3
Говорят, что это не ты выбираешь судебную психиатрию, а она выбирает тебя. Для работы в этой сфере необходима выносливость (чтобы выдерживать долгие поездки в отдаленные тюрьмы), крепкий желудок и железные нервы, способные выдержать агрессивных пациентов. Добавьте сюда понимание медицинского и юридического языка, поскольку свобода или тюремное заключение обвиняемого зависит от точной формулировки одной-двух фраз. Вам также понадобится толстая кожа, чтобы выдерживать жесткие перекрестные допросы[18]. И это только начало. Судебная психиатрия отличается от обычной медицины. Врач сидит в карете скорой помощи, готовый помочь всякому, кто его ждет. Судебный психиатр едет в Белмарш[19] в автозаке, чтобы работать с преступниками, слишком опасными даже для тюрьмы строгого режима.
Мы, судебные психиатры, делимся на три подтипа. Первый – это так называемые хирурги психиатрии: дерзкие и уверенные в себе, они носят костюмы, гордятся своей решительностью и не прислушиваются к мнению коллег. Эти люди, как правило, склонны к обвинению и отказываются признавать, что в их доспехах может быть трещина. На другом конце спектра находится «бригада с нимбами». Они не желают выступать в суде в качестве свидетелей-экспертов, носят молочные шерстяные джемперы с заплатками на локтях и считают, что работают с самыми несчастными и обездоленными членами общества, какими бы опасными они ни были. В центре их работы стоит реабилитация пациентов и забота о них.
Где-то посередине, где мне и большинству моих коллег нравится видеть себя, находятся те, кто представляет собой соединение этих двух типов. Это психиатры, заинтересованные в четком мышлении и детальном анализе, но также способные к сопереживанию. Они умеют общаться с проблемными преступниками и их жертвами.
К какому бы типу мы ни принадлежали, мы все должны быть способны интерпретировать сложное взаимодействие мозга, разума, социальных отношений и поведения. Мы берем на себя инициативу, зная, что несем ответственность за лишение свободы и назначение психотропных препаратов, изменяющих сознание. Нам приходится переводить все это на юридический язык для суда, а затем на понятный – для присяжных.
Итак, эта работа не для слабонервных. Все стажеры делятся на две равные группы: те, кто не справляется с трудностями работы, и те, кто находит связанные с ней трудности привлекательными.
На мой взгляд, для психиатра очень важно составить собственный психологический портрет и понять свои культурные предубеждения, чтобы контролировать реакцию на разношерстную группу пациентов и сложные сценарии, а также думать, прежде чем действовать. Только став врачом-консультантом, я, как и коллеги, начал размышлять о трагическом влиянии психических заболеваний на мою семью. Позднее я расскажу об этом подробнее. Как мне кажется, способность к анализу и осознание собственной уязвимости делают нас толерантными к безумию и саморазрушению, а также отличают от других врачей.
Все это мне понадобилось для дела Ли Уотсона.
В марте 2003 года в пятницу вечером, пока я искал дело Харди в системе, секретарь принес конверт толщиной около 10 сантиметров. Мне хотелось уйти с работы пораньше, но любопытство взяло верх, поэтому я вскрыл конверт и стал пролистывать содержимое.
На первых страницах был знакомый знак в виде весов Фемиды и логотип Королевской прокурорской службы. Канцелярские скрепки в верхнем левом углу объединяли различные документы: обвинительное заключение, свидетельские показания, протокол задержания, расшифровку допроса, неиспользованные материалы и краткое содержание дела. Убрав с письменного стола две грязные кофейные чашки и несколько журналов, я разложил документы по стопкам и приготовил стикеры и маркеры.
Первые свидетельские показания были получены от полицейских, которые описали обнаружение тела девушки в лесу рядом с Дартфордом. Опрошенные местные жители сказали, что видели молодого мужчину с короткими темными волосами, одетого в зеленую или коричневую короткую куртку.
Я сразу переключился на фотографии с места преступления. Можно многое сказать, взглянув на свидетельства поведения преступника и жертвы на месте преступления. Раздраженный адвокатом, не обратившим внимания на место преступления, и черным юмором, характерным для полицейских, детектив из убойного отдела однажды сказал мне: «Как можно комментировать картину Пикассо, не восхищаясь его техникой?»
Снимки были представлены последовательно, начиная с безобидных фотографий редколесья, покрытого осенними листьями. Место преступления было по другую сторону низкого ограждения в отдалении от дорожки. Единственными признаками того, что что-то не так, были лента оцепления на заднем плане и пластиковые пластинки, которые используются для передвижения, чтобы не испортить возможные улики.
Тело было обнаружено собакой, которая привела хозяина к кончикам пальцев, торчащих из подлеска. На фотографиях было видно, что труп высвобождали постепенно: сначала полицейские смели листья, а затем убрали старые ветки. После этого все увидели обнаженное тело молодой темноволосой женщины. Это была 23-летняя Кьяра Леонетти, официантка из Милана.
Пока я просматривал фотографии, у меня начало формироваться свое мнение. Вероятно, имело место хаотичное импульсивное поведение. Преступление было совершено днем. Скорее всего, это была трагическая случайность, а не расчетливое хищническое поведение вроде того, что прослеживалось у Харди, заманивавшего жертв в свою квартиру, прежде чем убить их.
На фотографиях были запечатлены транспортировка трупа в морг и процесс вскрытия. На первом снимке из секционного зала тело жертвы лежало на спине. У женщины была страшная травма левой ноги: одна стопа отсутствовала. Хотя позднее выяснилось, что это была работа лисы, другие телесные повреждения были очевидны, особенно тяжелые травмы левой половины черепа и лица (оказалось, они появились в результате ударов, нанесенных большим камнем).
На последующих фотографиях судмедэксперт Дэвид Грин вскрывал грудную клетку, извлекал органы, а затем взвешивал их и разрезал, чтобы исключить естественную смерть. Затем он срезал скальп и ткани лица, чтобы внимательнее изучить повреждения под кожей. Еще одна серия снимков показывает дальнейшее изучение тела жертвы в попытке установить точную причину смерти.
