лассическое изречение: «Роковое не осмелиться».
Я даже понял, что́ в этой «тактике» меня не устраивает: разве трудно ловкой девушке научиться подавать упомянутые сигналы, которые могут и не быть приметой любви в ее душе? Возможно, она просто кокетничает либо ищет временного заместителя. Если паренек наивный — он попадется в сети этой девичьей игры. А он должен бы полагаться только на свое чутье и на приметы, которые действительно свидетельствуют о приязни девушки. Но приметы эти нельзя сгруппировать по каким-то расхожим признакам, они индивидуальны и нередко противоречивы — молодому человеку надо сперва узнать девушку, чтобы судить, не ложны ли эти сигналы.
Конечно, если он торопится, если без лишних слов хочет затащить девушку в постель, тогда «не осмелиться» на деле становится роковым, но если у молодого человека другие намерения, то этот совет теряет смысл.
К тому же при таких советах мы совершенно не учитываем женской смекалки и постоянно ищем каких-то уловок. Но если молодой человек эгоист и нелюдим и способен задушить в себе зов плоти, тогда, пожалуй, самое разумное для него и не пытаться искать партнершу. Зачем она ему? Его расчеты уже сами по себе есть доказательство подсознательно выстроенного им мира, в котором нет места женщине, а живет лишь страх перед супружеством и ответственностью. Если такой человек способен разумом перебороть желание написать женщине письмо, то зачем наставлять его уже тогда, когда тот же разум все-таки посоветует ему найти женщину…
Сочувствия заслуживает тут, пожалуй, лишь очень некрасивый юноша. Но в таком случае надо жить рядом с ним и знать конкретно, что отталкивает от него женщин — руки, например, или голос. Тогда давать советы нужно не ему, а тем женщинам, что не умеют разглядеть и его хорошие качества. Никакая тактика здесь не поможет. И вообще, все эти мудрствования проистекают из ложного предположения, что каждый человек должен жениться.
А ведь куда труднее жить потом в супружестве, где уже не остается и следа от всякой тактики, а властвуют лишь голые факты: сексуальные данные, работоспособность, уживчивость и многое, многое другое.
Возможно, ту статью прочтут женщины и, следуя ей, научатся изображать из себя нежных возлюбленных. Могут воспользоваться этими советами и ловеласы. Но когда двое таких притворщиков в конце концов встретятся и начнут упражняться в усвоенной ими тактике, и часа не пройдет, как они опостылеют друг другу.
Седьмая глава
В предыдущих главах речь шла о том, сколько хлопот доставляет мне дочь и как напрасно я пытался отговорить ее устраивать столь пышное празднование своего дня рождения.
Поведал я и о моей особой связи с деревьями, для вящей убедительности сравнив себя с грушей.
А как сложилась моя актерская карьера?
Когда актриса, у которой воспалились глаза, поправилась, меня снова пригласили в Нову Баню. Там должны были отснять кадр, как героиня фильма, обманывая родителей, что она беременна, идет с отцом к знаменитому гинекологу. Отец, нервничая, ждет в машине, а гинеколог устанавливает, что никакой беременности у нее нет. Этого врача должен был сыграть я.
Надев белый халат, я стал ужасно смешон: халат мне дали на удивление большой. Таково было желание режиссера.
Настоящая сестричка объяснила нам, как обычно происходит такой разговор и что в такой ситуации делают. Кадры должны были быть целомудренны — без натурализма, но отчетливы по смыслу. Мы готовили реквизит для съемок, а героиня в ожидании сидела на стуле. Кадр начинался с того, что врач сбрасывает с руки резиновую перчатку и, садясь, говорит: «У вас нет беременности».
В том же интерьере снимался и другой кадр — та же самая героиня снова приходит к тому же самому доктору, но на этот раз уже в интересном положении. Он говорит ей:
— Не перенесли ли вы каких-либо заболеваний, например краснуху, ангину? Аборт?
Актриса качает головой. Врач вручает ей декретную книжку со словами:
— Вот вам декретная книжка. Каждый месяц приходите на осмотр.
Кадр из-за моей плохой памяти снимался очень долго, должно быть, я «перезубрил» текст, ибо, когда накручивали уже окончательно, я сказал: «Вот вам сберегательная книжка. Каждый месяц осмотр». Я заметил свою ошибку, прожестикулировал что-то руками, и мне показалось странным, что режиссер продолжает съемку. Актриса с серьезным видом взяла книжку и положила ее на колени — точно по сценарию. Только когда прозвучало режиссерское «стоп!», во всех углах, где стояли работники штаба, раздался дикий взрыв хохота. Не смеялась лишь актриса и настоящая сестричка. Ведь одна актриса знала, что это не было совсем случайной оговоркой — когда перед этим мы проговаривали текст, я сказал, чтобы ее чуть позабавить, точно такую же фразу. Тогда она не показалась ей такой смешной — она еще не вжилась в ситуацию. А то, что она не рассмеялась при окончательной съемке, доказывает, как актер волей-неволей вживается в свою роль. И обнаружилось нечто другое: внешне равнодушный и пресыщенный штаб сразу же проявил себя как организм, чутко реагирующий на каждый нюанс.
Для непосвященных необходимо заметить, что сначала текст записывается на магнитофон, стало быть, на съемочный материал ошибка не попала. Звук дополнительно записывается в студии.
