с собой.
Э. С. Ш.: Что, по вашему мнению, она могла сделать?
Девушка: Когда я ехала сюда, я размышляла о том, что я могла сделать.
Э. С. Ш.: Кто что мог сделать?
Девушка: Ничего, ничего. Я объясню почему. Мне не следует говорить «ничего». Артур был очень умен. Когда я говорила, что ему нужно лечь в больницу или что я сама отвезу его туда, он отвечал: «Я слишком умен для этого. Если я попаду в больницу, я точно буду знать, как вести себя, и меня отпустят. Однако ты разрушишь мою жизнь, потому что я потеряю все. Я потеряю лицо перед друзьями и семьей и в итоге покончу с собой». Он говорил все это, глядя мне прямо в глаза. Нужно было, чтобы он сам хотел получить помощь. К моему большому сожалению, я знаю, что он хотел, чтобы ему помогли.
Э. С. Ш.: Он испытывал сильную боль. Какова была ее природа?
Девушка: Артур хотел, чтобы я понимала, как ощущается его боль. Он сравнивал ее с лежанием на коврике из игл. По его словам, она была настолько сильна, что она пронизывала каждый сантиметр его тела. Да, он сравнивал ее с лежанием на коврике из игл, так он и говорил.
Э. С. Ш.: Вы не совсем точно ответили на мой вопрос. Я не знаю, как правильно его задать, но спрошу так: какова была природа его психологической боли? Лежание на коврике из игл – это физическая пытка. А какой была его психологическая боль?
Девушка: Мне сложно ответить на этот вопрос, потому что слова о том, что он был очень печальным, депрессивным или неспособным испытывать радость, были бы чрезмерным упрощением. Это как пощечина.
Э. С. Ш.: Это называется ангедонией.
Девушка: Да, он говорил об этом.
Э. С. Ш.: Однако ангедония обозначает депрессию и грусть. Мне бы хотелось копнуть глубже. Чем были вызваны печаль и депрессия? Его непривлекательностью? Глупостью? Неуспешностью?
Девушка: Я удивлена, что никто не рассказал вам об этом, но Артур говорил, что ему было очень тяжело в школе.
Э. С. Ш.: Я ищу определенные парадигмы. Мне интересны намеки на общую картину.
Девушка: Я расскажу вам то, что он однажды рассказал мне. Это имеет отношение к вашему вопросу. Он признался, что, когда он начинал встречаться с новой женщиной, наибольшую радость ему приносил первый секс с ней. Тогда он чувствовал себя по-настоящему счастливым. После этого ему было уже не так хорошо.
Э. С. Ш.: Ему нравилось завоевывать?
Девушка: Возможно, я не знаю. Он говорил, что это делало его по-настоящему счастливым, и я считала это странным. Не знаю, будет ли вам полезна эта информация.
Э. С. Ш.: Сложно жить, когда удовольствие приносит только первый раз во всем. В жизни есть множество повторяющихся действий. Трудно, когда первый раз доставляет радость, а второй и третий разочаровывают.
Девушка: Это касалось и наших отношений. Через год в них не осталось новизны, и он стал несчастен.
Э. С. Ш.: Расскажите мне о психотерапевте Артура. Мы с ним еще не встречались.
Девушка: Я тоже его ни разу не видела. Если Артур оставался у меня в ночь с пятницы на субботу, утром он ехал на встречу с ним. Лично мы не виделись. Однажды он позвонил мне, чтобы узнать, почему Артур опаздывает на прием. Мне лишь известно, что Артур ходил к нему много лет и что они разговаривали скорее как старые друзья, а не как врач и пациент. У меня сложилось впечатление, что они привыкли друг к другу и просто общались в течение часа.
Э. С. Ш.: Что Артур говорил о нем? Он ему нравился?
Девушка: Да, нравился, но он считал, что психотерапия плохо ему помогает.
Э. С. Ш.: Он когда-нибудь говорил, что только психотерапевт может спасти его? Или, наоборот, что он не сможет ему помочь?
Девушка: Он не говорил ничего подобного. Возможно, я основываюсь на словах других людей, которые слышала за последние 1,5 года, но мне кажется, что Артур стал ходить к этому доктору сразу после первой попытки самоубийства, совершенной в подростковом возрасте. Я точно не знаю. Тем не менее я помню, что Артур никогда не говорил: «Он может спасти мне жизнь».
Э. С. Ш.: Выходит, вы не испытываете враждебности по отношению к психотерапевту Артура?
Девушка: Нет, ничего подобного.
Э. С. Ш.: Вы читали предсмертную записку Артура? Как вы на нее отреагировали?
Девушка: В то время я лишь чувствовала, что мое сердце разбито. Мне кажется, его смерть стала для меня большим ударом, чем для остальных.
Э. С. Ш.: Чувствовали ли вы себя виноватой?
Девушка: Нет, Артур никого ни в чем не винил.
Э. С. Ш.: Считаете ли вы, что вы были любовью всей его жизни?
Девушка: Думаю, что да, я была любовью всей его жизни. И его жена тоже. В их отношениях произошло то же, что и в наших, хотя, уверена, они очень любили друг друга. Я знала, что рано или поздно это случится, но все равно хотела стать его женой. Он действительно был любовью всей моей жизни, и я знаю, что он тоже очень любил меня. Да, он был любовью моей жизни, вне всяких сомнений. Но не думайте, что я как-то по-другому отношусь к своему мужу. Я убеждена, что болезнь Артура была с ним всегда. Я правда так считаю. Неспособность радоваться и депрессия были его врожденными проблемами. Уверена, убить человека может не только физическое заболевание, например рак, но и психическое. В случае Артура так и вышло. Можно сказать, что он всю жизнь болел раком, который в итоге унес его жизнь. Он с ним родился. Я всегда буду так считать. Бывает, депрессия развивается у людей по другим причинам, но у Артура это было не так. Некоторые люди не понимают, что такое психические заболевания, но я не из их числа, а потому я думаю, что Артур родился со своей болезнью. У него прекрасные родители. Его мама – замечательный человек. Конечно, она нервировала его и даже меня, но я люблю ее, и внутри нее очень много любви. Отец Артура тоже очень хороший. Его родители развелись, но у многих детей родители разведены.
