Старый Годжа, отец Яно Годжи, тоже стоял за примирение. Не раз посылал внучку к Яно, хотел заманить его домой. Яно пришел как-то, да, пожалуй, в первый и последний раз. Сперва обрадовался, что дома был только отец. Но тот взялся его так честить, что Яно даже вздохнул с облегчением, когда из магазина вернулась Бланка. Сидел он в своем родном доме, а чувствовал себя, точно карась на сковородке.
Какое-то время он молча смотрел, как Бланка выкладывает покупки. А старый Годжа с интересом ждал, что за этим последует. Следил за ними, словно смотрел футбольный или хоккейный матч по телевизору. Если минутой раньше и гневался, то теперь понял, что главная причина в чем-то, ему не доступном.
Бланка заметила, что Яно запущен. Он показался ей неряшливым, обросшим.
Вскоре пришла и Янова дочка с бабушкой.
Яно якобы сказал:
— Я теперь один, мне спокойно, но чувствую угрызения совести. Я за то, чтобы мы снова попробовали все наладить, чтобы постарались найти общий язык. Я хотел бы вернуться.
Бланка якобы сказала:
— Для чего?
Старый Годжа ухмыльнулся. А Яно, чтоб не уронить себя в глазах дочери, заявил:
— Перекопаю сад, у меня здесь друзья… и вообще… А ты не хочешь?
— Нет, — сказала Бланка, — мне уж незачем снова выходить замуж.
Какое-то время спустя я видел их в саду. Яно оглядывал деревья, Бланкино заявление задело его за живое, но и родимый дом тоже не последняя спица в колеснице. В тот вечер он был и у нас. Потом мы не виделись год — тем временем он женился на Уршуле.
Уже улегшись в постель, я подумал о своем друге и позавидовал ему. Сколько забот свалилось бы на меня, реши я снова жениться! У новой жены, будь это молодая девушка, наверняка были бы большие запросы. Возможно, она охотно и пошла бы за меня, но по любви ли? Она заполучила бы мужа без боя, по существу, продала бы себя, а со временем приходила бы от этого в ярость и старалась бы чем-то вознаградить себя.
Если в семье нет согласия, но все-таки супруги не хотят расходиться, между ними должны выработаться отношения четкой соподчиненности. И хотя для многих неприятна мысль, что не они будут верховодить в семье, на самом-то деле подчиненному лучше, он и есть победитель. Однако молодая жена не годится для первой роли, и это поставило бы меня перед сложной задачей, мне пришлось бы все время приказывать, руководить и объяснять, короче — стать учителем.
А самое сложное — заделаться отцом, снова обзавестись маленькими. Ждать еще пятнадцать лет, что из ребенка проклюнется…
Такие мысли и опасения не что иное, как признак безумия.
Яно Годжу такие мысли не одолевают, о смерти он не задумывается, он сильный. Ему ясно все. Уршула, конечно, не тот случай, о котором я говорю. Она вышла за него не по расчету. Он так долго домогался ее, так долго преследовал, что она наконец сдалась. Ей и во сне не снилось, что однажды она станет женой Яно Годжи. Я со всей ответственностью могу сказать, что она не приложила ни малейшего усилия, чтобы добиться Яно.
И все-таки я решил написать своей курортной приятельнице. Чтобы оживить обстановку курорта, я надел перстень с синим квадратным камнем, уже упомянутый лазурит, ибо там я носил его ежедневно.
Когда в прошлом году дочь стала учить геологию, мне захотелось порадовать ее в день рождения, и я купил ей коллекцию из двадцати четырех полудрагоценных камней, чтобы она могла в любое время и своими глазами рассматривать те из них, что проходят в школе. С одной стороны камни тонко отполированы, с другой — шероховаты, но основная часть в натуральном виде — под лупой можно прекрасно разглядеть зернистость породы. Под номером четырнадцать там большой кусок лазурита. У него иная синева, чем у моего перстня. Он скорей ультрамаринового цвета, а по краям — вкрапления какой-то светлой породы, должно быть кварца. Кстати сказать, в этой коллекции есть гораздо более красивый камень — амазонит. По учебнику ему положено быть синеватым, а этот совершенно зеленый. Мой наилюбимейший цвет. Прежде мне казалось смешным и примитивным, если кто-нибудь рассказывал о своих излюбленных цветах. Но сейчас, разглядывая эту коллекцию, я всегда прикладываю зеленый амазонит к пальцу — представляю себе, какой получился бы из него превосходный перстень. Рука с ним сразу же озаряется каким-то особым успокаивающим отсветом. Синий лазурит яркий и дразнящий, как студеная вода или холод в соседней комнате, тогда как этот амазонит словно тихий домашний уют. Он напоминает мне детские волчки, разрисованные разноцветными красками, — крутясь, они создают удивительные цветовые гаммы. Такой цвет, как у моего амазонита, живет в моем подсознании — что-то такое же зеленое было у меня в детстве, только не помню что. Ради этой зелени в конечном счете я и отобрал у дочери эти камни. Сказал, что она все равно не интересуется ими, что они у нее валяются где-то, а я, мол, хочу выучить наизусть их названия. Признаюсь, сыграла тут роль, наверное, и моя жадность. Возможно, покупая их, я думал прежде всего о себе.
Итак, надеваю я свой перстень, рассматриваю эти камни — и как раз в ту минуту, когда в руках у меня жадеит, камень, немного похожий на амазонит, слышу женский голос. Уршула.
