Разум убийцы. Как работает мозг тех, кто совершает преступления — страница 11 из 19

Дело Мустафы Камель Мустафы

25

Начиная свой путь в судебной психиатрии, вы должны завоевать признание, работая над мелкими уголовными делами, такими как корыстные преступления вроде воровства, краж со взломом или грабежа. Однако, когда я перешел от них к убийствам, примерно через год после теракта 11 сентября ко мне стали направлять людей, совершивших более серьезные преступления, чем те, к которым я привык. В 2006 году мне пришла толстая стопка материалов дела в конверте с узнаваемым белоголовым орланом, символом Министерства юстиции США. Среди обвинений был заговор с целью применения оружия массового поражения, обеспечение материальной поддержки террористам, а также заговор с целью повреждения и разрушения зданий. Эти материалы касались проекта «Газовые лимузины» и плана подрыва финансовых зданий, к которым мы вернемся позднее. Приблизительно в это же время меня попросили провести опросы множества заключенных, предположительно связанных с исламскими экстремистами. Однако среди всех тех, кого ко мне направили, один человек оказался интереснее, чем я ожидал.

В июне 2005 года я, как и большинство жителей Лондона, не думал об исламских террористах. Я сидел в кондитерской на Грейс-Инн-роуд и проверял электронную почту. В теме одного из писем было имя Мустафа Камель Мустафа. Мог бы я подготовить психиатрическое заключение в соответствии с шестой статьей «Закона о правах человека»?

Позднее, читая присланные материалы, я понял, что Мустафа был не кем иным, как радикальным проповедником Абу Хамзой, известным пламенными речами в мечети в Финсбери-парке. Он был влиятельным человеком. Его проповеди касались Ричарда Райда, «обувного террориста»[64]; Закариаса Муссауи, одного из организаторов теракта 11 сентября; Камеля Бургасса, участника «рицинового заговора»; и одного из разработчиков проекта «Газовые лимузины», о котором я расскажу позже.

Вот некоторые цитаты Абу Хамзы.

«Каждое место, где творится беззаконие, каждый публичный дом, каждый видеомагазин, где они продаются [порновидео], – это мишень».

«Народ Мухаммеда должен вернуть былое достоинство, и это достоинство можно восстановить только кровью…»

«Не идите к продавцу в винном магазине и не говорите ему: “Скажите, почему вы продаете мне вино?” Убедитесь, что человека, который выдал ему лицензию, больше не существует на земле. Убейте его».

«Убить кафира (неверного, неверующего), который противостоит вам, – это нормально. Убийство кафира по любой причине – это нормально, даже если этой причины нет».

Претензии к Абу Хамзе по обе стороны Атлантики были весьма многочисленными. В Великобритании ему предъявили обвинение в подстрекательстве к убийству на основании речей в мечети в Финсбери-парке. В обвинительном акте, составленном в США, утверждалось, что в декабре 1998 года он участвовал в заговоре о захвате заложников в Йемене, направлял средства на поддержку терроризма / джихада в Афганистане, собирался организовать тренировочный лагерь для террористов в Орегоне и совершал множество других противозаконных поступков. Я вписал имя Абу Хамзы в список заключенных, которых нужно было посетить, и решил ознакомиться с материалами, когда у меня появится свободное время.

Чтобы объяснить, почему меня попросили провести психиатрическую оценку опаснейших террористов, мы должны вернуться в 1985 год, когда после сдачи экзаменов по всем основным научным предметам в медицинской школе у нас появилась возможность немного отдохнуть перед началом практики в больнице. Я решил, что наконец готов увидеть реальный мир. Это было время кризиса в отношениях между Эфиопией и соседним Суданом. Репортажи Майкла Бюрка о голодающих эфиопских беженцах вызвали общественное беспокойство, которое нашло отражение в песне «Накормите мир», выпущенной в декабре 1984 года, и благотворительном концерте на открытом воздухе в июле 1985 года. Я, взволнованный этими событиями и наивно полагающий, что мне удастся решить проблемы общественного здравоохранения во всем мире, решил провести год, изучая медицину катастроф[65] и тропические болезни. Бонусом к этому был год жизни в Восточной Африке.

Моей квалификации было недостаточно, чтобы устроиться на работу через головные офисы в Великобритании, но мне сказали, что ситуация в Хартуме была катастрофической и стремительно развивалась и что британских учителей нанимали на работу по местным контрактам. Во всем регионе была засуха и неурожай, и вооруженный конфликт только усугублял эти проблемы. В Западный Судан доставляли продовольствие по воздуху и на грузовиках, и были созданы многочисленные лагеря беженцев, чтобы справиться с притоком десятков тысяч людей из Чада и Эфиопии.

Благодаря череде летних сельскохозяйственных работ я накопил достаточно денег, чтобы продержаться на новом месте около месяца, однако понимал, что мне будет необходимо найти оплачиваемую работу. Я решил прибыть в Судан по суше, чтобы успеть акклиматизироваться, и в конце лета 1985 года проделал путь через Египет до Асуанского гидроузла[66] на юге.

Единственный дешевый отель рядом с лодочной пристанью был переполнен, поэтому мне пришлось жить в комнате с одним из пяти иностранцев, которые были со мной в поездке. Его звали Тим Лендеркинг, и он, будучи студентом Уэслианского университета, получил стипендию на год обучения за границей.

Путь от Каира до Хартума определенно не был традиционным студенческим туристическим маршрутом и до сих пор им не является. Ночная переправа на лодке через водохранилище Насер до города Вади-Хальфа в Судане, за которой последовала двухдневная поездка в поезде через пустыню, познакомили нас с жарой, пылью и жаждой, которые остались нашими спутниками следующие 12 месяцев. Некоторые из попутчиков были суданскими пастухами, которые возвращались домой, доставив верблюдов в Египет по «Дороге сорока дней», лежащей через Сахару. В медленно едущем поезде до Хартума ночью было так много людей, что мы с Тимом, следуя примеру наиболее ловких суданцев, выбирались в промежуток между двумя грохочущими вагонами и ложились на крышу. На плоской крыше вагона-ресторана, где подавали жареного нильского окуня с рисом, можно было найти место для сна. (Мы совершаем некоторые опасные вещи, потому что в позднем подростковом или раннем взрослом возрасте префронтальная кора мозга еще не до конца развита, что приводит к неспособности трезво оценивать риск.)

Прибыв в Хартум после тяжелого путешествия из Египта, мы приняли долгожданный душ и впервые ощутили суданское гостеприимство, когда после ужина в местном ресторане нам сказали, что другие посетители заплатили за нас из уважения к редким иностранным гостям. Через несколько дней водитель автобуса тоже отказался брать с меня плату.

Мы с Тимом встречались несколько раз за ледяной водой с лаймом в отеле «Акрополь» в Хартуме, пока я искал работу, а затем еще один раз уже позднее. Он, вероятно, посчитал поездку поучительной так же, как и я, потому что продолжил карьеру в сфере международных отношений в Персидском заливе.

После того как я разнес свое резюме по всему городу, меня приняла на работу некоммерческая организация, чья деятельность была связана с оказанием помощи во время катастроф. Мне платили скромные 125 фунтов стерлингов (13 000 рублей) в месяц, а также предоставили оплачиваемое питание и жилье. Меня направили в лагерь беженцев на границе между Суданом и Эфиопией, где 25 тысяч человек жили в самодельных хижинах, покрытых полиэтиленом для защиты от дождя. Управление Верховного комиссара ООН по делам беженцев каждые 10 дней присылало муку и полиэтиленовую пленку для хижин. В лагере были пробурены скважины для подачи воды, а медицинские услуги предоставлялись независимыми организациями, работавшими на благотворительные средства и гранты.

Я присоединился к команде, где были врачи и медсестры из Европы, а также местный медицинский персонал, состоявший из суданцев и беженцев. Там был организован полевой госпиталь, где мы осуществляли расширенную вакцинацию и предоставляли еду истощенным детям.

Как вы можете себе представить, это было весьма тяжелое знакомство с реалиями жизни, смерти и базового здравоохранения в Субсахарской Африке. Беженцами были фермеры, покинувшие Тыграй после неурожая и гражданской войны между правительством Эфиопии, которому оказывал поддержку СССР, и тыграйскими сепаратистами. Там я видел эндемические заболевания, которых никогда не встречу в Великобритании: столбняк, малярию, туберкулез позвоночника и паразитарный лейшманиоз. К ним можно было добавить серьезное недоедание, обезвоживание, последствия плевания кобр и смертельно опасные укусы песчаных эф. Последние убивают больше людей, чем любые другие виды змей. Укусы приводят к некрозу тканей, спонтанным системным кровотечениям и смертельно опасному синдрому диссеминированного внутрисосудистого свертывания. Без противоядия уровень смертности составлял 10–20 %, а антидота у нас не было.

Также там можно было увидеть результаты жестоких нападений. Я помогал организовать похороны целой семьи, которую, как мне сказали, убили бандиты. Мне приходилось ухаживать за беженкой, которая выжила после ранения топором, а также за пастухом верблюдов, получившим ранения в драке с применением мечей (да, кочевники беджа все еще имеют при себе традиционные клинки). Оказалось, что тот год, который я провел в Судане, стал поворотным в истории этой страны. Ранее в 1985 году диктатор Джафар Мухаммед Нимейри был свергнут в результате военного переворота. Отчасти это было связано с тем, что многие люди не поддержали введение законов шариата в сентябре 1983 года. За этим последовал год относительно либерального правления Временного военного совета, а в 1986 году прошли выборы. В противовес суровости свергнутого режима в то время были популярны любовные песни известной местной певицы Ханан Булю Булю.