В итоге доктор Грин пришел к выводу, что она наступила из-за тяжелых черепно-мозговых травм, полученных в результате множественных ударов по голове. Несколько ударов были нанесены твердым предметом. Было отмечено, что рядом с телом был найден окровавленный кирпич. На левом ухе, левой груди и лобке трупа было обнаружено несколько укусов, а также ссадины, которые свидетельствовали о том, что тело перетаскивали с одного места на другое.
Самыми страшными, однако, были свидетельства действий сексуального характера. На жертве не было нижнего белья, и доктор Грин обнаружил увечья в нижней части живота и на гениталиях. К счастью, эти травмы были нанесены уже после смерти. Как ни странно, генетического материала, свидетельствующего об изнасиловании, обнаружено не было.
Когда дело позднее было передано в суд, доктор Грин сообщил присяжным, что из 20 тысяч проведенных им вскрытий было только два, на которых он обнаружил серьезные травмы гениталий, нанесенные уже после смерти. Вернулся ли убийца на место преступления, чтобы изуродовать тело жертвы? Мне предстояло спросить его об этом.
Я снова засиделся на работе, поэтому пришлось ехать домой по пробкам. По пути я гадал, пожалею ли о том, что ознакомился с документами в пятницу вечером, прежде чем уйти с работы. На следующий день я отвел детей в местный парк и, увидев под деревьями сухие листья, не мог не вспомнить место преступления. Когда ночью я лежал в постели, темные волосы моей жены напомнили о локонах убитой. Казалось, увиденные фотографии портили то, что должно было стать счастливыми моментами с семьей.
В воскресенье вечером я уже не пытался выбросить это дело из головы и начал читать показания свидетелей.
Молодым человеком, замеченным в том районе, оказался Ли Уотсон.
Сестра подозреваемого Кэндис рассказала, что его поведение изменилось, когда ему было слегка за 20. По ее словам, юноша лгал о работе и однажды сказал, что его арестовали за нападение, которое он, скорее всего, выдумал. Она также сообщила, что их мать нашла в его комнате фотографии женщин в непристойных позах, которые, вероятно, были проститутками.
Многочисленные свидетели, включая родственников, бывшую девушку и знакомых, говорили о его привычке лгать, чтобы выставить себя в более выгодном свете. Позднее выяснилось, что коллеги называли его Врунишкой Билли из-за оправданий за постоянные опоздания и склонность придумывать истории о девушках и автомобилях. Его терапевт, к которому он обращался в связи с депрессией, подтвердил, что Уотсон начал осознавать последствия лжи и жалел, что она разрушала его личные отношения. (Я сочувствовал его терапевту: вероятно, этот случай выходил за рамки того, чему он обучался.)
Между тем многочисленные свидетели, которые видели Уотсона примерно во время нападения, описывали его как «сумасшедшего», «чокнутого» и «странного». Одному из них юноша сказал, что у него есть пистолет и что кто-то недавно избил его девушку. Свидетель сказал, что подозреваемый «вел себя как расист», а также «скакал и дурачился, словно находился под действием алкоголя или наркотиков».
Полиция приписала ему другие нападения на женщин в районе Северного Кента, произошедшие в один день. Сначала он подошел к 44-летней Ширин Нур сзади, схватил ее сумку и руку, а затем потянул за волосы так сильно, что вырвал целый клок. Юноша протащил ее метров 15 в направлении лесистой местности, а затем убежал.
Через 20 минут Уотсон напал на следующую жертву, 78-летнюю Дениз Уоллес. Когда он подошел к женщине сзади и зажал ей рот рукой, она сильно укусила его за пальцы, что заставило преступника отпустить жертву и убежать. Позднее, в 17:25, он набросился на 51-летнюю Тину Харрис, но получил удар в лицо. Подозреваемый схватил ее сумку и побежал в направлении дороги с круговым движением.
Через некоторое время в тот же день произошло убийство. Кьяра Леонетти ехала домой на 492-м автобусе от Бекслихита до Футс-Крея, но вышла раньше. К несчастью, она решила воспользоваться не тем маршрутом, что обычно, потому что погода была теплой. В 17:51 ей позвонила подруга из Милана. Кьяра сняла трубку, но ее приятельница услышала крики, плач и звук нажатия кнопок на телефоне.
Тело девушки было найдено на следующий день.
Все, что я узнал, только укрепило мнение о том, что убийца действовал хаотично и импульсивно, а не расчетливо и продуманно. Мужчина не планировал все заранее, а воспользовался случайной встречей. Я уже продумывал вопросы для экспертизы.
На следующей неделе я поехал на психиатрический опрос Ли Уотсона, находившегося в Белмарше, одной из восьми британских тюрем максимально строгого режима. Она была возведена на месте болота рядом с Темсмидом и насосной станцией в Кросснесс. Мрачное и внушительное, но современное кирпичное здание тюрьмы было построено по американской модели, чтобы сэкономить на услугах архитектора.
Некоторые из самых закаленных тюремных надзирателей (в Белмарше таких немало) относятся к приходящим психиатрам пренебрежительно и подозрительно. Мы помогаем как обвинению, так и защите лучше разобраться в деле, но надзиратели часто видят в нас людей, которые могут «переманить» заключенных в уютную больницу, хотя они должны оставаться за решеткой. Это означает, что нас встречают безо всякой радости и нередко мы приезжаем зря. «Простите, док, – говорят нам. – Он не хочет вас видеть и отказывается выходить из камеры». Позднее мы можем узнать от обеспокоенного адвоката, что его клиент с нетерпением ждал нашего визита, но никто так и не постучал в дверь камеры.
