Жене захотелось снова поговорить о дочери:
— Мне уж скоро сорок. Бежит время…
— Сорок! — вздохнула тетя Цила. — Что такое сорок — почитай и не жил совсем человек.
— Вот видите. А наша дочка все торопится. Ей бы только развлекаться да хороводиться. Не понимает, что все само собой придет. Лучше бы об учебе думала.
— Не у всех голова одинаково варит, — сказала тетя Цила. — Многие, хоть и выучатся, врачами или инженерами станут, а толку от них — никакого, работники никудышные. А умный человек хоть и школу не кончит, а сам до всего дойдет.
Тетя Цила допила стакан воды и поднялась.
Вышла сразу на улицу — к соседям заглянуть побоялась. Быстрым шагом спустилась вниз по деревне — в одной руке палка, в другой букетик лесных цветов.
Я подумал: сильные у нас корни и моя дочь не исключение. Не подведет она наш род, который живет на этой земле свыше трехсот лет. Не спутается с каким-нибудь прощелыгой, которому нет дела ни до родителей, ни до устоев, а одно на уме — как бы в постель ее затащить. А если это будет добрый и работящий паренек — так и беды никакой!
Ведь говорил же я моей подруге на водах, что против секса не попрешь. Да! Но вот на алкоголе раз и навсегда надо поставить крест.
Только теперь мне становится ясно, что с мальчиком было бы куда меньше хлопот.
Шестая глава
В свое время на курорте я позабавил своих компаньонок по тароку[16] изречением: воду хвалю, а сам вино пью, но случается и наоборот — вино хвалю, а сам воду пью.
Объяснил я, что так поступают многие, но что в равной мере опасно делать как первое, так и второе.
Отправившись через несколько дней на велосипеде к дочери — навестить ее и проверить, — я вспомнил это изречение и весь стиль наших разговоров на водах. В качестве примера проповеди вина и пития воды я привел рекомендации докторов, что советуют нам — коль уж мы нездоровы — отдыхать, не думая о работе, о победах и наградах — только тогда отдых принесет нам спасение. Впрочем, сами-то врачи отлично знают: много отдыхать в этой жизни нам не дано, да и им тоже. (Кто-то заметил: «Не всем». Да, трудно абстрактно рассуждать о морали, если сразу же искать исключения.)
И сейчас я твердо решил вообще не напоминать дочери о неудачном праздновании пятнадцатилетия.
Дочка показала мне новый паспорт, сообщила, что у нее хорошие отметки и что на уроках часто подымает руку, чтобы исправить плохие. Я сказал, что главная ее обязанность — учиться и что ей лучше не дружить с такими ребятами, что пренебрегают школой и увиливают от занятий. Ведь это преступление: многие не попали в спецшколу, а быть может, учились бы, как положено, других взяли — а они считают школу напрасной тратой времени. И потому мы, взрослые, испытываем страх перед будущим, когда видим, как молодежь отступает от наших идеалов и норм.
Мама заметила, что и я дружу с разными людьми, но никто мне этого не запрещает. И не всякий, мол, хороший ученик — хороший товарищ.
Я сказал, что отнюдь не считаю плохим товарищем человека, добросовестно выполняющего свою работу. Или такого, которому не удается что-то — его ли в этом вина. Но если кто-то пользуется протекцией и требует от общества незаслуженных вознаграждений и денег, такого человека я не уважаю и с таким никогда не стал бы дружить. Такие люди у меня всегда вызывали отвращение, хотя, естественно, я не всегда давал им это понять, ибо не моя обязанность попрекать кого-то за тот сомнительный образ жизни, который он ведет. Сам же я своим примером, своей жизнью доказываю, что не хочу от общества больше того, что заслуживаю. Я никогда не требовал никаких привилегий.
Дочка начала со своей постпубертатной логикой объяснять, что те ученики, которых устроили в школу по протекции, ни в чем не виноваты и что это вовсе не повод, чтобы с ними не дружить. Кроме того, демагогически заявила она, и плохие ученики не могут остаться вне коллектива, ибо станут еще хуже.
Я сказал, что у нее еще недостаточно развито чувство справедливости, если она может считать своим другом такого человека, который пренебрегает работой, в данном случае — школой, когда она сама считает своей главной и единственной целью — учиться. Или она так не считает?
Я понимал, что вещаю, как оракул, и немного скис. Сказал, что существует и иной метод, чем дискуссия, и что человека ко многим вещам можно просто принудить, но я не хочу этого делать, я лишь высказываю мнение, к которому пришел за многие годы жизни.
Дочка обвинила меня, что я наверняка завидую своим друзьям, у которых большие и хорошо обставленные дома, и от зависти валю на их голову все подряд, лишь бы не работать, как они. Короче: я завистливый и ленивый.