В Судане происходили изменения, которые становились очевидными во всем исламском мире. Утром в среду, 15 апреля 1986 года, я пришел на рыночную площадь, чтобы выпить чашечку пряного суданского кофе. Температура еще не достигла обычных 40 °C, и, наслаждаясь относительно прохладным воздухом, я задумался, с чем купить кофе: с имбирем, кардамоном или гвоздикой. Мои размышления, однако, прервали первые проявления нарастающего конфликта между исламским миром и западными странами.

Крупный суданец начал выражать недовольство моим присутствием и угрожать мне своей тяжелой тростью, которая по толщине была такой же, как бедренная кость коровы. Его товарищи успокоили его и извинились, но мне вскоре стало понятно, что его претензии ко мне вполне конкретны. Он говорил, что от британцев одни проблемы, потому что премьер-министр Маргарет Тэтчер разрешила бомбардировщикам USF-111 взлетать с авиабазы Лейкенхит в Суффолке.

Я еще не знал об этом, однако местные жители слушали новости BBC на арабском и радио Эр-Рияда. Ранее в тот же день, в 02:00, американская морская пехота провела операцию «Каньон Эльдорадо», нанеся авиаудар по Ливии в ответ на взрыв на дискотеке в Западном Берлине в 1986 году. По сообщениям, в Ливии было 40 погибших, в том числе одна из дочерей Каддафи.

Очень важно следить за последними новостями, если ты живешь в исламской стране, а я на шесть часов отстал от событий в Суффолке. Тем летом я заметил изменения в атмосфере. Чиновники, которые поддерживали операцию «Моисей» (эвакуация эфиопских евреев, организованная правительством Израиля), предстали перед судом, а в певицу Ханан Булю Булю во время концерта бросали камни исламские сторонники жесткого курса. Ближе к концу года «Братья-мусульмане» (ортодоксальное религиозно-политическое движение, происходящее из Египта) приняли участие в выборах. Суданские коллеги сказали мне, что они раздавали деньги в обмен на голоса, и позднее действительно выяснилось, что Саудовская Аравия склоняла Судан к более ортодоксальной и ваххабитской форме ислама.

Примерно в то же время кризис беженцев в Восточном Судане подошел к концу, и тиграи, жившие в лагере, решили, что готовы вернуться домой. После вечера с праздничными песнями все 20 тысяч человек собрали вещи и перешли через границу, готовые преодолеть долгий путь до своих ферм. Это была поистине библейская сцена.

Тем временем организация, где я работал, начала оказывать помощь еще одному лагерю беженцев на противоположной стороне Эфиопии. Там была нехватка персонала, поэтому последние три месяца в Африке я провел в Северной Сомали (теперь это независимая Республика Сомалиленд). Моя работа заключалась в поддержке медицинского персонала, работавшего в лагере эфиопских беженцев в стиле сериала «Чертова служба в госпитале МЭШ». Палатки, где жили люди, стояли на пыльной равнине неподалеку от пустыни Огаден. Там я столкнулся с другой культурой, новым языком (сомалийским) и специфическим набором медицинских и политических проблем.

Я жил в Харгейсе, региональной столице, где посещал еженедельные встречи с представителями таких организаций, как Управление Верховного комиссара ООН по делам беженцев, ЮНИСЕФ и Международный комитет спасения. Между встречами я возил гуманитарную помощь из Джибути, до которого нужно было ехать два дня, в лагерь беженцев.

Там была эпидемия возвратного тифа (бактериальная инфекция, вызванная определенным типом вшей), которая требовала экстренной доставки антибиотиков из Джибути. Кроме того, врачи столкнулись с ужасающими гинекологическими и акушерскими осложнениями калечащих операций на женских половых органах, которые были и остаются распространенными в том регионе (однако сегодня Нимко Али ведет кампанию против таких хирургических вмешательств, и ее поддерживает местное правительство).

Однажды днем солдаты сомалийского правительства в военной форме обошли офисы различных организаций, предоставляющих помощь беженцам, и раздали приглашения на вечеринку, которую организовывал генерал Морган, местный военачальник. Поводов для праздников тогда было не так много. Поскольку электричества не было, большинство вечеров я читал при свете костра или слушал новости BBC, потягивая мятный чай или редкий стакан запрещенного виски. Так, из чистого любопытства мы решили заглянуть на вечеринку, хотя позднее я об этом пожалел.

Это было странное и пугающее зрелище. Оказалось, что она проходила в импровизированном военном клубе. Мы прошли через кордон солдат 26-й дивизии Национальной армии Сомали, до зубов вооруженных поставляемыми США автоматами. Этот кордон был охраной генерала Моргана. Затем мы вошли в шатер, где все гости, среди которых было много молодых женщин, выжидающе сидели за столиками и тихо переговаривались. Мы сели и поняли, что перед нами стоят закрытые бутылки с безалкогольными напитками, к которым никто не решался прикоснуться, пока генерал не почтит нас своим присутствием.

После задержки мой начальник, приехавший из головного офиса в Могадишо и обеспокоенный таким количеством солдат, пнул меня под столом. Мы поняли, что совершили ужасную ошибку, приехав сюда, и поднялись, чтобы уйти. Позднее я узнал от коллег и из статьи в местном журнале, что многих присутствовавших там девушек, вероятно, заманили на вечеринку, чтобы развлекать офицеров, а также участвовать в гротескных модных показах и танцевальных конкурсах. Очевидно, это был способ унизить местное население, опозорив женщин.

Но, пока мы пробирались между столами к двери, генерал Морган вошел в сопровождении телохранителей и плюхнулся на экстравагантный диван в передней части комнаты. В этот момент раздалось шипение бутылок с теплыми напитками, которые открывали изнывающие от жажды гости.

Пораженный этим нарциссическим спектаклем, я наклонился и пожал руку человеку, который оказался одним из самых «успешных» убийц из всех, с кем я когда-либо встречался. Это был генерал Мухаммед Саид Херси Морган.

Морган, бывший телохранитель и зять диктатора Сиада Барре, позднее стал участником геноцида и получил прозвище Мясник Харгейсы во времена жестокой гражданской войны, когда войска по его приказу атаковали этот город. За бомбардировками последовали убийства, изнасилования и ограбления представителей клана исаак, 300 тысяч из которых бежали в лагеря в Эфиопии. Более 50 тысяч человек были убиты (по некоторым оценкам, 200 тысяч), и их тела бульдозерами сбросили в братские могилы. Харгейса, африканский Дрезден, превратился в руины за несколько недель.

Этот гражданский конфликт начался в конце холодной войны, после того как СССР перестал поддерживать Сомали и встал на сторону правительства генерала Менгисту в Эфиопии. Это лишило сомалийских повстанцев убежища за границей, и медленно закипавшая конфронтация обострилась. Как только война охватила Могадишо, Сомали стала известна как зона конфликта, а позднее – как неудавшееся государство, однако резня в Харгейсе, произошедшая в начале, не получила широкого освещения в прессе ни тогда, ни потом. Термина «этническая чистка» тогда еще не существовало, и эти страшные события стали забытым геноцидом.

После падения режима Барре в 1991 году Морган стал военачальником на юге Сомали, и его милиция была виновна в голоде, который привел к гибели тысяч людей, а также дальнейших убийствах, изнасилованиях и грабежах. Генерал все еще занимает там высокое положение: в 2019 году он участвовал в выборах в прибрежном районе Пунтленд. Негодование по поводу его зверств во время войны считается одним из многих аспектов конфликта между кланами, который остается – вместе с деятельностью террористической группировки «Харакат аш-Шабаб» – главным препятствием на пути к долгосрочному миру в Могадишо.

Позднее я дважды возвращался в Сомалиленд, чтобы собрать факты. Я видел последствия разрушения Харгейсы и посетил братские могилы в близлежащем Бурьо. В стене комнаты, где я жил, теперь была огромная дыра от разорвавшейся гранаты.

Однако в октябре 1986 года, когда страшный геноцид и гражданская война 1988 года были еще впереди, мое пребывание в Восточной Африке подошло к концу. Я вернулся в Лондон, чтобы продолжить учебу. Хотя мои ноги снова стояли на родной земле, голове и сердцу понадобилось время, чтобы перестроиться. Я стал всего на год старше, но на несколько лет мудрее. А также приобрел некоторые культурные и геополитические знания, освоил арабский на элементарном уровне и даже выучил несколько базовых фраз на сомалийском.

В последующие годы, уже работая младшим врачом, я время от времени использовал эти знания языка, чтобы общаться с пациентами, а также здороваться с персоналом кебабной и разговаривать с сомалийцами, приехавшими в Великобританию после гражданской войны (включая тех, кто сейчас работает со мной в одной психиатрической больнице с усиленным наблюдением).

Таким образом, когда я пришел в судебную психиатрию, мне хватало культурной осведомленности и – к тому времени весьма слабых – лингвистических навыков (я также учил французский в школе и ходил на факультатив по испанскому в Эквадоре), чтобы растопить лед при общении с многочисленными заключенными и пациентами психиатрических больниц, не говорящими по-английски. В их числе были венесуэльские наркокурьеры из Холлоуэй, посудомойщик из Эквадора в психотическом состоянии, молодой сомалиец с эпизодом психоза из тюрьмы Пентонвилль, а также француз-самоубийца, которого выловила из Темзы речная полиция.

Как вы понимаете, вам не нужно знать много растапливающих лед фраз, которые могут изменить динамику беседы с дезориентированным иностранным пациентом или заключенным, находящимся в палате психиатрического отделения или изоляторе без окон.

В 1990-х годах, пока я следил за развитием событий на Ближнем Востоке и в Восточной Африке, например изгнанием Усамы бен Ладена из Судана в 1996 году, за которым последовали взрывы в посольстве Танзании в 1998 году, мое внимание было сосредоточено на психиатрических делах. Однако после террористической атаки 11 сентября, находясь в шоковом состоянии от самого смертоносного нападения террористов в истории, я вспомнил о своих ранних впечатлениях от растущего влияния исламского фундаментализма. Я начал изучать психологические особенности террористов, в чем не было ничего удивительного.

