эгоизм, его манера общения, весьма своеобразная, и невольно сравнивала его с Эдвардом, простым и искренним, каким она запомнила его.
Ах, Эдвард, Эдвард! Наконец-то некоторые его эгоистические черты открылись ей, благодаря полковнику Брэндону, который вернулся из Дорсетшира. Он был очень рад встреч с Элинор, впрочем, как и всегда: он соскучился по ней за десять дней разлуки и, казалось, был готов согласиться с любым ее мнением, которое его очень интересовало. Все это подтверждало рассуждения миссис Дженнингс о его симпатии к Элинор. Возможно, этого было бы достаточно и для самой старшей мисс Дэшвуд, чтобы поверить в его любовь к ней, если бы она не верила с первого дня их знакомства, что его сердце полностью принадлежит только Марианне. Но тем не менее она стала присматриваться к этой паре и заметила, что сестра ловит каждый взгляд полковника, но миссис Дженнингс как будто не замечала этого, а когда он участливо интересовался самочувствием Марианны, ее головой и горлом, которое начало болеть, видимо от холодной погоды, то Элинор находила во всем этом симптомы начинающейся любви.
На третий и четвертый день после приезда они совершили две вечерние прогулки в весенних сумерках по утоптанным дорожкам аллей и нехоженым уголкам сада. Особенно замечательным было пробираться по самым отдаленным местам, более диким, чем все остальные! Деревья там были самые старые, а трава уже начала пробиваться и была свежая и сырая! Все меры предосторожности, о которых предупреждали все, Марианной были отброшены. Мечтательное сидение в весеннем саду в мокрых ботинках и чулках для нее не прошло даром и через день или два дало о себе знать. В результате, ей становилось все хуже и хуже, температура росла, появились боли в легких, кашель и сухость в горле. Хороший сон мог стать одним из лекарств, и по настоянию Элинор, которая пыталась применить хоть простые и нехитрые методы лечения, Марианна слегла в постель.
На следующий день Марианна проснулась как обычно рано, спустилась в гостиную и на все вопросы о самочувствии отвечала, что ей уже лучше. Чтобы доказать правоту своих слов, она пыталась заняться своими обычными делами. Но, увы, весь день ей пришлось провести у камина в кресле с книгой в руке, которую она не могла даже листать, или полулежала на диване, утомленная и вялая, она не в силах была говорить даже о своем состоянии. И, наконец, вечером она пораньше легла в кровать, чувствуя все большую и большую слабость. Полковник Брэндон был удивлен спокойствием и деловитостью ее сестры, которая сама ухаживала за больной, не смотря на протесты Марианны. Элинор давала ей лекарства только на ночь, веря, как и сама больная, в исцеляющую силу сна, и не придавала болезни большого значения.
Но после бессонной и лихорадочной ночи, измотавшей обеих, когда Марианна попыталась встать, не смогла даже сесть на кровати и окончательно слегла, Элинор на утро была, наконец, готова последовать совету миссис Дженнингс и послать за аптекарем Палмеров.
Он пришел, осмотрел свою пациентку и приободрил мисс Дэшвуд, сообщив, что через несколько дней ее сестра поправится. Но при этом, сказал, что болезнь имеет тяжелое течение и скорее всего это «инфекция». Услышав это слово, всегда веселая миссис Палмер запаниковала, переживая из-за своего ребенка, а миссис Дженнингс, которая с самого начала смотрела на болезнь Марианны куда серьезнее, чем Элинор, теперь выглядела очень мрачной. Она выслушала сообщение мистера Харриса и разделила предосторожность Шарлоты относительно немедленной изоляции больной от ее дитя. Мистер Палмер, хотя и считал их опасения напрасными, с удивлением обнаружил у своей жены волю и силу противостояния. Ее отъезд, между тем, был уже назначен, и в течение часа после приезда мистера Харриса, она уже собралась со своим маленьким сыном и своей няней на другой конец местечка Баф. Там проживали дальние родственники мистера Палмера, и он сам обещал присоединиться к ним через день-другой, и туда ее мать была готова сопровождать внука. Но миссис Дженнингс, в тоже время, проявила свою сердечность, чем и заслужила еще большую любовь Элинор, заявив, что никуда не уедет из Кливленда, пока Марианна не поправится, и сама позаботиться о ней, почти как ее родная мать. Элинор убедилась, что в некоторых случаях она была ей очень полезна, разделяла с ней тяжесть и усталость, а в некоторых вещах по уходу за больными разбиралась даже лучше ее.