По сценарию я должен был проводить героиню к дверям и по-отцовски обнять за плечи левой рукой — тут-то меня и охватила робость. Это было против моего обыкновения. К тому же я вспомнил, что девушка мне очень нравилась, и поэтому пришлось сделать над собой усилие, чтобы сосредоточиться и изобразить это объятие по-настоящему отцовским. Откуда мне знать, как в результате эта сцена будет выглядеть?! Думается, сам режиссер не знал этого, — ладно, проявленные снимки покажут.
Но кадр мы наконец отсняли, и сегодняшняя работа закончилась обычными аплодисментами. Переодевшись, я сразу же стал нормальным. Актрису я встретил в коридоре и сказал:
— Не сердитесь, что так трудно шло. У меня плохая память.
Затем я отправился в корчму пообедать или уже поужинать. Режиссер заверил меня, что все в порядке и что он вполне доволен. И оператор сказал, что за кадры у него нет никаких опасений.
Я устал, болела голова.
В корчме я пробыл полчаса. Потом сел в автобус на Братиславу. Шофер гнал как дьявол. Через два часа мы были у Авиона. По дороге я заснул, голова болеть перестала, но замлела шея.
Коллегам в конторе я отчитался в своих переживаниях за время съемок.
Не знаю, какой черт вселился в одного моего сослуживца, но ни с того ни с сего он вдруг начал рассказывать сюжеты из своей молодости и перед каждым сюжетом напоминал, что на это у него «копирайт». Хотел ли он тем самым намекнуть, чтобы я не вздумал в каком-нибудь сценарии использовать его воспоминания? Не знаю. Почти все его истории происходили после войны. Оружие, палатки, жизнь на лоне природы, бандеровцы. Пожалуй, ему нечего было опасаться за свои сюжеты — эти вещи за пределами моих интересов. Однажды с ним случился и пренеприятный казус. Отправились они в поход, разбили палатку и уснули. Была у них и прекрасная смелая овчарка. Коллега, верно, забыл, что эту эпопею сложил из двух разных воспоминаний, но, уж коль впутал в историю овчарку, ему пришлось постараться объяснить нам, а нам постараться поверить в то, что за этим последовало: они спали, якобы разразилась гроза, и кто-то вдруг попытался залезть в их палатку. Собака — только сейчас рассказчик вспомнил о ней — не отважилась даже залаять. Непрошеный гость всунул руку внутрь, сломал (или сорвал) жердь, и палатка рухнула. Неизвестный скрылся. Но они потом где-то его изловили — он оказался бандеровцем, за поимку которого получили пять тысяч.
Такие истории вряд ли стоит принимать всерьез. Они имеют целью разбудить страх и, возможно, после некоторого совершенствования, разбудили бы его. Но искусство именно и заключается в этом совершенствовании.
Побеседовав таким образом, мы пошли на американский фильм «Голоса». Глухонемая девушка, учительница глухонемых детей, влюбляется в шофера и певца. Она приглашает его в роскошную квартиру, названивая по какому-то телетайпу для глухонемых — аппарату, что вызвал особый интерес киношников, возмечтавших воспользоваться им при съемках какого-нибудь нашего фильма. Эта несчастная богатая девушка совершенно теряет голову. Хотя у нее вполне подходящая работа, певец убеждает ее принять участие в конкурсе танцовщиц, и тут режиссер уготавливает для зрителя настоящие муки. Конкурс в конце концов она выдерживает, но совсем не ясно, почему ей нужно стать танцовщицей. Я обронил вслух: «Если он хочет заполучить ее, то прежде должен ее уничтожить». Это замечание было явно неуместным, ибо многие женщины в зале переживали действие как нечто высокодуховное и правдивое. Певец вел себя невероятно самоуверенно и, хоть жил в нищете, отважился втянуть в свою среду и эту несчастную девушку. Правда, временами он даже задумывается, не жениться ли ему на ней.
Когда мы потом обсуждали фильм, я, человек наблюдательный, заметил, что воспринимать его нужно как пародию на определенный вид фильмов. Это сделано с расчетом на зрителя, считающего положение танцовщицы верхом успеха, а певца — того выше. Заурядный словак, однако, привыкший к термину «комедиант», понял бы всю историю не иначе как тяжкое испытание для этой богатой девицы: она подчинилась зову плоти, грубому мужскому началу, не довольствуясь пристойной связью с каким-нибудь равноценным партнером. Ей приспичило пасть в яму секса и изваляться там по уши в грязи.
Ее предыдущий любовник явно не знал той прописной истины, что с женщинами после определенного возраста нельзя скупиться на поцелуи и ласки. И потому его обскакал этот певец южного типа, возможно цыган или пуэрториканец или что-то такое же черное.
Кто-то заметил, что я расист. Но расист — это создатель фильма, если он думает, что таким мерзким образом может вести себя именно темный мужчина. Почему он не выбрал на эту роль какого-нибудь очень светлого человека? Шведа или англичанина? Если он считает, что такая роль для иной расы неподходяща, то тем самым он явно признается в своем расизме. Во всяком случае, режиссер никак не мог предположить, какая полемика вспыхнет в Словакии, откуда ему было знать, что подобного типа людьми мы сыты по горло и отнюдь не собираемся лизать им одно место. Представь я себе, что у моей дочери такой возлюбленный, который принуждает ее, хоть, слава богу, и не глухонемую, идти в какой-то подпольный театрик, чтобы принять участие в конкурсе в качестве танцорки, я бы убил ее собственной рукой. Сослуживица, у которой такая же дочь, как и моя, сказала, что она измолотила бы ее, если бы та вздумала пойти на этот фильм.