Поскольку все угонщики самолетов (кроме одного) погибли 11 сентября в результате массового убийства-самоубийства, единственным способом проникнуть в их головы было проведение посмертной психиатрической экспертизы (или допросить других членов «Аль-Каиды»[67], которых поймали до того, как они успели осуществить свои планы). Мой коллега Рид Мелой написал статью, в которой в мельчайших подробностях рассмотрел физические и биографические доказательства, относящиеся к Мухаммеду Атте, одному из лидеров смертников, осуществивших теракт 11 сентября [56].

Изучив результаты психиатрической экспертизы Тимоти Маквея, сторонника превосходства белых и организатора теракта в Оклахома-Сити, Мелой отметил некоторые общие особенности тех, кого он называл жестокими истинно верующими. Атта вырос в очень строгой и религиозной семье мусульман-суннитов в Египте. Он был прилежным студентом и поехал учиться в магистратуру в Германию. Похоже, Атта недоверчиво относился к женщинам и держался от них в стороне. Он был интровертом с очень развитым интеллектом.

Мелой отметил, что Атта, похоже, не имел привязанности к окружению или месту. Он жил в изоляции от своих сверстников-студентов в Гамбурге, посетил мечеть боевиков в Гамбурге (Аль-Кудс) и увлекся экстремистскими движениями. Сначала это была группировка «Аль-Гамаа аль-Исламия»[68] («Партия ислама»), а затем «Аль-Каида»[69]. Юноша разочаровался в выбранном карьерном пути, поскольку, несмотря на высокий уровень образования, был убежден, что египетское общество будет относиться к нему предвзято из-за его политических взглядов и религиозных убеждений. В 1996 году Атта еще больше погрузился во враждебные мысли по отношению к Америке и жестокие идеи об убийстве мирных жителей. Позднее он отправился в тренировочный лагерь для террористов. Атака 11 сентября организовывалась в течение длительного периода тайной деятельности в террористической ячейке, имевшей связи с более широкой сетью.

Соответствовал ли профиль Атты существующим теориям о складе ума террористов, в данном случае – исламских экстремистов?

В 1970-х годах преобладала теория о том, что террористы – это психопаты, которые занимаются такой деятельностью, потому что она позволяет выпускать агрессию. Однако после того, как концепция психопатии была подробнее описана Хаэром, эта теория была признана несостоятельной. Согласно более поздним психоаналитическим теориям, для террористов характерны патологический нарциссизм (который побуждает их чувствовать свою грандиозность и презирать других) и патологическая агрессия. Уже после теракта 11 сентября некоторые специалисты, например психолог Джон Морган, стали утверждать, что террористы, скорее всего, являются психически здоровыми, поскольку в противном случае им не удалось бы целенаправленно планировать акт насилия и работать с другими членами ячейки, сохраняя свою деятельность в секрете.

Утверждалось, что психически нездоровые люди представляли бы угрозу террористической ячейке, поэтому их бы отсеивали уже в процессе отбора. Однако люди в организации могут выполнять разные задачи. Лидер, начальник хозяйственного снабжения, смертник – каждая роль лучше всего подходит определенному типу личности.

Вскоре после теракта 11 сентября мне представился шанс сформировать свое мнение о складе ума людей, которые участвуют в коллективном терроризме. Я должен был провести психиатрическую оценку нескольких задержанных и осужденных террористов.

26

Неудивительно, что реакция США и их союзников на теракт 11 сентября была быстрой, твердой и решительной, учитывая коллективное глобальное потрясение и горе в связи с массовыми жертвами среди мирного населения (2996 погибших из 90 стран, шесть тысяч раненых и бесчисленное количество людей, потерявших близких). Оглядываясь назад, мы видим отрицательные последствия ответной реакции на теракт, которые ранее были неочевидными.

Полковник Эндрю Милберн, выпускник философского факультета Университетского колледжа Лондона и бывший начальник Штаба специальных операций Морской пехоты США в Ираке, описал военные последствия войны в Ираке и Афганистане, а также борьбы против ИГИЛ[70] в книге «Когда сгущаются тучи». Точно так же законодательные, судебные и внесудебные меры по борьбе с терроризмом иногда приводили к неожиданным последствиям. Британское правительство приняло закон «О борьбе с преступностью, терроризмом и обеспечении безопасности» в 2001 году. В результате множество иностранных граждан без суда и следствия оказались в тюрьме на основании того, что представляли угрозу национальной безопасности. Эти задержанные не могли предстать перед уголовным судом: бо́льшая часть улик против них была основана на перехваченных разведданных, и озвучивание их в суде нанесло бы ущерб национальной безопасности. Так, секретных доказательств, из которых я видел только пару страниц, было достаточно, чтобы посадить человека на неопределенный срок без разбирательства в особом иммиграционном апелляционном суде.

В 2003 году, два года спустя, длительное заключение без суда и следствия привело к появлению серьезных психологических и психиатрических проблем у преступников. Я оказался среди тех, кого попросили провести психиатрическую оценку заключенных с депрессией, суицидальными мыслями, посттравматическим стрессовым расстройством и даже психотическими срывами.

В 2004 году после апелляции, поданной «Девяткой из Белмарша», эти положения были отменены. Комитет Палаты лордов вынес решение о том, что содержание под стражей без суда несовместимо с законом о правах человека. Лорд Хоффман сказал, что «это ставит под сомнение существование древнего права… на защиту от произвольного ареста и задержания».

Однако влияние на тех заключенных трех лет в тюрьме оказалось значительным.

Первым, с кем я встретился в 2003 году, когда противоречивый закон все еще действовал, был Адель, франкоговорящий заключенный. Он был из страны в Магрибе, Северной Африке, где его обвинили к принадлежности к исламским экстремистам. Отдел полиции по борьбе с терроризмом арестовал мужчину в 2001 году (до теракта 11 сентября), когда его жена была беременна. У женщины случился нервный срыв, и ее поместили в психиатрическую больницу, а их сына позднее отдали в приемную семью. Адель пытался покончить с собой в тюрьме Белмарш и был вынут из импровизированной петли.

Чтобы оценить ситуацию, мне нужно было понять меры безопасности, принимаемые для содержания террористов в Белмарше. Учитывая ужасающие масштабы терактов 11 сентября 2001 года и 7 июля 2005 года, неудивительно, что этих заключенных держали в местах с усиленным наблюдением. Они должны быть лишены общения с сообщниками, чтобы исключить возможность организации и координации дальнейших атак.

Всего в Англии и Уэльсе 117 тюрем, и Белмарш является одним из восьми учреждений максимально строгого режима. Внутри нее находится то, что окрестили современным британским Алькатрасом. Эту структуру заключенные-мусульмане называют sidgin tachil sidgin, или «тюрьма внутри тюрьмы». Речь идет о блоке строгого режима, по периметру которого стоит отдельный высокий забор. Под землей находятся датчики, которые сработают, если кто-то попытается пересечь пространство между блоком и внешней стеной. Несмотря на то что на входе в главное здание тюрьмы персонал и посетителей досматривают и заставляют проходить через арочный металлодетектор, на входе в блок всех проверяют еще раз. Там принимаются специальные меры безопасности и все предметы, даже подносы с едой, просвечиваются рентгеновскими лучами. Всех заключенных без предупреждения переводят в другие камеры чаще, чем раз в 28 дней, чтобы предотвратить тщетные попытки подкопов и порчи помещений.

Заключенные гуляют по небольшой крытой территории, и это значит, что у них нет возможности сосредоточиваться на удаленных объектах. В некоторых помещениях на нижних этажах нет естественного освещения. Тогда заключенные часто проводили 22 часа в сутки за закрытой дверью, и общение ограничивалось тремя часами два раза в неделю. В это время можно было звонить семье, всем вместе читать одну газету и так далее.

Заключенные проходили полный досмотр всех полостей тела по пути на встречу с юристами и по возвращении с нее. Таким образом, перед утренними и дневными свиданиями с защитниками, а также после них заключенные должны были встать на четвереньки и пройти ректальный досмотр.

«Ну и что? – скажете вы. – Поскольку эти заключенные представляют большую опасность для общества, такие меры вполне оправданы».

Это правда, но заключенные говорили, что они подверглись огромному давлению, связанному с их статусом врага народа номер один. Например, они считали, что надзиратели продают таблоидам их личную и медицинскую информацию. Это было позднее подтверждено в 2015 году в ходе операции «Элведен», когда Гранта Пицзи, бывшего надзирателя тюрьмы Белмарш, приговорили к двум годам лишения свободы за проступок на государственной службе. Он заработал почти 20 тысяч фунтов стерлингов (более двух миллионов рублей), продавая информацию СМИ, в том числе истории о радикальном проповеднике Абу Хамзе и еще одном подозреваемом в терроризме.

Моя работа с Аделем заключалась в том, чтобы задокументировать его психологическое состояние для принятия решения о возможности депортации, а также проследить, как на него повлияли условия содержания в тюрьме. Мне нужно было связаться с медицинским персоналом учреждения, чтобы убедиться, что риск самоубийства находится под контролем. Проблем, связанных с уголовной ответственностью или способностью участвовать в суде, не было, поскольку самого уголовного дела не существовало. Преступника задержали без суда и следствия.

В итоге, когда все возможности подать апелляцию были исчерпаны, его собирались экстрадировать во Францию. Однако Адель должен был получить медицинское разрешение на депортацию и находился в очереди на несложную хирургическую процедуру. Это могло отложить принудительный выезд из страны на еще более долгий срок, поэтому его перевели в больницу с усиленным наблюдением, чтобы решить последнюю оставшуюся проблему. Через несколько дней Адель объяснил мне, что его без предупреждения (чтобы лишить возможности сбежать) доставили в больницу Королевского колледжа в сопровождении вооруженных сотрудников полиции. Никто, однако, не потрудился пригласить переводчика. Оказавшись там с несколькими нетерпеливыми вооруженными полицейскими, Адель понял, что у него может не быть другого шанса, поэтому он кивнул хирургу, согласившись на процедуру под общим наркозом (он не знал, что именно с ним сделали). Я достал хирургическую выписку из его медицинской карты и смог перевести детали и результаты хирургического вмешательства (как оказалось, успешного).