Я вышел, чтобы отогнать от двери собак, и ищу глазами Яно. А Уршула говорит:
— Яно здесь нет? Не знаешь, где он? Его всю ночь не было.
— Я был дома. Заходи, — приглашаю ее, не отставляя ногу от конуры, куда загнал обоих псов — не всегда мне такое удается, но сегодня послушались — лень одолела.
Уршула вошла в дом, я выпустил собак и последовал за ней.
— Где твоя жена? — спрашивает Уршула.
— Где-то в городе, по магазинам шляется, — отвечаю.
Уршула села, оглядела стены и говорит:
— Ну и житуха у тебя. Послушай, не зашел бы ты к Годжам. Может, они что знают о Яно. Я туда не хожу. Они дома?
Я закурил сигарету и побрел к соседям.
Уршула вдогонку:
— Не говори, что я здесь!
На улице я заметил машину Яно, а из окна выглядывал старый Годжа: Уршулу наверняка видел. Я поздоровался с ним, а когда подошел совсем близко, потихоньку спросил:
— Яно нет? Уршула ищет его.
Годжа жестом позвал меня в дом. На дворе пожал мне руку и сказал:
— Примерно месяц, как его не было. Где он может быть?
— Не знаю. Пойду скажу ей.
Годжа вышел на улицу и покивал головой.
Я снова повернул к старику и спросил:
— Она на машине приехала? Вы у окна сидели?
Годжа кивнул.
— Она-то думает, что вы о ней не знаете. Если случайно спросит, не говорите, что я сказал. Я обещал молчать.
Годжа в ответ:
— Она что, стесняется? Мы ведь родня. Или невестки к родне не относятся?
— Может, стесняется, боится, как бы Бланка ее не высмеяла, — сказал я.
Годжа махнул рукой и хихикнул.
Уршула сидела на дворе и играла с Шахом. Успели подружиться. Второй пес лениво лежал у конуры — было тридцать градусов по Цельсию.
— Блох нет? — спросила она.
— Не знаю. Но если и есть, то немного, так что псы сами прокормят их — на тебя не вскочат. Яно там нет, с месяц как не заходил.
— Дома-то кто?
— Старый Годжа, других не видал, — говорю.
Вынес я на двор бутылку пепси, налил Уршуле в стакан. Она взглянула на руки. Я предложил:
— Поди вымой на всякий случай.
Пока я искал в шкафу чистое полотенце, гостья вытерлась тем, что висело над тазом.
— Что делаешь? Работаешь? — спрашивает она.
— Я все время работаю, но ты не помешала мне. Куда ж это Яно подевался? На работе был?
— Сегодня нет. Интересно, куда он завернул. Наверняка надерется, как думаешь? Почему он не позвонил? — говорит Уршула.
— Я иной раз и по три дня не являюсь. Ну никак домой не доберусь — хоть тресни.
Уршула сжала губы, рассердилась:
— Твоя жена привыкла к этому. А я нет. Меня стыдиться ему нечего, я на двадцать лет моложе его. Я тоже могла бы закатиться в компанию и остаться там на целую ночь. А я что? Я верна ему, а он не ценит. Но если до восьми вечера не придет домой, так пусть распрощается и с третьей женой. Пора наконец научиться приличию, я и за тех двух предыдущих покажу ему. Не знаешь, где он может быть?
Я раздумываю.
— А если и найдешь его, ну и что? Наверняка у него есть отговорка…
Уршула продолжает грозиться:
— Не стану его искать. Если до восьми не придет, сложу все его манатки в машину и отвезу к родителям. И пусть больше носу не кажет. Так ему и передай. Скажи ему, какая бы ни была у него отговорка, но пусть только вернется, я ему…
— А если он в больнице? Может, что случилось, а ты здесь…
— Надеюсь, мне бы позвонили, не правда ли? У тебя, вижу, тоже ума не больно густо. Не провалился же он под землю? Лежал бы в больнице — позвонили бы жене, то есть мне, а?
— Да, ты права, — говорю.
Уршула склонилась над столом, словно увидела там ползущего муравья, и призадумалась. Спрашиваю:
— Куда поедешь его искать?
— Никуда, еду домой, больше не буду искать.
До вечера еще далеко, сказал я, имея в виду его возвращение. Но Уршула поняла меня по-другому:
— Нервничать я не буду, не думай. Я, в общем, спокойна. Словно ждала чего-то подобного. Не беспокойся, из-за такой ерунды и бровью не поведу. Если я и поставила ему ультиматум до восьми вечера, так не потому, что жить без него не могу. Мои чувства вполне однозначны. В любом случае Годжа пожалеет.
— Почему ты хочешь ему отомстить — ты же еще не знаешь, что с ним, — возражаю я.
Уршула махнула рукой, вздохнула, встала. Заглянула в дочкину комнату и спросила:
— А где дочка?
— Ты что, не знаешь? Живет у моей матери. Там ей спокойно, большая комната… пока ей там хорошо. Боюсь только, начнет хуже учиться. Почти каждый день приходит из школы после восьми и уверяет, что якобы занималась с подругой. Как можно заниматься вдвоем? А больше всего меня бесит, что ради нее я переехал сюда из города, чтоб жила на воздухе, а она не ценит этого и целыми днями торчит в городе. Кто знает, не шляется ли она с какой компанией. У меня уже сил нет проверять ее…