Теперь я стал более настойчивым в таких ситуациях: прошу проводить меня к камере и, если мне в этом отказывают, требую встречи с начальником тюрьмы. Конечно, обстоятельства постоянно меняются, и мне приходится подстраиваться (способность адаптироваться – еще одно важное качество для моей профессии). Мне не раз приходилось проводить опрос параноидальных и агрессивных заключенных, стоя за дверью камеры или за спиной надзирателя в полном защитном обмундировании. Бывает, дать оценку просто невозможно – например, если заключенный отказывается сотрудничать или у него острый психотический эпизод (в таком случае он может лежать на полу камеры, измазанный собственными фекалиями, и ни на что не реагировать). В таких ситуациях мне приходится основываться только на собственных наблюдениях и рассказах других людей о поведении пациента.
Показав документ о назначенной встрече и пройдя через главные ворота Белмарша, я оставил в шкафчике часы, ключи и кошелек, с собой взял только бумагу и две ручки (канцелярские скрепки и зажимы запрещены). Досмотр, немного более тщательный, чем в аэропорту, включал проход через арочный металлодетектор, проверку ручным металлоискателем и прощупывание. Мне пришлось снять запонки, ремень и обувь. После этого я терпеливо ждал проводника в лице тюремной медсестры. Мы пересекли двор, патрулируемый кинологами в черной униформе и с рациями. Немецкие овчарки натягивали поводки.
Это место вселяло страх и паранойю. Когда я оказался там впервые, мне в голову пришла мысль о том, выйду ли когда-нибудь оттуда. Я боялся, что на меня сфабрикуют дело или задержат за какой-нибудь незначительный проступок. Как обычно, автозаки ждали заключенных, словно такси строгого режима. Хотя со стороны может показаться, что в тюрьме с 1500 преступниками практически ничего не происходит, в лондонском следственном изоляторе совершается около 100 передвижений ежедневно: заключенные едут в суд и возвращаются оттуда, их перевозят в другие тюрьмы, из суда поступают «свежие» осужденные.
Заключенному присваивают номер, и все его личные вещи убирают в мешки и переписывают. Затем ему выдают тюремную одежду: обычно это мешковатый серый или красный комбинезон (цвет зависит от тюрьмы). После этого преступник проходит быстрый медицинский осмотр, который проводит медсестра. Когда все необходимые формы будут заполнены, терапевт примет всех осужденных с серьезными проблемами со здоровьем. Примерно треть заключенных зависима от алкоголя или наркотиков и нуждается в режиме детоксикации, который позволит избежать припадков и других проблем.
Обычно пациентов с серьезными психическими расстройствами и тех, кто представляет большую опасность для окружающих, сразу ведут в одиночные камеры, расположенные в медицинском центре, где за ними будет установлено пристальное наблюдение. На каждого заключенного заводят медицинскую карту в оранжевой обложке. В 2003 году к ней мог прилагаться файл «2052СП» («СП» означает «самоповреждение»). Медицинский центр состоит из пары палат на 10 коек, где под наблюдением находятся пациенты с неопасными психическими заболеваниями, а также больные с серьезными физическими проблемами, например сломанными ногами. Пациенты, представляющие опасность для окружающих, содержатся в одиночных камерах с видеонаблюдением. Персонал медицинских центров представляет собой медсестер в униформе и тюремных надзирателей. После нажатия на тревожную кнопку в центр уже через несколько секунд прибегает группа быстрого реагирования из физически крепких надзирателей.
Мы прошли через множество тяжелых стальных дверей. Чтобы открыть каждую из них, нужен был либо лазерный ключ, либо видео- и аудиопроверка через центр безопасности. Это необходимо, чтобы ни один заключенный не смог сбежать.
Я с нетерпением ждал встречи с монстром, убившим ту красивую молодую женщину, и, будучи не в силах ждать, пока освободится комната для допросов, настоял на встрече с преступником в его камере. Я вошел и увидел его – Ли Уотсона.
Меня часто спрашивают, могу ли я сделать выводы о личности человека с первого взгляда. Разумеется, нет. Однако уже через час или два разговоров с идущим на контакт индивидом можно получить полное представление о нем. Стандартная оценка включает в себя выяснение биографических сведений и психиатрическую экспертизу. Последняя проводится по установленному, но гибкому шаблону, который используют все психиатры для изучения внутреннего мира пациента.
Однако значение имеет не только то, что рассказывает пациент, но и то, как он это делает: как ведет себя и взаимодействует со мной. Я обращаю внимание на то, как он смотрит и говорит: настороженно и односложно или воодушевленно и многословно. Нас интересуют конкретные аспекты, такие как настроение, суицидальные мысли, тревожность, навязчивые идеи и компульсии. Без тестирования на различные формы психоза не обойтись.
Я ищу отклонения в поведении и психическом состоянии, что помогает понять психопатологию и внутренний мир пациента, а затем рассказать о них коллегам или суду. Описываю его мысли и чувства, что необходимо для постановки диагноза и составляет основу психопатологии, разработанной немецко-швейцарским психиатром Карлом Ясперсом более века назад. Мы традиционно завершаем оценку вопросами о том, как пациент воспринимает себя: думает ли он, что что-то не так, и если да, то что? Вопрос о самосознании очень важен, особенно если позднее придется думать о лечении.
Таким образом, психиатрический опрос немного похож на манекен портного. Я начинаю со стандартных вопросов и по ответам пациента составляю общую картину, корректируя впечатление по мере поступления дополнительной информации. Принято задавать открытые вопросы, например: «Не могли бы вы рассказать о своей семейной жизни?» или «У вас в последнее время не появилось новых интересов?» На последний вопрос мне доводилось слышать ответы, от которых волосы вставали дыбом. Если пациент говорит охотно, я ему не мешаю, но могу задавать уточняющие вопросы. Если его ответы односложные или он отклоняется от темы, то стараюсь прояснить аспекты, которые меня интересуют. Очень важно не реагировать слишком эмоционально, чтобы эмоциональный отклик не повлиял на ответы пациента. Если я покажу, что шокирован, он не расскажет мне все.