Я даже допустил, что это можно считать завистью. Но слово «зависть» не всегда носит отрицательный характер. Ведь не будь определенного типа зависти — который я называю чувством справедливости, — не было бы никаких социальных движений. Братья Гракхи отдали жизнь за то, чтобы уравнять имущественные различия в Риме. Если какая-либо идеология создает у нас ощущение, что завидовать отвратительно, то тем самым она стремится оправдать имущественное неравенство. Впрочем, я никогда не испытываю зависти к таланту, к красоте или здоровью. Человек же действительно завистливый завидует всему. Если я смотрю с отвращением на человека, который приобрел имущество путем краж и подлогов, то тем самым косвенно спасаю этого человека: если в обществе останутся одни воры и стяжатели, кто тогда будет создавать в жизни ценности? Думаю, что такой гнев — впрочем, даже не знаю, гнев ли это, — нельзя назвать завистью.
Мама спросила: зачем все это я говорю своей дочери. А вот зачем: как-то я слышал, что одна ее подружка буквально с восторгом объявила о том, что в аттестате у нее будут одни двойки. Не стыдно ей? Ведь это все равно что гордиться тем, что воруешь.
Дочка, защищаясь, сказала, что познакомилась с этой подружкой на отдыхе два года назад и что за ее взгляды не отвечает.
Мне это противно, заявил я, и таких коллег на студии, которые требуют незаслуженных денег, ненавижу. И любой честный человек должен их ненавидеть, ибо эти люди воруют. Да, они воры.
Я поднялся — настроение у меня было никудышное.
Простился с мамой, Винцо и дочкой и не спеша подался на другой конец деревни.
Припомнились времена, когда мне было столько лет, сколько дочери, как я читал дневники Толстого, где русский пророк нападал на богачей и дармоедов, а сам трудился в поле, чтобы доказать: справедливым может быть только работающий человек.
Пожалуй, и дочка уже исподволь составила свое представление о справедливости мира. Однако ее понятие справедливости исключает активное вмешательство в какие-либо неурядицы; мир для нее и ее поколения не исполнен справедливой борьбы человечества, он сам по себе, и надо предоставить жизни свободно развиваться и принимать ее такой, какая она есть, не пытаясь ничего изменить в ней. Это немного лучше, правда лишь немного лучше, чем считать, что мир абсурден.
А как я вмешиваюсь в жизнь?
К слову, пора понять, что детей нельзя слишком перегружать теориями. Они не могут их принять хотя бы потому, что для их ума они слишком тяжелы и сложны. Молодой человек не может сказать: то, что я совершаю порой ошибки, — это одно, а то что я мирюсь с этими ошибками и хочу думать, что они относятся к нормальному ходу жизни, — другое. Молодой человек не может думать одно, а делать или говорить другое. Следовало бы его ознакомить с противоречивостью человеческой мысли: никто не может быть всегда и во всем последовательным и совершенным, но и нельзя свои ошибки возводить в закон, а несовершенство — в норму жизни.
Однако и в стремлении к совершенству нельзя переусердствовать, ибо, не имея достаточно таланта или сил, человек не должен отягощать себя слишком высокими требованиями к себе — иначе он загремит в психушку. Ох и трудно найти золотую середину, очень трудно!
Эти мысли утомили меня и вогнали в сон. Я ведь не добиваюсь от дочери чего-то конкретного и свою воспитательную работу просто-напросто отхалтуриваю, дабы высвободить время для своих раздумий. И как было бы славно, если бы вовсе не приходилось изощряться в воспитании дочери.
Собственно, пока ничего особенного не случилось: всего лишь некоторый перебор событий в конце учебного года. Лично я не хотел бы снова быть пятнадцатилетним. У такого человека нет еще определенного взгляда на вещи, нет ничего четкого, а потому он проигрывает схватку со взрослыми. Но действительно ли мы хотим, чтобы наши дети были такими, как мы? И действительно ли мы сердимся потому, что близко к сердцу принимаем будущее мира? Ловлю себя на мысли, что будущее мира не так уж и тревожит меня, но вот молодежи пожелал бы, чтобы какой-нибудь бич божий ее как следует высек! За ее непристойные речи, за эту манию величия и леность… а уж потом пусть она устраивает все согласно своим представлениям. В нашем обществе царит культ молодежи. Мы охотно говорим о производственных успехах молодых людей, о стройках, которые они возвели… но в глубине души мы постоянно начеку, словно боимся, что эта молодежь в конце концов покажет нам, где раки зимуют…
Дома меня ждала записка от знакомого режиссера: приглашал меня сыграть в его фильме одну эпизодическую роль. Для этого мне завтра надо приехать в Нову Баню. Автобус в полседьмого отходит от Авиона[17], а через три часа меня будут ждать у ресторана «Золотой фазан» в Новой Бане.
Но как встать в такую рань? Ведь в Братиславе надо быть не позднее шести, а значит, около полпятого переть на автобус. Кроме того, хорошо бы еще заручиться подтверждением заведующего, что я имею право заниматься внештатной деятельностью.
И кто знает, сколько там задержусь — день или дольше — и стоит ли взять с собой запасную рубашку и пижаму. На всякий случай я собрал в портфель вещи на три дня, завел будильник и лег спать.