Получение базовой медицинской и психиатрической помощи затрудняется в контексте особых мер безопасности, и я понимаю, почему хирург отказался от обычной процедуры получения согласия на операцию, после того как увидел коридор, полный вооруженных полицейских. Мы, судебные психиатры, больше привыкли к этому, потому можем выбросить эти меры безопасности из головы и не позволять им отвлекать нас.

Через несколько лет Адель был освобожден во Франции. Он воссоединился с женой и сыном и, похоже, больше не связывался с террористами. Возможно, Белмарш преподал ему урок.

Вскоре я встретился с еще одним заключенным по имени Омар Салах, у которого были связи более чем с одной салафитской (джихадистской) группировкой. Он собирал средства на покупку компьютеров и спутниковых телефонов со сменой рабочей частоты для Чечни, которые, по его словам, предназначались не для военных целей.

Его привезли в Белмарш в апреле 2002 года, но к моменту нашей встречи (через два года после ареста) он впал в тяжелую депрессию, и у него появились психотические симптомы, включая бред отравления, из-за которого он периодически объявлял голодовки. Мои элементарные культурные и языковые навыки в очередной раз помогли растопить лед, и я смог завоевать его доверие. Заключенные вроде Аделя и Омара Салаха с недоверием и страхом относятся к тюремному медицинскому персоналу. После некоторого прогресса с этими двумя сложными случаями адвокаты попросили меня взяться за очередное террористическое дело. Таким образом, по чистой случайности я несколько лет работал с одним террористом за другим.

Салаха в итоге перевели в психиатрическую больницу с усиленным наблюдением. Его везли туда в сопровождении вооруженных полицейских по автомагистрали М3 до третьей развязки, а затем, после поворота на Бэгшот, по дороге до Бродмура.

После 40 психиатрических оценок подобных пациентов, проведенных мной и группой коллег, мы написали статью о психологическом воздействии бессрочного содержания под стражей [57]. Эта публикация привлекла внимание СМИ. Во время обмена мнениями в научной литературе мой коллега Саймон Уилсон отметил, что представители нашей профессии еще не научились поднимать этические вопросы и вместо этого прячутся за ширмой медикализации. Судебная психиатрия, как это ясно из ее названия, связана с правом и медициной, но нам нужно действовать осторожно, когда дело касается моральных вопросов.

Но отчаянные времена требуют отчаянных мер, и в условиях войны с терроризмом, начавшейся после теракта 11 сентября, было очевидно, что перед британскими властями стоит сложная задача по управлению риском для общества, создаваемым террористами-заключенными. В свете успешной апелляции против содержания под стражей без суда был поспешно принят закон о введении новой формы домашнего ареста, называемой надзорным распоряжением. Она подразумевала электронное отслеживание местоположения с помощью браслета, ограничение на совершение телефонных звонков и пользование интернетом, а в некоторых случаях и принудительное переселение.

В результате Салаха перевели из психиатрической больницы с усиленным наблюдением под домашний арест. Позднее его повторно арестовали и вернули в тюрьму строгого режима, откуда снова перевели в Бродмур. Мужчину перевозили из одной тюрьмы в другую, что часто происходит в сложных случаях (на тюремном жаргоне этот процесс называется «поезд-призрак»). Когда я последний раз слышал о нем, он все еще находился в учреждении строгого режима.

Очевидно, что подобные дела, связанные с угрозой национальной и международной безопасности, поднимают сложный вопрос о том, как мы должны обращаться с опасными людьми, которых нельзя заключить в тюрьму или депортировать.

Под действием надзорного распоряжения в период с 2005 по 2011 год оказалось 33 человека, а затем эту программу сменили «Меры по предотвращению и расследованию терроризма». Это более целенаправленная и менее навязчивая система, которая используется в случаях, когда человек не может предстать перед судом (из-за источника разведданных) или депортирован (из-за риска пыток или казни).

В свете нападений Усмана Хана и Судеша Аммана в 2019 и 2020 годах лорд Чарли, бывший независимый рецензент законодательства о терроризме, предполагает – не безосновательно, вы можете подумать, – что аналогичная форма ограничения передвижения и общения или даже домашний арест необходимы, чтобы держать под контролем тех, кто приблизился к концу отбывания срока за терроризм. Говоря не как психиатр, а как обеспокоенный гражданин, пассажир лондонского метро и завсегдатай Боро-маркета[71], я считаю такие меры не худшим вариантом. Но насколько бы вы ни продлевали тюремный срок и ни принимали другие способы ограничения свободы, остается вопрос о том, как мы можем попытаться изменить образ мыслей этих заключенных, чтобы снизить риск, который они представляют для общества.

После 2004 года я продолжал встречаться с задержанными террористами и проводил психиатрическую оценку тех, чьи дела рассматривались специальным апелляционным судом по делам иммигрантов, и тех, к кому было применено надзорное распоряжение. Среди тех, с кем я работал, был член «Аль-Каиды»[72], подозреваемый в совершении теракта в Мадриде; бывший джихадист, который впоследствии стал интернет-специалистом «Аль-Каиды»[73]; двое сыновей радикальных проповедников, один из которых учился в школе с Джихадистом Джоном[74]; а также несколько человек, которые подозревались в сборе средств для террористов (путем угона дорогих автомобилей, мошеннических схем возврата платежей и ограблений банка).

Я должен пояснить, что радикализация сама по себе не является психиатрической проблемой, если только она не связана с уязвимостью как результатом психического расстройства. Так говорится в положении моей профессиональной организации, Королевского колледжа психиатров.

Вернемся в 2006 год к восьми мужчинам, которым предъявили обвинения в заговоре с целью использования оружия массового поражения; заговоре о повреждении и разрушении зданий внутренней и международной торговли; а также завладении детальными материалами о мишенях в США. Подсудимые, в том числе Мухаммед Навид Бхатти, Абдул Азиз Джалил, Дхирен Баро и другие, были известны как «Лутонская ячейка». Позднее нам стало известно об их планах, таких как проект «Газовые лимузины» и подрыв финансовых зданий. Когда вооруженный отряд полиции приблизился, чтобы захватить всю группу целиком, главарь сидел в парикмахерском кресле и стригся. Хотя преступников арестовали в Великобритании, они явно состояли в международном заговоре и имели связи с теми, кто планировал теракт 11 сентября. В 2004 году, 12 июля, полиция Пакистана арестовала компьютерного специалиста, имевшего связи с «Аль-Каидой»[75] и Халидом Шейхом Мохаммедом, одним из организаторов теракта 11 сентября. На его компьютере были предложения по террористическим атакам в США и Великобритании, среди которых был поджог Нью-йоркской фондовой биржи. У него была информация о системе пожарной безопасности здания, вентиляции, камерах видеонаблюдения, расположении металлодетекторов и материалах, из которых было построено сооружение. Террористы также хотели взорвать автомобили, припаркованные у Ситигруп-центра на Манхэттене, Международного валютного фонда и Всемирного банка в Вашингтоне.

Запланированные террористические атаки в Великобритании были описаны в 39-страничном документе о проекте «Газовые лимузины». Террористы собирались использовать пропан, бутан, ацетилен и кислород, чтобы взорвать автомобили на подземных автостоянках лондонских отелей, в том числе Ritz. Среди других предложений был взрыв «грязной» бомбы с небольшим количеством изотопов, содержащихся в детекторах дыма, а также нападения на «Хитроу-Экспресс» и гринвичский поезд, проходящий под Темзой, чтобы вызывать хаос с помощью взрывов, наводнений, утоплений и так далее.

Все восемь человек находились в Белмарше, однако команда защиты особенно беспокоилась об одном из них, поэтому меня попросили оценить его психологический статус и пригодность для участия в суде. Позднее я стал работать еще с двумя членами ячейки. Не могу вдаваться в детали отдельных дел по причине конфиденциальности, но в основном проблемы были связаны со способностью подсудимых должным образом подготовиться к судебному разбирательству в контексте суровых условий содержания в Белмарше и полных коробок улик, которые требовалось рассмотреть. Каким бы серьезным ни было обвинение и какими бы убедительными ни являлись улики, каждый подсудимый имеет право на справедливое судебное разбирательство.

Перспектива экстрадиции в США (и, вероятно, сразу нескольких последовательных пожизненных заключений), должно быть, обеспокоила их. Каждый признал себя виновным по всем пунктам обвинения, выдвинутого против них в Великобритании, и был приговорен к пожизненному заключению с минимальным сроком отбывания наказания от 18 до 40 лет (он был сокращен до 30 лет после подачи апелляции). В таких случаях хочется думать, что работа сделана, истории конец, однако я продолжал следить за осужденными, пока они переезжали из одной тюрьмы строгого режима в другую и проходили программу дерадикализации.

Позднее в 2006 году был сорван план по подрыву серии рейсов из Великобритании в США. После этого было введено ограничение, согласно которому в ручной клади запретили провозить более 100 мл жидкости. С тех пор мы все вынуждены следовать этому правилу, хотя детали того замысла уже забыты. Меня попросили провести психиатрическую оценку группы особо опасных преступников в ходе трех судебных процессов в Коронном суде Вулиджа.