Уотсон был тихим и стройным мужчиной ростом около 170 сантиметров. У него были коротко подстриженные волосы и недоуменное выражение лица. Физически он напоминал испуганного школьника, застенчиво сидящего в углу детской площадки. Он не был похож на невменяемого психотика или опасного психопата. Как это часто бывает в судебной психиатрии, мне пришлось пересмотреть свои предубеждения о том, каким окажется убийца.
С самого начала он охотно шел на контакт и был веселым. Долгие скучные дни за тяжелыми стальными дверями делают общительными даже самых закрытых собеседников. Уотсон сказал, что собирается признать себя виновным не в умышленном, а в непреднамеренном убийстве, заявив: «Действительно не помню, что произошло. Я не знал, кто я и где нахожусь».
Конечно, амнезия не считается смягчающим обстоятельством, поэтому он явно неправильно понял слова адвоката. В то время мы опирались на старый закон «Об убийствах» 1957 года, в котором использовалось понятие «обстоятельства, смягчающие наказание», чтобы защитить людей с когнитивными нарушениями от смертной казни за убийство. Хотя в 2009 году он был ужесточен и в него внесли пункт об обязательной постановке медицинского диагноза, в 2003 году Уотсону было достаточно продемонстрировать «ментальные отклонения», которые «значительно ослабляли» его ответственность.
(Конечно, после визитов в американские тюрьмы и больницы я хорошо знал, что в США только признание невменяемости спасло бы убийцу от жесткого приговора. В некоторых штатах Уотсону грозила бы смертная казнь.)
Действительно ли у мужчины были «ментальные отклонения»? Если да, то какие?
Преступник сказал, что пробыл в Белмарше два с половиной месяца. Он находился в тюремной больнице, что было стандартной мерой предосторожности, поскольку попытки самоубийства очень распространены среди убийц, содержащихся в учреждениях строго режима. Уотсон сказал, что большую часть времени спит, ест и читает, и признался, что чувствует себя хорошо. Мужчина был настроен оптимистично. «Я вижу свет в конце тоннеля», – сказал он мне.
Когда мы говорили о его семье, он сказал, что отец управлял ювелирным магазином в Сидкапе и что мать страдала депрессией. Уотсон родился в Дартфорде. «В детстве я не был нормальным, – сказал он. – Внутри меня кипела ненависть… Мне никогда не нравились рождественские подарки… Мне казалось, что внутри меня взрывается бомба».
«Интересно, это ошибка хайндсайта[20]?» – подумал я, зная, к чему в итоге это все привело.
Когда я спросил его о хобби, ответ меня насторожил. «Мне нравилось стрелять в животных на заднем дворе из пневматической винтовки, – сказал он. – У меня была большая коллекция оружия: ружей, пушечных ядер, снарядов и мачете».
Я подозревал, что во время взросления у него наблюдались проблемы, но это было уже слишком. Мне было тяжело сохранять спокойствие, убеждая его продолжать рассказ.
Он описал свою коллекцию: деактивированная винтовка «Ли-Энфилд», реплики пистолета-пулемета «Узи» и пневматического пистолета «Беретта» 92FS. У него также было национальное холодное оружие гуркхов под названием кукри, боевой нож Ка-Бар, штык времен Первой мировой войны, а еще множество изделий от фирмы «Бак Найвз» и канцелярских ножей. Уотсон сказал, что изменил устройство винтовки и сделал так, чтобы она стреляла холостыми патронами. Он приходил в восторг от своей коллекции использованных боеприпасов, включавшей как малокалиберные патроны, так и танковые снаряды. Еще он снабдил пневматические пистолеты специальными пружинами, чтобы повысить их мощность.
«Раньше я охотился на голубей, фазанов, скворцов, кроликов и крыс с помощью ловушек», – сказал он мне. Затем он добавил, что, обнаружив в западне еще живое животное, мог наблюдать за его страданиями или сразу пристрелить его. Один случай преступник считал особенно забавным: однажды он привязал живого кролика к скейтборду с закрепленной на нем петардой. Когда он поджег фитиль, кролик с огромной скоростью помчался по дороге, а затем взрыв «разнес его на куски». Уотсон также смеялся, рассказывая, как засунул живого голубя в сливную трубу, чтобы наблюдать, как птица умирает и разлагается. Другого он пнул, а затем «подбросил в воздух».
Уотсон сказал мне, что над ним издевались в младших классах школы Грейвзенда. Он был маленьким для своего возраста, а лицо было покрыто веснушками, что делало его легкой мишенью для жестоких одноклассников. По словам преступника, он был слишком наивным и дружелюбным и всегда давал друзьям игрушки, которые ему потом не возвращали. Его регулярно избивали перед началом занятий, и в восемь лет он начал прогуливать уроки.
В среднюю школу мальчик пошел в Сванскомбе, где травля продолжилась. Теперь, однако, он научился давать отпор, и его ответные избиения других детей зашли слишком далеко. Уотсон сказал, что ему нравилось причинять им боль и чувствовать себя лучше других.
После школы он получил специальность в области отделочных работ и устроился уборщиком трейлеров. Мужчина чистил и обрабатывал паром трейлеры и грузовики, но был несчастен, поскольку над ним издевался бригадир, который называл его маленьким куском дерьма. По словам преступника, глумления продолжались всю его профессиональную жизнь. В результате он часто пропускал работу и целый день катался на пароме из Грейвзенда в Тилбери и обратно.
После того как его уволили с работы за прогулы, он в возрасте 22 лет пошел в армию механиком. Во время обучения его однажды вытолкнули из грузовика. Другие новобранцы постоянно издевались над ним и саботировали его работу, однажды разобрав двигатель, который он только что починил. Из армии его уволили.
