Телефонный звонок напугал Божидару, разбудил в ней совесть, она простилась, а я, дабы не усугублять ее смущения, даже не вышел ее проводить. На прощание разве что крикнул ей — пусть не забудет вытащить кирпич из-под колеса. Проводил Божидару сын Польняка. Вскоре пришла моя жена, и мы, уютно усевшись, стали потягивать вино.
Мне было грустно. К Польнякам зашла посидеть соседка и рассказала нам длинную историю, которая якобы произошла вчера. Один мужчина, женатый третьим браком, вечером привел в дом каких-то приятелей. Среди них была одна красивая женщина, которая без конца делала намеки на какие-то прежние отношения с хозяином дома. Выпили, пришло время расходиться, но та красавица ни за что не хотела отправляться домой. Вспыхнула ссора, все передрались, а хозяйка дома так сильно ударила своего мужа по шее каким-то деревянным светильником, что он тут же скончался.
Убийца уже арестована.
— Писали об этом в «Вечернике»? — спросила моя жена.
Польняк пошел поискать в машине сегодняшний «Вечерник», но в нем о происшествии не было ни слова.
Моя жена похвасталась, что и я бью ее, но, должно, я научился так бить, чтобы не нанести большого вреда. Польняк заметил, что женщины не умеют нормально ударить, а сразу же посягают на жизнь, не ведая, что такое игра, ибо в детстве не дрались, как мальчишки.
Потом соседка вспомнила, что умер еще один знакомый актер, от рака.
Жена Польняка сообщила нам о состоянии их двухлетней Катки — месяц назад девочка вдохнула орешек, его удалили, но у нее началось воспаление легких. Третьего дня девочка вернулась из больницы, но снова заболела, в легких у нее нашли какой-то «вентиль». Температура у малышки, правда, снизилась до тридцати семи, так что есть надежда на выздоровление. Моя жена и соседка тут же стали вспоминать подобные истории. Однако они тщетно пытались перещеголять пани Польнякову — у той более буйная фантазия и большой талант рассказчика, поэтому истории моей жены и соседки, основанные на реальных фактах, выглядели раз от разу все скучнее и бесцветнее.
Польняк заметил мою ностальгию и, дабы рассеять меня, объявил, что лично он допускает пятнадцать разновидностей морали. Пока я наконец не понял, что он просто-напросто хочет вывести меня из депрессии, в какую я впал посте ухода Божидары, отстаивая теорию одной морали.
Потом пришел доктор Белан и объяснил женщинам, что такое «вентиль» в легких. Затем я спросил его, не могу ли привлечь к суду нашу докторшу, раз она в прошлом году не назначила отцу морфия. Белан, защищая докторшу, сказал, что она могла и не знать, до какой степени невыносимы его страдания. Надо было мне поехать с отцом в больницу, где ему бы прописали морфий. Белан знал и об убийстве, о котором говорила соседка. Ту женщину зовут Уршула Годжова, сказал он, и была она наркоманкой.
— Уршула Годжова, — вскричал я, — ведь она вышла замуж за моего товарища из Новой Веси — Яно Годжу.
Моя жена просто обомлела, услышав это известие. Белан повторил имя и заявил, что эту Годжову давно пора было лечить.
— Муж их хорошо знает, — сказала моя жена.
У меня потемнело в глазах. Подумалось вдруг — а не было ли заметно еще вчера по тем или иным признакам, что старый Годжа и Бланка уже знали об этом.
А жена свое:
— В Новой Веси у этого Годжи дочь и бывшая жена. Уршула прелесть, кто бы мог подумать, что она станет когда-нибудь убийцей.
Чуть опамятовавшись, я поднялся и пошел в WC, там сел на стульчак и стал слушать, как колотится сердце. Когда вернулся, разговор шел уже о другом. Польняк заметил:
— Вино вроде ударило тебе в голову. Ты очень бледный.
— Должно быть, рвало его, — сказала моя жена.
Я махнул рукой и говорю:
— Пойду позвоню Яно. Наверняка сидит дома и смотрит с женой телевизор, это наверняка не наши знакомые.
Я пошел к телефону. Скорей всего, у Годжей его выключили — никто не поднял трубки. Я даже представил себе, как в квартире орудуют криминалисты, как за опущенными шторами двигается фотограф…
Не отходя от телефона, я окликнул Белана:
— А нельзя ли куда позвонить… Где бы я мог получить более точные сведения…
Но Польняк посоветовал мне никуда не звонить — не то вызовут как свидетеля и затаскают по всяким инстанциям. Жена посчитала, что нам лучше поторопиться домой и все узнать от Годжей в Новой Веси.
— Мне кажется, Годжова жена не была наркоманкой. Но если это смягчающее обстоятельство, я молчу.
— Почему ты ищешь смягчающие обстоятельства? — спрашивает Польняк. — Если бы меня убила моя жена, ты бы, наверное, утверждал, что и это твоя вина.
— Не знаю, что бы я делал в твоем случае, — ответил я.
— А сколько примерно ей дадут? — спрашивает соседка, словно мы, мужчины, эксперты по любому делу.
Этот вопрос прозвучал ужасающе. Если бы речь шла о незнакомом человеке, я бы считал, угадывал… А тут я даже разозлился на эту женщину, что она задает такие кошмарные вопросы. Я воскликнул:
— Нет, это, конечно, совершенно другая семья, это не наш Яно Годжа.