О замысле стало известно, когда мужчина, имевший связи с «Аль-Каидой»[76], пришел в аэропорт Лондона с подозрительными предметами в чемодане. Благодаря дальнейшему наблюдению была обнаружена группа, организовавшая завод по производству бомб в доме в восточном Лондоне. Террористы запасались пероксидом водорода, чтобы использовать его в самодельных взрывных устройствах, которые они планировали пронести на трансатлантические рейсы под видом безалкогольных напитков. Когда наблюдавшим за ними сотрудникам полиции стало известно, что они записывают суицидальные видео, их арестовали. Главарей признали виновными в организации заговора с целью убийства пассажиров самолета самодельными взрывными устройствами и приговорили к пожизненному заключению с минимальным сроком отбывания наказания от 32 до 40 лет.

Судебные психиатры часто говорят, что после работы с тремя аналогичными делами вы становитесь экспертом в этой области.

Хотя я не выявил никаких признаков психических проблем, которые могли повлиять на уголовную ответственность, проведенные мной психиатрические оценки позволили лучше понять, что происходит в голове у террориста, планирующего совершить массовое убийство пассажиров самолета. Планы этих людей сорвали, поэтому их главари, в отличие от Мухаммеда Атты, одного из организаторов теракта 11 сентября, остались живы и могли пройти опрос.

Проект «Газовые лимузины» был сорван на относительно раннем этапе, пока террористы окончательно не определились с мишенями и методами. Замысел о подрыве самолетов, наоборот, был гораздо ближе к осуществлению: террористы запасались ингредиентами для бомб, выбирали рейсы и записывали суицидальные видео. В обоих случаях, однако, намерения были очевидны: массовое убийство с самоубийством или без него, мотивированное экстремистской исламской идеологией.

Большинство террористов, с которыми я работал, имели образование или, по крайней мере, стабильную работу. Многие посещали тренировочные лагеря в племенных районах Пакистана и по возвращении уничтожали свои заграничные паспорта, чтобы получить чистые. Перед арестом они проверяли, не ведется ли за ними слежка, применяя методы контрнаблюдения. Они действовали организованно и имели связи с более широкой террористической сетью, в данном случае «Аль-Каидой»[77]. В некоторых случаях террористы не знали друг друга, но были связаны через главаря, единственного, кому известна полная картина.

В основе их идеологической мотивации, похоже, лежала обида на Запад из-за его предполагаемого плохого отношения к мусульманам. Бен Ладена многое не устраивало. В своем длинном обращении к Америке, сделанном через год после теракта 11 сентября, он высказался против военных баз на Ближнем Востоке, поддержки Израиля, а также «безнравственности и разврата», распространенных среди американцев. Преступник заявил, что считает недопустимыми «внебрачные связи, гомосексуализм, алкоголь и наркотики, азартные игры и ростовщичество».

Он также сказал: «То, что происходит в Гуантанамо[78], является историческим позором для Америки и ее ценностей, и вам, лицемерам, от этого не отвертеться».

Большинство террористов, с которыми я работал, высказывали недовольство по таким вопросам, как неспособность Европы помешать геноциду мусульман в Сербии, военное присутствие Великобритании и США в Саудовской Аравии и других частях Ближнего Востока, зверства, совершенные индийскими войсками в отношении мусульман в Кашмире, а также число жертв среди мирных жителей Афганистана и Ирака.

Но как недовольство по поводу религиозных, исторических и геополитических вопросов приводит к террористической деятельности? В настоящее время это изучает профессор Пол Гилл из Университетского колледжа Лондона. Он использует сложный статистический анализ, чтобы попытаться понять, почему потенциальные террористы ведут себя определенным образом и по каким причинам они оказываются в радикализирующей среде, например запрещенной организации «Джейш аль-Мухаджирин» или экстремистских чатах в даркнете[79], либо покидают ее.

Ниже приведен список причин, которые я выделил на основе проведенных мной опросов и опыта работы с террористами, действующими коллективно.

«Я вырос во времена Национального фронта и столкнулся с расизмом».

«Я был шокирован терактом 11 сентября, но потом задумался о несправедливости в мусульманском мире… и начал читать о конфликтах в интернете».

«Я испытал глубокую ненависть к Западу… Почему Блэр находился под влиянием Буша?»

«Я ходил на проповеди к Абу Хамзе».

«Переломным стал момент, когда я увидел заключенных в Гуантанамо».

«Я исполнял волю Аллаха [участвуя в этом заговоре]. Наверное, Аллах хотел, чтобы меня арестовали [прежде чем мы бы взорвали самолеты], чтобы я мог распространять информацию путем освещения моего судебного разбирательства в прессе».

Вот яркие примеры когнитивного искажения, которое привело людей к террористической деятельности.

«Я думал, что просто помогу, чем смогу».

«Я подозревал, что он делает что-то незаконное, но не понимал, что именно».

«Я начал думать, что взрывы допустимы, чтобы вызвать хаос [но не чтобы ранить кого-то]».

«Мне было все равно, что случилось».

Чтобы попытаться изменить убеждения и «перезагрузить» разум террористов, существуют программы дерадикализации, такие как «Аль-Фуркан» и «Здоровая личность». Программа «Аль-Фуркан» (что означает «разграничение правды и лжи») основана на подробном изучении исламских текстов и жизни пророка Мухаммеда (да благословит его Аллах). Ее цель состоит в борьбе с ложной интерпретацией исламских текстов и однобоким пониманием мировой истории, которую продвигают «Аль-Каида»[80] и ИГИЛ[81].

Программа «Здоровая личность» была разработана на основе исследований того, что помогает всем типам преступников воздерживаться от деструктивного поведения и вести себя законопослушно. Это расширенное психологическое вмешательство, в котором прогресс оценивается с помощью чек-листа из 22 пунктов, называемого «Руководство по рискам экстремизма» (ERG22+). Хотя мнения об ERG22+ разнятся, этот опросник позволяет выявить факторы риска, на которые можно повлиять, например «потребность в идентичности и принадлежности», «восприимчивость к идеологической обработке», «потребность в борьбе с несправедливостью и выражении обиды», «политическая и моральная мотивация» и «потребность в азарте, товарищеских отношениях и приключениях».

Один заключенный сказал мне, что очень трудно участвовать в программе и держаться подальше от неприятностей, когда находишься в окружении радикально настроенных заключенных. Нелегко вести себя хорошо, если окружающие регулярно вас провоцируют и вам предстоит провести в тюрьме 20 лет.

Конечно, еще одна сложность состоит в том, чтобы определить, действительно ли заключенный погружен в тюремную программу дерадикализации или же она является для него лишь прикрытием. Это было ярко проиллюстрировано двумя одиночными террористическими атаками, произошедшими в 2019 и 2020 годах на Лондонском мосту и в Стретеме. Оба теракта были совершены людьми, недавно освободившимися из тюрьмы. Есть данные, что Усман Хан проходил в заключении программу дерадикализации. Неужели преступник обманывал все это время, выжидая своего часа, или же он был повторно завербован?

Какие судебные меры существуют для тех, кто подозревается в причастности к терроризму, но еще не осужден? Круглосуточное наблюдение со стороны вооруженных сотрудников полиции, домашний арест, содержание в тюрьме строгого режима без суда, пытки водой в секретных тюрьмах ЦРУ или унижение в оранжевых комбинезонах в Гуантанамо?

А как мы должны поступить с теми, кто виновен в организации террористических заговоров или участвовал в осуществленных или предотвращенных экстремистских актах? Посадить на определенное время, приговорить к пожизненному заключению с минимальным сроком отбывания наказания вплоть до 40 лет, заключить на 130 лет в американскую федеральную тюрьму супермаксимальной безопасности, подвергнуть их пыткам кипящим маслом или ввести смертельную инъекцию?

Все эти меры использовались против террористов с разной степенью успеха и общественной поддержки. Нельсон Мандела, перефразировав Федора Михайловича Достоевского, сказал в ООН: «Говорят, что в действительности никто не знает тот или иной народ, пока не побывает в его тюрьме. О нации следует судить не по тому, как она обращается со своими самыми выдающимися гражданами, а по тому, как она обращается с находящимися на дне». К этому можно добавить: «…И как она обращается с врагами народа номер один, а именно исламскими экстремистами и радикальными правыми задержанными и заключенными террористами».

Однако я считаю, что при анализе этих вопросов следует отодвинуть на второй план заботу о правах человека и либеральную чувствительность. Лучше всего рассматривать их с чисто практической, эмпирической и консеквенциалистской точки зрения. Оказали ли принятые меры желаемое влияние на борьбу с жестоким исламским экстремизмом на британской земле и дерадикализацию тех, кто уже заключен в тюрьму? Но с утилитарной точки зрения, если выйти за рамки суровых, но законных мер и допустить внесудебные наказания, мы нарушим фундаментальные права человека. Так, восьмая поправка к Конституции США гарантирует защиту от «жестоких и необычных наказаний», а закон «О правах человека» 1998 года запрещает «незаконные меры наказания».

Британский судья обязательно приговорит террориста к длительному судебному заключению, подразумевающему ограничения, связанные с передвижением, общением, доступом к душу, питанием, физическим нагрузкам и встречам с посетителями, а также мониторингом связи, отсутствием доступа к интернету и покупками исключительно по каталогу. Это ведь противоречит правам человека, так ведь?

Но у нас нет смертной казни, и, как я уже ранее говорил, некачественная медицинская помощь и халатное отношение медицинского персонала не могут быть частью наказания. Совет Англии и Уэльса по определению мер наказания не допускает нанесение увечий или снятие скальпа кипящим маслом.

Это то, что случилось с Дхиреном Баро (теперь его зовут Иса Баро), лидером проекта «Газовые лимузины», в дополнение к пожизненному заключению с минимальным сроком отбывания наказания 30 лет.