Уотсон безрассудно относился к своим обязанностям и, по его словам, часто не закручивал колесные гайки и занимался посторонними делами в рабочее время. Когда он работал грузчиком и случайно уронил стальной прут, бригадир стал смеяться над ним. Уотсон «повалил его с ног одним ударом», думая: «Будь я проклят, если позволю ему издеваться надо мной». За это его и уволили. Преступник сказал: «Все, чего мне хотелось, – это иметь работу, на которой никто не обращал бы на меня внимания. Я постоял за себя всего один раз».
После отделочных работ, литья под давлением и разгрузки машин он был безработным около года. Уотсон «потерял форму», много пил и расстался со своей девушкой. «Все пошло не так», – сказал он мне, но это было преуменьшением. Мужчина «баловался крэком, травкой, экстази, кокаином и амфетамином» и часто находился под кайфом.
Я спросил его о сексуальных предпочтениях. Он отрицал наличие интереса к садомазохизму, а также других фетишей и парафилий. Преступник говорил, что никогда не ходил в стриптиз-клубы, а когда я спросил, пользовался ли он когда-либо услугами проституток, он ответил: «Не помню».
Уотсон сказал, что в последнее время сидел в секс-чатах, но лгал женщинам, с которыми переписывался. «Я просто хотел встретить человека, который бы относился ко мне с уважением, вот и все, – сказал он. – Они думали, что я птица высокого полета, и говорили: “Ты очень милый”».
Его попытки восстановить свою самооценку были действительно отчаянными, если он чувствовал, что должен лгать девушкам из секс-чатов (это было до того, как в интернете появился контент для удовлетворения любых сексуальных предпочтений).
«Насколько правдивы его слова?» – спросил я себя. Казалось, он обезоруживающе честен о некоторых весьма негативных вещах. Однако было подозрение, что в его жизни были еще более темные уголки, о которых он мне не рассказывал. Я копнул глубже и спросил его о совершенных преступлениях. Он упомянул, что ранее ему предъявили обвинение в попытке кражи со взломом. Уотсон был у окна «какой-то птички».
«Я мочился, а когда она открыла окно, побежал», – сказал он. По его словам, против него не было никаких улик. «При мне не было ножей, я не следил за ней, – продолжил он. – Доказательств не было».
Это было похоже на эксгибиционизм. Возможно, это было неудавшееся фетиш-ограбление или кража с изнасилованием. Прежде чем я успел спросить его об этом, он вдруг начал это отрицать.
«Я не раздевался перед ней и не пытался проникнуть в ее квартиру», – сказал он.
Он протестовал слишком громко. Могло ли это быть доказательством эскалации его парафилии? Фетиш-ограбления могут включать кражу нижнего белья и мастурбацию, и их совершали многие сексуальные маньяки. Эксгибиционизм, фантазии о принудительном сексе, попытка фетиш-ограбления, сексуальное нападение… изнасилование и последующее убийство?
Ложь преступника была разоблачена недавно, когда его девушка пошла к родственникам Уотсона. Он признался, что лгал, чтобы «выглядеть внушительнее». Мужчина говорил людям, что у него есть дорогой автомобиль, например Volkswagen Golf Cabriolet, который стоит в гараже, потому что нужно заменить прокладку головки блока цилиндра. «Раньше я лгал обо всем, потому что чувствовал себя незначительным», – сказал он. Уотсон признался, что делал это, чтобы почувствовать себя «королем вечеринки».
У него была депрессия и суицидальные мысли, поэтому родители убедили его обратиться к терапевту, а затем и к психотерапевту. «После встречи с ней мне стало намного хуже», – сказал он. По его словам, психотерапевт открыла ему вещи, о которых он даже не думал. Преступник узнал, что ложь причиняла боль его семье и друзьям, и по этой причине перестал ходить на консультации.
Было очевидно, что ложь помогала ему чувствовать себя лучше. Я начал думать, что доброжелательный психотерапевт неосознанно мог подтолкнуть юношу к краю пропасти, лишив его единственного способа поднять самооценку. Свою лепту внесли наркотики и расставание с девушкой. Случай с эксгибиционизмом у окна был намеком на сексуальную фрустрацию и женоненавистническую враждебность.
У меня начала складываться картина того, как Уотсон вышел из-под контроля.
4
Прежде чем приступить к написанию психиатрического отчета об убийстве, следует восстановить хронологию событий. Очень важно проработать биографию пациента, начиная с рождения, и постепенно приближаться к совершению преступления, все больше вдаваясь в детали. Для этого необходимо подробно расспросить больного о дне и вечере накануне преступления, утре инцидента и самом убийстве.
Некоторым преступникам слишком тяжело описывать сам момент убийства, поэтому мне приходится подталкивать их к обсуждению этого поступка. Вопрос о преступлении всегда очень деликатный. Я должен действовать предусмотрительно, поскольку не один раз оказывался свидетелем обвинения. Если человек отрицает или объясняет причастность к убийству, но позднее излагает психиатру версию событий, отличающуюся от того, что рассказал полиции, то старший прокурор может легко использовать это, чтобы уличить во лжи подсудимого (или психиатра). По этой причине я должен очень тщательно и внимательно записывать все, что говорит мне пациент, поскольку сделанные на опросе записи могут понадобиться в суде. Стороны как обвинения, так и защиты могут начать искать в них несоответствия.
Однажды я провел два неприятных дня, сидя в зале суда Олд-Бейли за спиной адвоката Билла Клегга. Я нервно сжимал в руках записи опроса и психиатрический отчет, ожидая, когда меня пригласят в качестве свидетеля обвинения по делу об убийстве самурайским мечом. Подсудимый ранее сделал мне чистосердечное признание, но во время разговора с полицией отрицал причастность к убийству.
Харди, разумеется, никогда никому не рассказывал о том, что происходило в его голове во время совершения убийств, однако с Уотсоном такой проблемы не было. Преступник говорил о том, что в дни перед убийством он «много пил и употреблял наркотики: травку, амфетамин, семь-восемь коктейлей, четыре-пять кружек пива, вино, водку». «Я нормально не спал недели две», – сказал он.