Белан заявил:
— Она ли это или не она, но эта женщина получит столько, сколько заслуживает. Твои симпатии или антипатии никакого значения не имеют. Во всяком случае, до сих пор мне не было известно, что ты можешь влиять на органы правосудия.
Тут моя жена заявила, что я вообще ни на что не могу влиять, но что мы еще сегодня все точно узнаем. И вообще, добавила она, хорошо, что ее осенило прийти в гости, а то мы могли бы улечься спать и даже не знать, что Яно Годжу убила собственная жена.
Польняк сказал, что нечего было Яно столько раз жениться, и тем успокоил присутствующих женщин. (Ведь в нашем обществе по-прежнему царит мнение, что развод больше зависит от желания мужа, нежели жены.)
В голове у меня проносились разные картины и планы: я представил себе, как буду навещать Уршулу в тюрьме, и, возможно, даже часто. Но пустят ли меня? Пожалуй, и пустили бы, если бы Уршула настаивала на этом, если бы спрашивала обо мне. Надо об этом разузнать. А кто еще может к ней ходить? Старый Годжа всегда подчеркивал, как он ее любит, но теперь он навряд ли простит ей убийство сына.
Когда мы прощались, Польняк шепнул мне:
— Ты влюблен в Божидару. Я просто не узнаю тебя. Ты абсолютно другой. И это уже давно продолжается?
Какие-то секунды мне казалось, что он говорит об Уршуле, и я кивнул. А потом понял, в чем дело: о Божидаре я совершенно забыл. Я улыбнулся и сказал:
— Это продолжается всего один день, собственно полдня. Совершенно платоническая вспышка. Мы еще даже на «вы». Только сегодня я заметил, какая это красивая и интеллигентная женщина.
— Это ты говоришь о многих женщинах, — заметил Польняк.
Недоставало малости, и я бы выложил Польняку все, что пережил с Уршулой, когда Яно Годжа был в Праге. Мне почудилось, что этим я как-то помогу ей. Но притом я хотел отогнать и тревоги: Яно Годжа хоть и мертвый, а наводил на меня страх — словно просил вернуть ему долг.
Комары не позволяли долго стоять на улице — мы простились. Автобус был почти пустой. Лишь несколько пьяных бросали на меня недружелюбные взгляды. Духота, запах бензина и гул мотора — это все давило на мозг, заставляло стискивать зубы, понуждало крикнуть и прервать поездку, вызывало судорожные движения, какую-то агрессивность. На эти чувства наложился словесный пласт: странное название одной группы — Статус-Кво[33]. Оно непрестанно стучало в мозг. Я встал и обеими руками ухватился за поручни, но автобус летел слишком быстро, на сотне спускаясь с Ламача. Я снова сел и закрыл глаза. Какая цепь событий!
Наконец мы дома. Из чаши у костела взвивались рои комаров — они остервенело впивались в кожу. Нужно было бежать, скрыться, запереться. Несчастные собаки сновали взад-вперед под стенами дома и неловкими лапами смахивали с носов этот мерзкий низинный гнус. Я выпустил их во двор — пусть поваляются в траве. Спустя немного времени собаки вернулись усталые, размаянные, изнывающие от жажды, они залезли под бузиновый куст, склонявший свои буйные ветки до самой земли, и в отчаянии заметались там. Будто вот-вот настанет конец света. Я лег на жаркую постель, устроил сквозняк. Воздух стоял неподвижно, и не было надежды, что повеет хоть слабенький ветерок. Спать было попросту нельзя. И все-таки в конце концов я уснул. Во сне я читал какую-то книгу, полную знаков и нот и картинок, текст быстро мелькал перед глазами. В отчаянии, что ускользают столь важные для меня страницы книги, я во сне стал курить и задыхаться от дыма.
В три ночи поднялся, чтобы напиться воды. Термометр показывал двадцать семь градусов. Я вышел во двор, там было двадцать два, дышалось легче, хотя пронзительно пахло кольраби в соседнем огороде и из собачьих конур тянуло псиной. По небу летел спутник с юго-востока на северо-запад. Он исчез раньше, чем достиг горизонта.
Я полез на крышу. Там у дымохода спал кот Генко. Увидев меня, спокойно приподнялся, прогнулся, задрал кверху хвост и стал тереться о мою ногу. Думал, что я к нему пришел. Только спускаясь по лестнице вниз, я понял, зачем влезал на крышу — хотел взглянуть на Годжов двор. И хоть я там не мог ничего увидеть — все спали, изначальная моя цель была такова.
На востоке небо бледнело. Словно от этой белизны должен был подняться ветер, а не солнце, словно оттуда можно было дождаться грозы — эту иллюзию пробуждал во мне восток.
Я налил кошке молока и снова забрался в постель. Заставлял себя смириться с ужасом последних событий. Мозг мой гудел, как пустая бочка, и дожидался приказа погрузиться в сон, против которого во мне постоянно что-то восставало. Почему человек старается пересилить себя и стать иным, чем того требует его характер? Почему в эту минуту я жду успокоения, когда самое нормальное состояние при таком психическом напряжении именно паника, смятение, расстройство и угрызения совести? Откуда-то из глубин подсознания выплыла мысль: уже не сказать Яно Годже теплого слова, уже не искупить своей вины. Кто теперь простит меня?