Другие заключенные облили его голову кипящим маслом. Около 10 % его кожи было обожжено на всю глубину, и он навсегда лишился большинства волос. Когда его перевезли в ожоговое отделение для пересадки кожи, ему понадобилось внутривенное вливание жидкости и морфин для обезболивания. Сначала его оставили лежать в изоляторе и лечили обычным обезболивающим, назначенным тюремным врачом, и перевели в больницу уже после того, как адвокат начал разбирательство. Чтобы перевезти мужчину в клинику, потребовался запрос об информационной блокаде, защите больничного персонала, круглосуточном дежурстве вооруженных сотрудников полиции и наблюдении с воздуха.

Нередко одни заключенные обливают других смесью из кипятка и сахара (из-за липкой текстуры она жжет дольше, чем вода). Эта форма наказания обычно применяется с целью отомстить кому-то или проучить сексуальных преступников. Чтобы защитить от этого, их обычно размещают в блоках для уязвимых заключенных. Таким образом, можно утверждать, что произошедшее с Баро – обычное явление в тюрьме. Кипящее масло, однако, гораздо опаснее сладкой воды.

Учитывая серьезность его преступлений, неудивительно, что изувеченному Баро мало кто сочувствовал. Однако я полагаю, что если мы хотим успешно дерадикализовывать террористов в британских тюрьмах, то заключенные не должны считать, что мы одобряем насилие над ними или закрываем на него глаза. В противном случае есть риск еще сильнее разжечь пламя негодования, унижения и обиды. В британских тюрьмах содержится много молодых мусульман (в данный момент это 400 из 900 заключенных в Белмарше), и некоторые из них обращают внимание на то, что происходит с такими, как Баро.

Не сумев защитить одного из самых известных террористов, который был очевидной мишенью для других заключенных, мы не смогли сохранить моральное превосходство. Примерно таким же образом высокие нравственные принципы были утрачены во время публичного унижения заключенных в Гуантанамо, не говоря уже о пытках, в которых активно участвовали некоторые американские психологи.

Джеймс Джиллиган, нью-йоркский профессор психиатрии и права, утверждает, что унижение может стать мощным мотиватором для дальнейшего насилия. Пытки в Гуантанамо наверняка вернутся нам в виде снятых ИГИЛ[82] садистских видео с обезглавливанием и сожжением, которые оказались мощным инструментом вселения ужаса и привлечения новых террористов.

Подтолкнуло ли публичное унижение заключенных Гуантанамо радикально настроенных мусульман к насилию? Об этом сказал как минимум один террорист, организовывавший проект «Газовые лимузины». Чтобы разобраться, что именно влияет на сознание таких преступников, мы должны не только выяснить причину их обид, но и проникнуть в умы вдохновителей экстремистов.

27

После значительной задержки, пока с тюрьмой велись переговоры о поддержании безопасности, меня попросили побеседовать с заключенным по имени Мустафа Камель Мустафа, также известным как шейх Абу Хамза. Мое первое впечатление о нем сложилось после неоднократного прочтения выдержек из его проповедей, и, держа в голове некоторые высказывания, я направился на встречу с ним в блок строгого режима в тюрьме Белмарш.

Чего я ожидал? Посмотрев на фотографии в газетах (чаще всего встречалось фото, где его рука-крюк обрамляет глаз), я подумал, что мне предстоит провести сложный допрос с неприветливым и непроницаемым террористом-экстремистом. В конце концов, в Великобритании ему предъявили обвинение в подстрекательстве к убийству и расовой ненависти.

У меня ушел как минимум час на то, чтобы пройти многочисленные процедуры и попасть в блок строгого режима.

Меня снова попросили подождать, и я провел еще 15 минут, нервно стуча пальцами в тюрьме внутри тюрьмы, где содержатся самые опасные террористы на земле. Я наблюдал, как крепко сложенный надзиратель шутил с медбратом. Он запел и начал вальсировать с медбратом, который был вдвое меньше его. Это был по-настоящему сюрреалистический момент.

Наконец меня проводили в комнату для допросов.

Хамзы там не было.

Я сидел в одиночестве и, признаться, немного волновался перед встречей с ним. Моя задача заключалась не в том, чтобы оценить его виновность в совершении террористических актов, а в том, чтобы просто решить медицинские и психологические проблемы, которые мешали подготовке заключенного к суду. Несмотря на это, я чувствовал знакомый трепет в груди.

Наконец дверь открылась, и надзиратель ввел Хамзу в комнату. На снимках в газетах он всегда был одет в обычное облачение проповедника, но не в тюрьме, конечно. На нем была простая свободная хлопковая рубашка, и на руке больше не было пугающего крюка. Теперь у него были обычные культи.

Он сел, но ничего не говорил, пока надзиратель не ушел и не закрыл за собой дверь.

Хамза оказался полной противоположностью сложного собеседника. Он мягко сказал, как сильно мне благодарен за то, что я нашел время его посетить. Проповедник очень сожалел, что в тюрьме произошла задержка, и заявил, что с удовольствием предложил бы мне чашку чая. Абу Хамза оказался умным и очаровательным человеком. Идеолог был неизменно вежлив и доброжелателен. Мужчина, в конце концов, имел прекрасное образование: он защитил кандидатскую диссертацию по гражданскому строительству и когда-то занимался ремонтом подземного перехода на Кингсвей и Королевской военной академии в Сандхерсте. Он сказал, что выучил Коран наизусть, и немного рассказал о том, как стал проповедником.

Оратор поведал, что лишился обеих кистей во время неудачной попытки обезвреживания бомбы в постсоветском Афганистане. Хотя некоторые люди в этом сомневались, других правдоподобных объяснений не было. В недавно опубликованной статье говорилось, что культи часто воспалялись из-за инфекции костей. Он был слеп на один глаз и болен диабетом и псориазом. Ему также приходилось принимать душ как минимум дважды в день из-за неврологического заболевания, вызывающего повышенное потоотделение.

Во время подготовки к суду нужно было просмотреть множество видеозаписей его проповедей и изучить кипу документов. Он сказал, что считает досмотр полостей тела до и после встречи с адвокатами неприятным и жестоким. Без кистей ему было трудно открывать водопроводный кран в камере. Ему не разрешали носить крюк из-за опасений, что он может использовать его в качестве оружия. Из-за отсутствия рук ему было трудно принимать лекарства и наносить крем на кожу. Крем попадал в глаза и пачкал очки, из-за чего было трудно читать. Сторона защиты пыталась отложить судебное разбирательство с жаркого лета 2005 года на осень, и в итоге судья Олд-Бейли дал на это согласие из медицинских соображений.

Однако практически сразу после этого, 7 июля 2005 года, четыре террориста привели в действие самодельные взрывные устройства в трех поездах лондонского метро и двухэтажном автобусе. В результате погибли 52 жителя Великобритании 18 национальностей и более 700 получили ранения. Эти взрывы подчеркнули суровую реальность столкновения Соединенного Королевства с исламскими террористами, которую никак не изменили последующие действия.

Хотя ячейка, совершившая теракт 7 июля, никогда не была напрямую связана с Хамзой, его виновность в подстрекательстве к убийствам была очевидна присяжным заседателям.

Преступника приговорили к семи годам лишения свободы, и я несколько раз встречался с ним в последующем по поводу влияния на его психику проблем с физическим здоровьем в условиях тюрьмы строгого режима, а также вопросов, связанных с депортацией. Мое профессиональное мнение и детали состояния здоровья Хамзы подробно описаны в различных документах Высокого суда, в том числе в заключении, где изложены причины отклонения его апелляции против экстрадиции в 2012 году. Проповедник всегда был вежлив и рад меня видеть. Хамза сказал, что его личные данные были опубликованы в таблоидах и он счел это унизительным. Когда мы в последний раз виделись перед экстрадицией в США в 2012 году, он пожелал мне всего доброго и поблагодарил за работу. Проповедник сказал: «Доктор Тейлор, когда я напишу книгу, я упомяну вас».

Какой урок я из этого вынес?

Мои коллеги говорят, что он просто ввел меня в заблуждение своим очарованием. Возможно. Его поведение определенно обезоруживало, хотя он не скрывал своих радикальных убеждений. Однако я считаю, что из-за редакторов, которые всегда выбирают фотографию, где преступник растрепан и держит крюк над глазом, мы не можем представить его таким, какой он на самом деле, и пренебрегаем влиянием, которое оказывал Хамза и другие радикальные идеологи. Вместо снимка с крюком выберите тот, где он стоит у мечети в Финсбери-парк в аккуратном черном тюрбане и очках-авиаторах. Хамза вежлив, умен, обаятелен и, несомненно, убедителен. Безусловно, это неотъемлемая часть того, кем он является и что сделал.

В мае 2014 года после экстрадиции в США ему предъявили 11 обвинений, связанных с экстремизмом, среди которых было участие в похищении 16 туристов в Йемене в 1998 году, оказание материальной поддержки экстремистам и попытки создать тренировочный лагерь для террористов в городе Блай, Орегон, в 1999 году. По сообщениям СМИ, Хамза не признавал себя виновным в первом преступлении, утверждая, что не руководил похищением, а пытался договориться об освобождении заложников по спутниковому телефону. Тот, кто является захватчиком для одного человека, выступает переговорщиком для другого. Ему не удалось убедить в этом присяжных, и после признания виновным его приговорили к двум пожизненным заключениям в дополнение к 100 годам лишения свободы без права на условно-досрочное освобождение.

После того как Федеральный суд Манхэттена вынес приговор, Хамзу отправили отбывать наказание в Федеральную тюрьму супермаксимальной безопасности во Флоренсе, где также находятся Ричард Райд, «обувной террорист»; Закариас Муссауи, один из тех, кто готовил теракт 11 сентября; Рамзи Юзеф, организатор теракта во Всемирном торговом центре в 1993 году; Джохар Царнаев, взорвавший бомбу на Бостонском марафоне; Тед Казински, известный как Унабомбер; и наркобарон Эль Чапо Гусман. Там также содержался Тимоти Маквей, организатор взрыва в Оклахома-Сити, но его казнили в 2001 году. Хамза утверждает, что условия содержания равносильны «жестокому и необычному наказанию». На недавней фотографии из тюрьмы, просочившейся в прессу, он седой и истощенный. Террорист попросил вернуть его в Белмарш (там преступник тоже жаловался на условия в блоке), где он хотя бы мог общаться с другими заключенными и имел доступ к ежедневной медицинской помощи.

