К сожалению, я утратил с ней связь. Я был занят, помогая пациентам и воспитывая собственных детей. Однажды после Рождества, выбрасывая елку родителей, я заметил в углу комнаты запечатанный подарок для Ханны, который не удалось ей вручить, поскольку мы не смогли с ней связаться. Я испытал прилив сожаления и пообещал себе встретиться с ней.
В течение 12 лет работы в женской психиатрической больнице по средам я часто избегал пробок в туннеле Лаймхаус-Линк и снимал стресс, накопившийся за целый день работы с пациентами, добираясь домой на велосипеде вдоль Темзы. В четверг утром я работал с больными мужского пола, а затем размышлял о рисках, возможности отпускать пациентов из больницы на время и их готовности к выписке. Апелляционный трибунал должен убедиться, что больной, который в прошлом совершил убийство, больше не представляет опасности ни для себя, ни для других. Окончательное решение принимает не судебный психиатр, чему я очень рад, однако мои рекомендации и устные показания тщательно записываются на случай, если что-то пойдет не так.
Хотя стремление выйти на свободу нормально, больные нередко сами препятствуют процессу выписки. Часто мы наблюдаем «воротную лихорадку». Я замечаю, что пациенты, которые чувствуют себя в безопасности в тщательно контролируемой среде психиатрической больницы, боятся, что не смогут жить на воле. Поэтому они намеренно портят результаты анализа мочи на наркотики, который нужно сдать за несколько дней до заседания комиссии по выписке (в таком случае оно всегда отменяется).
Однажды на заседании этой комиссии я спросил пациента, который вот-вот должен был выйти на свободу, чему он научился.
«Во-первых, я понял, что мне нужны лекарства, – сказал он. – Я отказался от наркотиков, научился уходить от людей, которые меня оскорбляют. Я ужасно чувствую себя из-за того, что сделал. Я думал, что он убьет меня. Теперь же понимаю, что бредил. Жаль, что нельзя повернуть время вспять. Я просто хочу продолжить жить. Делать что-то полезное… работать… быть незаметным».
После плановой выписки любое изменение психического состояния, неявка на прием или ночевка вне дома, нарушающая условия освобождения, могут привести к повторному помещению в психиатрическую больницу.
Это возвращает меня к переживаниям, о которых я говорил в начале книги. Все они связаны с летальным исходом. Во-первых, я беспокоюсь о своих пациентах в стационаре. Вдруг они умрут в психиатрической больнице от невыявленного заболевания или в результате побочных эффектов назначенного лечения? Во-вторых, опасаюсь, что они совершат самоубийство. Больше всего, однако, переживаю, что они снова совершат преступление. Вдруг тот, кого я лечу, или тот, кого недавно выписали из больницы, совершит акт насилия или, еще хуже, убийство?
Сейчас моя работа состоит из двух частей: половину времени я опрашиваю преступников мужского пола в психиатрической больнице с усиленным наблюдением, а половину занимаюсь диагностикой заболеваний и оценкой угрозы. Я провожу психиатрическую оценку лиц, которые вступили в контакт с полицией и различными элементами уголовного правосудия, и направляю на лечение тех, кто в этом нуждается. Я всегда чувствую свою ответственность за любой неблагоприятный исход – это просто факт моей рабочей жизни. И всегда нахожусь всего в одном СМС от серьезного непредвиденного инцидента.
Не так давно в канун Нового года (не думая о том роковом кануне Нового года 2002-м, связанном с коллекцией обезглавленных туловищ Энтони Харди) я отвез сыновей на вечеринку. Затем проехал по западному Лондону и остановился в пабе на Уэстборн-парк-роуд, чтобы выпить последние полкружки пива перед началом «сухого» января. Мне захотелось остаться дома вечером и запечь в духовке рыбу в тайском соусе. Меня не тревожили мысли о судебно-психиатрических оценках и последних сроках сдачи отчетов.
Уже на следующий день после Нового года я ехал по городу, направляясь в женскую психиатрическую больницу. Я вернулся к работе, и это было начало первой унылой недели после праздничных гуляний.
Готовясь к очередному обходу, я напомнил себе о том, что многие женщины провели рождественские каникулы в компании не близких людей, а других пациенток и медсестер. Многие из них были изолированы от семьи, поэтому праздники были для них непростым временем. Их занимали мысли о детях, которые теперь находились во временных или постоянных приемных семьях. Часто их нарушенная привязанность к родителям передавалась следующему поколению. Необходимость отдать ребенка на усыновление и возможность контактировать с ним только раз в год по переписке – это горькая участь.
Я приложил пропуск к датчику на воротах и въехал на переполненную парковку. Поставив автомобиль во втором ряду, я написал свой номер мобильного телефона на внутренней стороне старой дорожной карты и закрепил бумажку на лобовом стекле, чтобы со мной могли связаться, если кому-то понадобится выехать.