Уотсон признался, что в день убийства бродил по округе и выпивал в пабе, названия которого не помнил. Он пил пиво, курил марихуану и употреблял амфетамин вплоть до момента ареста.
По поводу нападения на Ширин Нур он сказал: «Не знаю. Помню лишь то, как меня ударили по голове поводком-рулеткой для собаки. У меня была большая ссадина на голове, и из носа шла кровь. По-моему, я прыгнул на птицу. У меня разрозненные воспоминания… Помню, что ботинки были в грязи».
Вот что он сказал о других нападениях: «Не помню, но я позвал каких-то ребят и отдал им свое серебряное кольцо с черепом и скрещенными костями».
О Кьяре Леонетти он сказал: «Думаю, она выходила из автобуса, когда я столкнулся с ней. Мы разговаривали и все такое, но я был не в себе. Я решил, что мы займемся любовью. Она стала перелезать через забор, но либо сама упала, либо я ее стащил. Не помню. Мы бежали между деревьями, а затем она ударила меня камнем по голове».
Он засмеялся и продолжил: «Помню, что у меня руки и джинсы были в крови. Я ударил ее камнем, и она, кажется, что-то начала лепетать. Она сказала что-то о ВИЧ. Да, она сказала: “У меня ВИЧ”. Не знаю, я был пьян, но холоден и расслаблен». Он снова засмеялся и сказал: «Помню, как я пришел домой, разделся и лег спать».
Его рассказ, явно сильно искаженный, дал мне представление о том, что, вероятно, произошло. Похоже, он «отрепетировал» свое нападение ранее тем же днем, прежде чем встретить Кьяру. Она столкнулась с этой человеческой бомбой замедленного действия, ни о чем не подозревая и имея слишком мало времени на то, чтобы среагировать. На той пустынной лесной тропе она, без сомнения, сопротивлялась его домогательствам. Девушка отчаянно пыталась отбиться от него, но он неосознанно готовился к этому нападению несколько дней. Уотсон чувствовал себя отверженным и униженным, и его совсем не сдерживала совесть, судя по полному отсутствию эмпатии.
Мне пришлось спросить об изнасиловании, и он, вопреки здравому смыслу, попытался все выставить как половой акт по обоюдному согласию. «Не знаю, насколько это было хорошо, потому что я был не в себе, – сказал он. – Помню, что я целовал ее, и мы, вероятно, упали».
С ужасающим преуменьшением Уотсон сказал, что, «вероятно», засунул пальцы ей во влагалище.
Несмотря на искажение некоторых фактов, все сказанное им в целом совпадало с тем, что на самом деле произошло, однако преуменьшение зверского поведения многое говорило о нем.
Но что насчет неуклюжей попытки спрятать тело?
«Когда это случилось, я пошел в паб в Бексли, – сказал он. – Помню, я достал немного крэка».
Затем он вернулся на то место, где «произошло то, что произошло».
«Я хотел посмотреть, была ли она все еще там, поэтому вернулся, – сказал Уотсон. – Я уверен, что пытался вдуть воздух ей в легкие. Помню, как закидал ее листьями и ветками. Не знаю, была ли у нее стопа. Не помню, что я сказал об этом полиции».
По словам преступника, когда его арестовали в Суонли через два дня, он многое сказал полиции, в том числе признался, что «был не в себе».
В ответ на свидетельские показания против него он сказал: «Я видел ее фотографии. Мне жаль бедняжку. Я многого не помню.
То, что произошло, ужасно, но я не чувствую ни боли, ни сожаления. Я не думаю об этом и не испытываю никаких эмоций.
К сожалению, мне не хочется плакать.
В целом мне плевать.
У меня все нормально. Я ничего не чувствую к той девушке. Мое сердце не обливается кровью. Мой сокамерник тоже отбывает срок за убийство. У него бывают бэкфлеши[21], но я сплю нормально».
Сидя там, я думал о нацистском военном преступнике Адольфе Эйхмане и о том, как писательница Ханна Арендт использовала фразу «банальность зла», чтобы описать его поведение на суде. Имела ли она в виду именно это?
«У меня обрывочные воспоминания, – сказал Уотсон во время опроса. – Я испытываю смешанные чувства.
Как смотреть родителям в глаза?
Что я делаю здесь с этими животными?»
Однако затем он сказал, что испытывает уважение к заключенным: «Другие парни такие же, как я… Больше не приходится врать… Мне не нужно пытаться казаться лучше».
Психиатрическая экспертиза не показала ничего особенного, за исключением того, что Уотсон якобы слышал голос, который называл его слабаком и тупицей. Он был еле различимым, и, вероятно, это были псевдогаллюцинации, но доказательств истинного психоза мы не получили.
При психозе происходит потеря связи с реальностью, часто в форме бреда, например преследования (ощущение, что тело контролируется внешней силой и мысли транслируются за пределы головы). Это расстройство может сопровождаться истинными галлюцинациями, которые иногда представляют собой команды.
Психоз может возникнуть у молодых людей, не имевших в детстве проблем с развитием, однако в случае Уотсона было ясно, что в младшем возрасте у него наблюдались признаки расстройства поведения: постоянная ложь, импульсивность, неспособность учиться на собственном опыте. Такое поведение соответствовало тому, что мы называем «антисоциальное расстройство личности».
Как человек становится антисоциальным? Это предмет масштабных исследований. Антисоциальное расстройство личности (АРЛ) не является врожденным и объясняется воспитанием или опытом, полученным в детстве. Для постановки диагноза необходимо доказать проявление расстройства поведения до 15 лет, а также привести примеры незаконных поступков, импульсивности, безрассудства и безответственности во взрослом возрасте. Согласно исследованию Джереми Койда, АРЛ встречается у двух третей заключенных мужского пола [19]. Среди людей с этим заболеванием есть те, кто имеет более серьезные нарушения и соответствует критериям психопатии (или набирает много баллов в тесте на психопатию). Именно в этой группе появляется множество свидетельств наследования определенных биологических признаков.