Майкл Бахрах, один из апелляционных адвокатов Хамзы, сказал: «Если бы была такая возможность, он бы вернулся в Белмарш, ни секунды не сомневаясь. Мы твердо убеждены, что условия содержания противоречат Европейской конвенции о защите прав человека и обещаниям, данным ему США».

Тюрьма супермаксимальной безопасности во Флоренсе – это секретный объект. В приземистых зданиях, расположенных у подножия Скалистых гор в 160 километрах к югу от Денвера, содержатся более 40 осужденных террористов «Аль-Каиды»[83]. Это место, куда Америка отправляет заключенных, которых хочет наказать особенно жестко, и тех, кто слишком опасен, чтобы находиться где-либо еще. Осужденные проводят в камерах до 23 часов и там едят три раза в день. Окна завешены, чтобы было не видно гор. Заключенные могут смотреть 12-дюймовый черно-белый телевизор или читать книги, чтобы как-то скоротать время. При условии примерного поведения им могут разрешить позаниматься физическими упражнениями на крошечной территории, рассчитанной на одного человека.

Так что, возможно, условия в Белмарше не так уж суровы. Думаю, лучшее описание тюрьмы во Флоренсе дал бывший надзиратель Роберт Худ: «В нашей системе сто двадцать две федеральные и только одна тюрьма супермаксимальной безопасности. Это похоже на Гарвард пенитенциарной системы. Она заменила Алькатрас».

Когда его попросили подробнее описать ее, он сказал: «Это самая строгая из тюрем. Там двенадцать вышек вооруженной охраны и много колючей проволоки. Заключенные не могут контактировать друг с другом. Даже свидания с семьей могут быть запрещены в соответствии с особыми административными мерами. Любые газеты будут как минимум месячной давности, и по телевизору можно смотреть, например, исторические программы, но никак не свежие новости. На смягчение условий можно не рассчитывать. Это что-то вроде смертного приговора или чистой версии ада. Я не знаю, как выглядит ад, но для свободного человека эта тюрьма на него похожа».

Самым опасным террористам из нее не выбраться.

28

Абу Хамза и его вдохновленные «Аль-Каидой»[84] последователи были коллективными террористами.

Однако в последние годы коллективный терроризм уступил место индивидуальному, а одиночек вычислить гораздо труднее. Пол Гилл и его команда из Университетского колледжа Лондона изучила более 100 дел террористов-одиночек (не только исламских экстремистов) и сделала ряд интересных наблюдений.

Во-первых, в отличие от действующих коллективно экстремистов, индивидуальные террористы гораздо чаще имеют психические расстройства и склонность к личным обидам, дополняющим политические, религиозные или исторические мотивы. Ложная дихотомия «психически больные террористы против психически здоровых террористов» также была оспорена. Гилл заметил, что шизофрения, бредовое расстройство и расстройства аутистического спектра более распространены среди террористов-одиночек, однако они не являются единственной причиной экстремистского поведения. Дело в том, что склонность к терроризму объясняется многими причинами, поэтому психическое расстройство – это всего лишь один фактор риска, который в сочетании с другими, например воздействием радикализирующей среды, может привести к терроризму.

Мотивом двух самых разрушительных одиночных террористических атак за последние годы послужила ультраправая политика. Брентон Таррант, в марте 2019 года убивший 51 человека и попытавшийся убить еще 40 во время нападения на мечети Крайстчерча, Новая Зеландия, был мотивирован идеологией расового превосходства и альтернативными правыми идеями. Его автоматы были разрисованы словами и символами (некоторые из них были на кириллице и греческом), связанными с конфликтом между христианством и исламом. Не было никаких предположений о том, что он психически болен, хотя мужчина явно придерживался крайних взглядов.

Психическое состояние Андерса Брейвика, еще одного террориста-одиночки с ультраправыми взглядами, напротив, вызвало международную полемику. В июле 2011 года он убил восемь человек, взорвав фургон в Осло. Однако его главной мишенью был летний лагерь Норвежской рабочей партии на острове Утёйа. Террорист надел полицейскую форму, чтобы проникнуть туда, где убил 69 молодых студентов. Как сообщается, он смеялся, когда делал это. После ареста Брейвик прошел две тщательные судебно-психиатрические экспертизы. Первая признала его потенциально невменяемым и бредящим. Согласно результатам второго опроса, Брейвик не бредил, а просто был экстремистом, хотя и с расстройством личности, поэтому мог нести полную ответственность за свои действия.

Учитывая ужасающий характер его преступлений и число жертв, неудивительно, что общественность желала уголовного наказания, а не признания убийцы невменяемым. Кроме того, Брейвик вовсе не хотел, чтобы его идеи и действия считались ненормальными.

Приехав в Осло на семинар по терроризму, я увидел поврежденное взрывом здание и познакомился с одним из психиатров, участвовавших в споре о вменяемости подсудимого. После этого я задумался о разуме массового убийцы Андерса Брейвика.

В каком-то смысле не имеет значения, будет преступник заключен в тюрьму или помещен в психиатрическую больницу с усиленным наблюдением, поскольку он, скорее всего, уже никогда не окажется на свободе[85].

Хотя сначала мне казалось, что Брейвик не бредил и просто был политическим экстремистом, то, что я услышал и прочел, заставило меня изменить свое мнение. Другим настораживающим фактором было то, что террорист, узнав, что после первой судебно-психиатрической экспертизы его признали бредящим, постарался преуменьшить свои странные убеждения во время второго опроса. Таким образом, результаты повторного опроса, вероятно, были неточными, хотя резонировали с общественным мнением.

Во время первой судебно-психиатрической экспертизы Брейвик дал себе поразительное описание.

Он назвал себя лидером рыцарского ордена тамплиеров, который является «военным орденом, организацией мучеников, военным трибуналом, судьей, присяжными и палачом». Террорист сравнивал себя с императором Николаем II и Изабеллой I Кастильской. Он верил, что станет новым правителем Норвегии после государственного переворота. Мужчина утверждал, что может решать, кому жить, а кому умирать, и считал, что значительная часть населения страны поддерживала его действия. Брейвик сказал, что если бы он стал новым правителем Норвегии, то взял бы на себя ответственность по депортации нескольких сотен тысяч мусульман в Северную Африку. Преступник был убежден, что события, в которых он участвовал, могут привести к началу ядерной Третьей мировой войны.

Я уверен, что это бред величия, который настолько своеобразен и экстремален, что выходит за рамки субкультурных убеждений даже скандинавских неонацистов. Брейвик был очень организованным, и у него ушли годы на планирование террористической атаки. Например, он арендовал большой участок земли, чтобы объяснить покупку удобрения, необходимого для изготовления бомбы. Целенаправленное поведение, однако, не исключает бреда.

Можно привести пример более спонтанного и хаотичного поведения террориста-одиночки с психическим расстройством. В 2015 году, 5 декабря, 29-летний Мухадин Майр, британец сомалийского происхождения, напал с хлебным ножом на трех человек у станции метро «Лейтонстоун» в Восточном Лондоне. Один из трех пострадавших получил тяжелые ранения. Врач, оказавшийся рядом, взял кровотечение под контроль и спас жизнь тому человеку. Два других пострадавших получили нетяжелые ножевые ранения.

Во время нападения Майр кричал: «Это за Сирию, братья-мусульмане… кровь будет пролита».

В его анамнезе были психотические эпизоды и бред преследования (ему казалось, что за ним следит Британская служба безопасности и Секретная разведывательная служба МИД Великобритании). Примерно за месяц до нападения семья мужчины пыталась поместить его в психиатрическую больницу, однако было решено, что он не представляет опасности ни для себя, ни для окружающих.

Майр был признан виновным в покушении на убийство и нанесении тяжких телесных повреждений. Его приговорили к пожизненному заключению с минимальным сроком отбывания наказания восемь с половиной лет. Позднее его перевели в Бродмур для психиатрического лечения. Хотя на момент нападения он был психически нездоров, его бред переплетался с религиозной идеологией.

ИГИЛ[86] призывает мусульман к насилию, чтобы вернуть былое величие исламу, и использует термин «халифат» для создания образа, культурно превосходящего другие страны исламского мира. Первоначально многие молодые европейцы отправлялись в Сирию, чтобы стать джихадистами. Но, как только территориальные владения ИГИЛ[87] начали уменьшаться, организация начала призывать своих последователей совершать низкотехнологичные атаки, активизируя форму одиночного экстремистского насилия для получения более разрушительного эффекта. Онлайн-издания, такие как журнал Dabiq, и видео о жестоких убийствах напрямую призывали взять нож или автомобиль и отправиться казнить неверных. Если преступник нарисует на клочке бумаги символ ИГИЛ[88], этого будет достаточно, чтобы организация взяла на себя ответственность за теракт. Символ состоит из первой части исламской декларации веры, или шахады («Нет богов, кроме Аллаха»), и кружка, который означает печать пророка и содержит вторую часть шахады: «Мухаммед – друг Аллаха».

В последние годы было совершено много одиночных нападений с использованием ножей, транспортных средств, а также крайне нестабильных самодельных взрывных устройств (атаки в спортивно-концертном зале «Манчестер-Арена» и на станции метро «Парсонс-Грин»). Это теракты, вдохновленные, а не организованные ИГИЛ[89]. Иными словами, часто нет никаких доказательств коммуникации между террористом и этой организацией.