Заваривая растворимый кофе в столовой, я почувствовал вибрацию мобильного телефона. Это была моя мама, но у меня не было времени ей перезвонить. Ничто не указывало на то, что вызов был срочным.
Позднее тем же утром я вышел на улицу и перезвонил ей.
Она сняла трубку на третий гудок и ответила встревоженным голосом.
– Что случилось? – спросил я.
– Боюсь, у меня плохие новости о твоей кузине Ханне. Она умерла, Ричард. Это произошло в канун Нового года.
– Но как? – воскликнул я. Мы с Ханной были примерно одного возраста.
– Она спрыгнула с крыши. Самоубийство.
Незадолго до этого Ханна некоторое время провела в больнице, где посещала психотерапевта и принимала антидепрессанты. Лечение, однако, не помогло. Она написала записку своей матери Джорджине с извинениями, а затем спрыгнула с крыши пятиэтажного многоквартирного дома.
Мы не видели ее несколько лет.
Я никогда не считал, что самоубийство – это итог чьей-то жизни. Скорее, это результат отчаяния, испытываемого человеком в определенный момент. Совокупный опыт Ханны взял верх. Очевидно, жизнь казалась хуже смерти, ведь ей требовалось огромное мужество (или отчаяние), чтобы пойти на такой шаг.
Таким образом, третий ребенок Джорджины ушел из жизни при трагических обстоятельствах. Я не сомневаюсь в том, что поступок Ханны был прямым следствием убийства ее старшей сестры, совершенного матерью.
Я чувствовал себя ужасно, потому что был слишком увлечен проблемами своей семьи. Более того, меня поглотила работа с больными, многие из которых были травмированными, отчаявшимися и склонными к самоубийству женщинами. Неделя за неделей я следил, чтобы они были в безопасности, и помогал им восстановиться и за 12 лет работы в женской психиатрической больнице не потерял ни одной пациентки.
Однако я пренебрег собственной кузиной, и исправить это уже было нельзя.
Невозможно повернуть время вспять.
Иногда последствия убийства нельзя устранить с помощью лечения, как бы вы ни старались.
Послесловие
Я не уверен, что можно смириться с потерей близкого человека в результате убийства – это горе останется навсегда.
В моей семье точно никто не смог пережить эту трагедию. Все дети тети Джорджины, включая Ханну, были мертвы. Кто смог бы пережить такое поведение собственной матери?
Мне остается лишь гадать, как сильно история семьи повлияла на мой выбор профессии. В начале своего пути я вовсе не собирался работать с убийцами и их жертвами. Разумеется, я знал, что хочу стать врачом. В основном это было связано с тем, что мне хотелось продолжить заниматься естественными науками и использовать их для облегчения страданий других людей. Однако я даже не думал о том, чтобы посвятить себя судебной психиатрии, которая едва ли существовала за пределами больницы Бродмур и нескольких тюрем.
Тем не менее я не могу придумать медицинскую специальность, лучше отвечающую моим интересам. Я бесконечно благодарен за то, что судебная психиатрия нашла меня.
Так чего же я добился? Чему научился и что оказало на меня влияние?
По поводу достижений могу лишь сказать, что я всегда пытался (с помощью своей команды, состоящей из клинических психологов, эрготерапевтов, медсестер и социальных работников) облегчить страдания пациентов из психиатрических больниц и тюрем, независимо от того, совершили они убийство или нет. Хотя страдания жертв и их близких трудно себе представить, надеюсь, что мне удалось хотя бы немного пролить свет на то, почему произошло убийство и как поступить с преступником.
Конечно, в газетах не пишут о самолетах, которые благополучно приземлились, и точно так же невозможно узнать, помогла ли моя работа предотвратить новые убийства. Я, однако, помню несколько случаев, когда чуть не допустил роковую ошибку. Почти 20 лет я являюсь сторонником участия психиатров в межведомственной охране общественности. Как бы то ни было, специалисты моей профессии, полицейские, тюремный персонал и сотрудники службы пробации теперь общаются чаще, чем раньше, и это очень хорошо.
После прочтения этой книги вам, вероятно, станет ясно, что убийцами становятся, а не рождаются. Плохое воспитание, расстройство привязанности, низкий уровень образования и употребление наркотиков характерны для многих преступников такого рода. При определенных обстоятельствах любой из нас может стать убийцей: мы все лишь в одном психотическом эпизоде от зверского преступления. Еще одним провоцирующим фактором является разрыв отношений. Чувство ревности и желание власти сильны и могут довести ранее несудимых «нормальных» людей до домогательств, угроз, насилия и убийства (особенно это касается мужчин).
Я не питаю иллюзий, что эта книга приведет к сокращению числа убийств, совершаемых во всем мире за год (более 400 тысяч), однако есть три проблемы, которые, как мне кажется, общество должно хотя бы попытаться решить.
Во-первых, мы должны сократить число убийств женщин. Жестокое обращение со стороны сексуального партнера до сих пор является серьезной проблемой во всем мире. Многое было сделано, чтобы решить ее, но мы обязаны приложить больше усилий.