Джеймс Блэр, американский исследователь из Национального института психического здоровья, предположил, что нейробиология объясняет недостаточное «моральное развитие» психопатов [20]. Исследования показывают, что миндалевидное тело, часть мозга в глубине височной доли, отвечает за обработку воспоминаний, принятие решений и проявление таких эмоций, как отвращение, страх, тревожность и агрессия. У психопатов миндалевидное тело не может посылать правильные сигналы структурам мозга в вентромедиальной префронтальной коре, ответственным за принятие решений. Однако это не объясняет все, и нам нужно понять, как жизненный опыт может связывать мозг и поведение.
Если человек вроде Уотсона, который с рождения был жестким и неэмоциональным, подвергается травле, не может влиться в коллектив и имеет низкую самооценку, он вполне может стать психопатом. Я помню мальчика из нашей школы, которому очень нравилось пугать младших детей, отрывая лапки комарам-долгоножкам. Неудивительно, что он любил ввязываться в драки и позднее был исключен из школы за то, что угрожал пожилому учителю математики теннисной ракеткой. Не знаю, что произошло с ним потом, но его более поздний опыт, несомненно, сыграл решающую роль. Надеюсь, он не попал в колонию для несовершеннолетних. Проделки Уотсона с голубями и крысами указывали на то, что взрослый преступник не был продуктом одной лишь травли.
Одной из проблем, объединявших Харди и Уотсона, была импотенция. Во втором случае о ней свидетельствовал рассказ преступника и результаты судебно-медицинской экспертизы. Половое бессилие Харди точно было вызвано диабетом, а причиной импотенции Уотсона, вероятно, было злоупотребление алкоголем и наркотиками. Убийства, совершенные обоими преступниками, имели сексуальный подтекст, но не включали в себя изнасилование в том виде, в котором оно определено законом.
Много лет спустя я проводил психиатрическую экспертизу семьянина из среднего класса, чьи сексуальные девиации постепенно усугублялись. Все началось с безвредных фетишей, таких как сигаретная объектофилия (порнография или сексуальная активность, неотъемлемой частью которых являются сигареты), которые затем переросли в экстремальный садомазохизм, триолизм (секс втроем) и кандаулезизм (мазохистское удовольствие от измены со стороны партнера). Позднее его много месяцев мучили навязчивые фантазии об убийстве, отчасти навеянные фильмом ужасов «Хостел». Однажды утром он проснулся и, вместо того чтобы ехать в офис, заплатил проститутке и практически обезглавил ее ножом без какой-либо сексуальной активности. В данном случае убийство само по себе стало парафилией под названием «гомицидофилия». Это крайняя форма сексуальных девиаций.
Вердикт: виновен в убийстве, пожизненное заключение. Минимальный срок отбывания наказания – 26 лет.
Когда я ушел осмысливать нашу беседу и писать отчет, то решил обратиться за помощью к коллегам. Во-первых, я предложил стороне защиты проинструктировать клинического психолога. Эксперты этого профиля не имеют медицинского образования, но проходят тщательную шестилетнюю подготовку, часто включающую обучение в докторантуре. Мы тесно сотрудничаем с ними, поскольку они помогают нам взглянуть на ситуацию под другим углом. Эти специалисты применяют размеренную модель расстройств личности относительно психологических и поведенческих нарушений, а не категорический, или медицинский, диагностический подход, типичный для психиатров. Клинические психологи активнее используют структурные опросники, стандартизованные тесты и шкалы оценки и проходят специальную подготовку по разговорной психотерапии, необходимой при проведении расследования.
Коллега Йен Хантер, который состоял в моей команде по наблюдению за пациентами из Камдена, был проинструктирован юристами и провел серию тестов в течение двух опросов. Хотя первый пришлось прервать, потому что Уотсон стал агрессивным, ко второму он успокоился и смог пройти базовое когнитивное тестирование, которое позволило определить его IQ и оценить память. Коэффициент интеллекта Уотсона был чуть меньше 80. Если учесть, что средний результат – это 100, он не отличался большим умом, но формально не считался умственно отсталым.
Йен также дал Уотсону многоосевой клинический опросник Миллона, подробную анкету из 195 пунктов, предназначенную для определения черт характера и клинических синдромов. Пациент также прошел тест на психопатию, чтобы мы могли провести количественную оценку черт, выявленных мной во время опроса.
Оценочный лист психопатии представляет различные факторы, которые группируются как «элементы оценки». Первый фактор включает эгоистичное, бессердечное и безжалостное использование других и такие качества, как поверхностное обаяние, манипулятивность, отсутствие эмпатии. Второй охватывает нестабильный, антисоциальный и социально девиантный образ жизни и определяется такими показателями, как криминальная универсальность[22], импульсивность, безответственность, плохой контроль поведения и подростковая преступность.
Специалисты, проводящие тесты, проходят двухдневный курс обучения, чтобы повысить так называемую межэкспертную надежность.
Йен подсчитал результаты, и я не удивился, узнав, что опросник Миллона подтвердил антисоциальное расстройство личности. Результат теста на психопатию тоже был высоким: 25 баллов из возможных 40.
Эти исследования подтвердили наши догадки и позволили лучше разобраться в крайностях человеческого поведения.
Также пришлось обратиться за помощью к коллегам. Я всегда считал неформальную экспертную оценку неотъемлемой частью своей практики, а сейчас она является обязательной составляющей профессиональной аттестации каждого врача. В нерабочее время, когда суматоха в коридоре утихла, я просмотрел документы и фотографии с места преступления и показал их надежному коллеге из соседнего кабинета. На мой взгляд, очень важно обсуждать свои идеи с другими профессионалами этой области. Судебные психиатры, которые пытаются работать изолированно, лишают себя возможности не только проверить свои гипотезы о диагнозе, но и ослабить эмоциональное напряжение, связанное со сложными делами. Мы с Биллом Хикоком бок о бок развивали навыки в судебной психиатрии и, по мере того как оба стали браться за более сложные дела, обменивались идеями, прежде чем изложить что-то на бумаге. Я написал отчет об Уотсоне за пару выходных, и мы с Йеном представили это дело на пятничной встрече, на которой обычно обсуждали с коллегами интересные и сложные дела, а также свои исследовательские статьи. Это давало нам возможность окончательно проверить правильность выводов, прежде чем провести финальную правку очень важного раздела «Заключение».