Бедная Марианна, вялая и слабая, чувствовала себя совершенно разбитой и не очень-то верила, что через пару дней выздоровеет. Мысль о том, что день грядущий ей готовит. Кроме болезни, была невыносимой, поскольку именно завтра они собирались вернуться домой в сопровождении слуги миссис Дженнингс, чтобы сделать своей матери приятный сюрприз. Марианна переживала, что из-за нее отъезд пришлось отложить, Элинор постаралась подбодрить ее и сказала, что это ненадолго, во что сама верила тогда.
Следующий день не принес никаких улучшений в состоянии больной. Ей, действительно, не становилось лучше, но кроме отсутствия улучшений, не было и ухудшений! Вся компания уехала похоже надолго. Что же касается мистера Палмера, который вообще не желал уезжать, не столько из-за человеколюбия, сколько избегая общества своей жены, вдруг согласился на уговоры полковника Брэндона выполнить данное жене обещание и последовать за ней. А пока он готовился к отъезду, полковник Брэндон с еще большим усердием начал поговаривать и о своем отъезде… Здесь доброта миссис Дженнингс проявилась с еще более желанной стороны. Попросить полковника уехать прочь, пока его любовь была очень занята болезнью своей сестры, означало лишить их обоих общения. Тогда она подумала и для большего удобства попросила его остаться в Кливленде, так как ей не с кем было больше играть в карты по вечерам. Она просила очень сильно его остаться, и он не смог долго возражать, особенно когда доброта миссис Дженнингс сопровождалась просьбами мистера Палмера, который был бы спокоен, если б полковник Брэндон оставался в доме и мог, в случае чего, заменить его и помочь мисс Дэшвуд.
Марианну, естественно, никто не ставил в известность обо всех этих приготовлениях. Она даже не знала, что явилось причиной отъезда всех из Кливленда всего через неделю после их приезда. Она не высказывала удивления, что не видит миссис Палмер, так как это вообще не приходило ей в голову, и никогда не спрашивала о ней.
Прошло два дня с того времени, как уехал мистер Палмер, а состояние больной оставалось все таким же, лишь с небольшими изменениями. Мистер Харрис, который теперь каждый день ее навещал, все еще говорил о быстром выздоровлении, поэтому мисс Дэшвуд ожидала этого, но не так уверенно, как раньше. Миссис Дженнингс первой заметила, что Марианна никогда уже не поправится, и полковник Брэндон, который слушал ее мрачные предсказания, был не в состоянии опровергать их. Он и сам, по некоторым причинам, начал считать, что оптимизм аптекаря – полный абсурд. А постепенное, многочасовое дежурство у постели больной наводило его на грустную мысль о том, что скоро, похоже, он больше не увидит Марианну.
Но, на утро третьего дня, грустные мысли обоих рассеялись в один миг, мистер Харрис после очередного осмотра Марианны заявил, что ей стало лучше. Ее сердцебиение пришло в норму, и всё идет к выздоровлению. Элинор обрадовалась этой слабой надежде и сообщила матери в письме, что эта новость обрадовала весь Кливленд и их приезд домой не за горами.
Но день не закончился также хорошо, как и начался. К вечеру Марианне стало еще хуже, чем было. Элинор все еще надеялась, что это связано с усталостью от сидения в кресле сразу после долгого лежания в кровати, и была рада, когда сестра заснула, так как связывала со сном большие надежды. Она осталась присмотреть за сестрой, если та проснется среди ночи и села около кровати. Миссис Дженнингс, не зная об ухудшении в состоянии больной, очень рано пошла спать. Ее служанка, которая была одной из сиделок, тоже спала в комнате экономки, и Элинор осталась одна с Марианной.