Э. С. Ш.: Вы не считаете, что боль от развода родителей повлияла на Артура особым образом?
Девушка: Я считаю, что Артур очень тяжело это пережил. Однако взгляните на его брата и сестер! Если бы он был единственным ребенком, на это можно было бы взглянуть по-другому, но он не был. Его мама рассказывала, что у него были проблемы в раннем детстве еще до развода. Я знаю, что это тяжело. Я не могу сказать этого его отцу, матери или кому-то еще, но мне кажется, что я действительно понимаю, почему Артур так поступил. Мне больше всего на свете хотелось помочь ему. Я пыталась, честное слово. Ночь была его врагом, потому что, оставаясь дома один, после заката он просто сидел на диване и погружался в свои мысли. Мы ходили развлекаться по выходным и иногда по будням, нам было весело, но я не могла проводить с ним все свое время, даже когда он был в депрессии. Он был веселым, добрым, любящим и очень умным человеком. Однажды мы пошли играть в мини-гольф после очередного нашего расставания. Я согласилась только потому, что его нужно было вывести из дома. Мы играли в мини-гольф и другие игры и получали талончики, которые можно было обменять на призы. Артур был так счастлив, когда дарил их детям. Мне хотелось получить какой-нибудь дурацкий приз, а он сказал: «Нет, давай раздадим талоны детям». Он подходил к каждому ребенку и спрашивал: «Тебе нужны талончики?» Ему действительно это нравилось, таким уж он был. Артур был очень хорошим человеком. Мы получали друг от друга так же много, как и давали друг другу. Когда вы будете писать о нем, помните, что он совершил множество прекрасных поступков.
17Интервью с психотерапевтом
Э. С. Ш.: Расскажите, пожалуйста, как вы познакомились с Артуром.
Психотерапевт: Я работал с ним в разные периоды его жизни. Впервые мы встретились, когда он был маленьким мальчиком. Родители привели его ко мне, потому что у него было много трудностей с поведением: он был злым, несчастным и сложным ребенком. Думаю, ему тогда было лет восемь, и детей злее я не видел за более чем 30 лет практики. В самом начале он был физически неуправляемым, так что я рекомендовал удерживать его. Однажды он так сильно ударил меня в пах, что я согнулся пополам. Потом он пытался уронить мои книжные шкафы, а однажды убежал, и мне пришлось гнаться за ним несколько кварталов. В некоторых отношениях он был одним из самых трудных детей, которых я когда-либо видел. В то время я считал, что все это было его реакцией на спорный развод родителей, так как мать и отец не переставали любить друг друга. Лечение шло хорошо, и, когда его состояние значительно улучшилось, мы прекратили наши встречи: поведение и настроение Артура пришли в норму, и он успевал в школе.
Э. С. Ш.: Расскажите мне о лечении. В чем оно заключалось?
Психотерапевт: Возможно, мое прошлое с годами стало казаться мне более эклектичным, но лечение было психодинамически ориентированным. Я обучался в Центре детской психоаналитики и применял аналитический подход. Обычно я использовал игровые средства. Я позволял ребенку выбрать, что он хотел делать и о чем хотел поговорить. То, что он выбирал и как он себя вел, было отражением его проблем. Посредством прямой интерпретации или игры я реагировал на эти проблемы и помогал ребенку их решить. По моему мнению, этот подход так эффективен благодаря сочетанию катарсического действия экспериментальной проработки проблем во время сеанса с инсайтами и материалом из подсознания, который выходит на первый план. У меня в кабинете были всевозможные предметы: настольные игры, дротики, куклы, изображающие членов семьи. Как я уже говорил, мы прервали лечение, потому что Артур, к счастью, перестал применять ко мне физическую силу и начал гораздо лучше справляться дома и в школе. Но я точно не помню, какие именно изменения произошли у него дома.
Э. С. Ш.: Он был злым ребенком?[50]
Психотерапевт: Да, очень.
Э. С. Ш.: Что он говорил? На кого он злился?
Психотерапевт: Опять же, я считал, что мишенью его злобы были родители, а также, в некотором отношении, братья и сестры. Я расскажу об этом подробнее, когда мы дойдем до разговора о трех фазах лечения. То, что мы смогли обсудить, когда он стал старше и научился общаться более эффективно, пролило свет на ранний этап лечения. Я помню, что динамика происходящего имела отношение к тому, что я вам только что сказал. Мы прервали лечение, потому что дела Артура дома и в школе наладились. Я ничего не слышал о его семье несколько лет. Однажды мне позвонили в середине ночи и сообщили, что Артур, которому на тот момент было лет 15, пытался покончить с собой путем передозировки препаратов. Сказали, что он в больнице и ему промывают желудок. После этого он снова стал ходить ко мне. Очевидно, что лечение уже не проходило в игровой форме. Мы говорили о его чувствах и мыслях, и во время второй фазы лечения он смог рассказать мне о своих слабых местах. Я не могу сказать, что именно его беспокоило во время второй фазы лечения и позднее, когда он обращался ко мне во взрослом возрасте, но он был очень не уверен в себе. Он не верил в свои силы, был обеспокоен отношениями с окружающими и боялся, что сверстники думают о нем плохо.