Террористы-одиночки, похоже, обернули личные обиды, связанные с неудавшейся жизнью, тканью религиозного протеста. Личная обида может возникнуть из-за чувства неудовлетворенности или социальной изоляции и подпитываться низким уровнем образования, употреблением наркотиков, антисоциальным поведением, неудавшейся карьерой и романтическими отношениями. Халид Масуд, осуществивший теракт на Вестминстерском мосту в 2017 году, является показательным примером. Террорист убил четырех и ранил более 50 человек на своем арендованном сером Hyundai Tucson, а затем зарезал констебля Кита Палмера у входа в Вестминстерский дворец. Он и ранее проявлял жестокость, однако не было никаких доказательств его связи с ИГИЛ[90]. За несколько минут до атаки он отправил в WhatsApp смайлик «поцелуй» и попросил прощения, а также сказал, что ведет джихад в отместку за военные действия Запада на Ближнем Востоке.

После атаки он, вероятно, хотел уйти в лучах славы, совершив самоубийство с помощью полицейского или подорвав себя. Это несколько похоже на то, что называется «амок». На самом деле амок – это поведенческий синдром, замеченный в Малайском архипелаге еще в XVI веке и описанный мореплавателем капитаном Куком. Он имеет эквиваленты в других культурах. Так, «берсерки», например, – это скандинавский термин, относящийся к тем, что сражается в состоянии транса. Амок характерен для людей, у которых ранее не было склонности к насилию и которые после предшествующего периода болезни или депрессии берут оружие (обычно холодное) и, внезапно потеряв самообладание, совершают убийство. Обычно все завершается тем, что преступник либо совершает самоубийство, либо его убивает прохожий. Раньше считалось, что те, кто впадает в амок, находятся в психотическом состоянии, трансе или просто «дошли до предела». Но этот феномен также может быть полезным для описания поведения террористов-одиночек или преступников, совершающих последнее убийство-самоубийство в ответ на личные обиды, подкрепляемые идеологией или нет.

Высокий процент психических расстройств был обнаружен среди других типов индивидуальных атак. Так, Дэвид Джеймс исследовал поведение 24 одиночек, которые совершали серьезные нападения на европейских политиков в 1990–2004 годах. Значительная доля преступников, почти половина, находилась в состоянии психоза, но их бредовая фиксация на своей цели иногда ошибочно принималась за политические убеждения.

Недавнее исследование, проведенное командой Пола Гилла в 2020 году, показало, что террористы-индивидуалисты имеют много общего с другим типом преступников-одиночек: стрелками, которые в общей сложности убивают более четырех человек в разных местах. Оба типа преступников осуществляют единичный акт насилия, подпитываемый обидами [58].

Еще одно важное наблюдение состоит в том, что террористы-одиночки чаще, чем стрелки, сообщают подробности планируемого нападения другу или в социальных сетях, но не мишени. Это дает возможность вмешаться, например, путем мониторинга диалогов, находящихся в открытом доступе: статей на сайтах, постов в социальных сетях и так далее. Мораль этой истории в том, что если вы где-то прочли о намерениях террористов, то всегда должны воспринимать их всерьез. Однако некоторые террористы-одиночки знают об этом и размещают посты в интернете всего за несколько минут до атаки (как это было при теракте в мечетях Новой Зеландии), чтобы свести к минимуму вероятность вмешательства правоохранительных органов.

В последнее время многие террористы-одиночки совершали самоубийство с помощью бомбы (теракт на «Манчестер-Арене») или с помощью полицейского, надев жилеты с фальшивой взрывчаткой (теракты на Вестминстерском мосту и в Стритхеме, а также оба происшествия на Лондонском мосту). Но что на уме у тех, кто хочет убить себя за свой поступок? Имеют ли эти люди суицидальные наклонности?

Долгое время считалось, что атаки террористов-смертников обусловлены религиозной или экстремистской мотивацией, а также готовностью принести высшую жертву. Кажется, что некоторые люди, которые уже имеют проблемы с психическим здоровьем и склонны к суициду, могут сказать себе: «Я хочу убить себя. Я мог бы придумать повод для этого и воспользоваться им».

Ариэль Мерари [59] изучил террористов-смертников, которые собирались совершить самоубийство с помощью бомбы, но не смогли этого сделать, поскольку взрывное устройство не сработало. Он провел опрос палестинских смертников, контрольной группы несуицидальных террористов и организаторов подобных терактов. У первых были личностные черты, которые делали их более восприимчивыми к чужому влиянию. Некоторые потенциальные смертники (но не члены контрольной группы или организаторы) имели суицидальные наклонности, депрессию и историю жестокого обращения в детстве.

Дальнейшие исследования, сравнившие 30 террористок и 30 террористов из различных группировок, таких как ХАМАС, чеченские сепаратисты, «Тигры освобождения Тамил-Илама» и «Аль-Каида»[91], показали, что женщины больше мотивированы личными причинами, а мужчины – религиозными или национальными. Среди личных причин смертниц были наркозависимость, передозировка, суицидальные мысли и самостоятельно диагностированная депрессия.

Кроме того, было проведено масштабное исследование групповой динамики террористических ячеек. Джон Алдердис, психиатр и высокопоставленный политик из Северной Ирландии, предположил, что террористическая деятельность сопровождается предварительным насилием, чтобы создать атмосферу страха, нацеленную на широкую общественность, а не только на жертв теракта. Он также считает, что террористические акты могут представлять собой повторение исторических конфликтов и травм, которые уходят в прошлое на многие поколения. Если старые травмы не проработать, они могут повторяться в порочном круге насилия.

Это касается пыток в Гуантанамо и обливаний заключенных кипящим маслом, о которых мы говорили ранее. Опыт неуважения и глумления может привести к насилию в качестве мести за социальную и культурную несправедливость, а также попытки избавиться от последствий унижения. Обратите внимание, что мусульмане никогда не протестовали против тюрьмы во Флоренсе. Да, условия содержания там тяжелые и суровые, однако там нет места публичным оскорблениям и все происходит в соответствии с законом.

Куда все это ведет нас с точки зрения предотвращения атак террористов-одиночек в будущем?

Как отличить веселых отдыхающих от джихадистов-экстремистов? Как мы можем выявить тех, кто будет следующими террористами-одиночками вроде тех, кто совершил теракты на Вестминстерском и Лондонском мостах?

Чем короче время определения, тем проще. Десятибалльный шторм в Ирландском море означает неминуемость ветреной погоды в Ливерпуле. Точно так же вполне разумно ожидать неприятностей от радикально настроенного заключенного, готовящегося выйти на свободу.

Для решения этой важной, но сложной задачи Рид Мелой выделил восемь главных типов настораживающего поведения и 10 периферических характеристик террористов-одиночек, которые включил в инструмент оценки риска, «Протокол оценки радикализации террориста – 18» (TRAP-18) [60]. Факторы риска включают личную обиду и моральное возмущение, невозможность присоединиться к единомышленникам (иными словами, отказ со стороны террористической ячейки), зависимость от интернет-сообщества, неудача в профессиональной деятельности, проблемы в сексуальных отношениях и психические расстройства. TRAP-18 может помочь сформировать структурированное профессиональное суждение, при этом не забывая о чувстве, от которого волосы встают дыбом.

* * *

Совсем недавно я опрашивал молодого заключенного, стремившегося в одиночку совершить террористический акт, а затем покончить с собой. Какой была его история и образ мыслей?

Отец сначала жестоко обращался с ним, а затем отрекся от него. Его исключили из школы, и он пристрастился к наркотикам. У него не было работы и сексуального партнера. Он сидел в даркнете от скуки, нашел «Поваренную книгу анархиста»[92] и стал регулярно смотреть видео ИГИЛ[93] с обезглавливанием. По словам преступника, ему нравились исполненные силы джихадистские нашиды (песнопения).

«[При просмотре видео ИГИЛ[94]] у меня сердце сжималось. [Я не мог смотреть на то, как] на невинных людей сбрасывали бомбы».

«Я смотрел в интернете видео Абдуллы аль-Фейсала и Анвара аль-Авлаки [оба радикальные проповедники]».

«Я разделял философию салафитов [джихадистов], читал хадисы[95] и более интенсивно изучал ислам».

«Меня привлекла идея халифата. Я считал, что халифат должен быть».

«Я смотрел видео, на которых людей заживо сжигали белым фосфором, и об ударах дронов. Я был очень зол на тех, кто это делал».

«Я считал, что Асад в Сирии идиот. Его режим отвратителен».

«Я поддерживаю такфир [клеймение людей как кафиров, или неверных]».

«Я считаю, что отступники [те, кто отрекся от ислама] должны быть обезглавлены».

«Но я не уверен в этом, поскольку тюремный имам сказал мне, что это неправильно».

Легко заметить, как впечатлительный молодой человек с подобными убеждениями может быть достаточно гибким в компании пожилых, более опытных заключенных, вдохновленных экстремистами, которые толкают его на смертоносный террористический акт.

ИГИЛ[96], возможно, потерпела поражение на полях сражений в Сирии и Ираке, но основная группа закаленных ветеранов, костяк армии халифата, легко может стать ядром возрождающейся организации. Отказ международного сообщества от молодых джихадистских женщин и их детей в лагере беженцев в Аль-Холе привел к рассказам ИГИЛ[97] о жестоком обращении со стороны Запада. Учитывая беспорядок, вызванный военными действиями США и Турции на севере Сирии, можно предположить, что риск возрождения радикальной организации в этом регионе высок.

Даже если этого не произойдет, в сети циркулирует достаточно материалов, чтобы мотивировать людей с экстремистским исламским мышлением. Точно так же массовые убийства, совершенные ультраправыми экстремистами вроде Андерса Брейвика в Норвегии и Брентона Тарранта в Новой Зеландии, могут стать источником вдохновения и шаблоном для тех, кто превращает личные обиды и свою уязвимость в смертоносные действия.

Вынесение приговора, лечение, восстановление и выход на свободу