Тщательная подготовка необходима, чтобы устранить все слабые места. Из своего негативного опыта я усвоил, что каждое написанное слово будет тщательно проверяться дотошными адвокатами и через несколько месяцев меня, возможно, вызовут на перекрестный допрос в Олд-Бейли по делу об убийстве.
В моем отчете, занявшем 20 страниц, говорилось об опросе и всех проведенных тестах. Я привел слова преступника – подтвержденные другими – о том, как он прибегал к постоянной лжи, чтобы повысить самооценку, увеличить свои достижения и создать ложную личность. Он вполне открыто сказал, что лгал о вещах, которые ему хотелось бы иметь в реальности. Эта форма поведения называется псевдологией, патологической ложью или синдромом Уолтера Митти (в честь героя классического рассказа Джеймса Тёрбера).
Патологическая ложь предполагает сочинение фантастических историй, которое сначала выполняет инструментальную функцию в виде получения преимуществ или повышения престижа. В более тяжелой форме псевдология может превратиться в бунт фантазии: человек начинает обманывать сам себя, а не только других людей.
Уотсон был одиночкой. В детстве он испытывал постоянную злость, подвергался травле и унижениям в школе, как, в принципе, и во взрослом возрасте. У него была хронически низкая самооценка и паранойя, и он создал ложное «я», чтобы выживать в социуме. Вероятно, он был черствым и неэмоциональным, что подтверждают хобби в виде коллекционирования черепов и оружия, а также истязания животных. Потеря работы, расставание с девушкой, злоупотребление наркотиками и попытки семьи и психотерапевта бороться с его ложью, казалось, подтолкнули Уотсона к краю пропасти.
Инцидент с эксгибиционизмом и сообщения его сестры о фотографиях проституток в непристойных позах, найденных в комнате преступника, свидетельствуют об усилении эротических фантазий и девиантного сексуального поведения. Однако доказательства этому появились только много лет спустя.
Поскольку Уотсон был безразличен к чувствам других людей, постоянно проявлял безответственность, не мог поддерживать длительные отношения и был нетерпим к разочарованиям, его случай явно соответствовал критериям расстройства личности с преимущественно антисоциальными особенностями.
Неуместный и глупый смех при описании преступления вкупе с отсутствием раскаяния и бессердечными комментариями о жертве свидетельствовали о психопатии, что подтвердил оценочный лист.
Если в случае Уотсона место преступления говорило о спонтанном и неорганизованном убийстве, то злодеяния Харди были спланированными и организованными. Два этих дела хорошо иллюстрируют два типа «убийств на почве сексуального садизма», описанных Роном Хейзелвудом и Джоном Дугласом из ФБР. Они провели серию детальных опросов 36 осужденных убийц, совершивших преступления на сексуальной почве, включая Теда Банди и Эдмунда Кемпера. Первого позднее казнили, после того как признали виновным в совершении нескольких преступлений, хотя на самом деле он был связан более чем с 30 убийствами. Кемпер, серийный убийца и некрофил, провел несколько лет в заключении, а затем был освобожден по решению психиатров. После выхода из тюрьмы он продолжил убивать.
Места спланированных и неорганизованных преступлений отличаются. Организованный убийца, например Харди, все планирует и контролирует, и это позднее находит отражение в том, что обнаружит полиция. Он часто применяет вербальный подход к жертвам и имеет интеллект выше среднего. Инженер Харди явно заманивал жертв в свою квартиру. Неорганизованные убийцы, такие как Уотсон, напротив, совершают преступление сгоряча, ничего не планируя и не обдумывая. Для умерщвления жертвы они используют подручные предметы, например кирпич. Неорганизованные убийцы обычно менее умны и социально некомпетентны.
Как бы то ни было, классификация преступлений, принятая в ФБР, не интересовала Олд-Бейли. По нашему с Йеном мнению, у нас было достаточно доказательств, чтобы предположить, что психическое состояние Уотсона в момент убийства соответствовало критериям отклонения от нормы, а именно антисоциальному расстройству личности с психопатическими чертами. Судье и присяжным предстояло решить, означало ли это отклонение ограниченную вменяемость. Позднее закон изменился и на эксперта была возложена большая ответственность в плане вынесения приговора. Специалисты могут выражать свое мнение, но окончательное решение должны принимать присяжные.
Я представил свой отчет адвокатам. Поскольку это было уголовное, а не хорошо оплачиваемое гражданское дело, никаких досудебных встреч с юристами не было и мы не пили чай с печеньем в их шикарных кабинетах. Обсуждение ограничилось часом приглушенных разговоров за круглым столом в зале с высоким куполообразным потолком с изображениями «Блица»[23]. Этот зал находился в старой части здания Олд-Бейли, построенной в 1907 году.
Олд-Бейли, или Центральный уголовный суд, основан на истории и авторитете в равной мере. Он построен на месте печально известной Ньюгейтской тюрьмы. Даже более новая пристройка 1973 года возведена из твердого каррарского мрамора, а ее перила сделаны в виде перевернутых медных мечей правосудия. В 18 залах судебных заседаний слушается более 150 дел об убийствах и других громких уголовных преступлений в год.
Мы с Йеном прекрасно понимали, что психиатрическая защита, скорее всего, обречена на провал. Присяжные в Олд-Бейли, находясь под впечатлением от своего окружения, будут упирать на развращенность преступления. Но, на мой взгляд, когда психическое расстройство очевидно, защитники и их клиент должны сами решать, нужно ли сообщать об этом суду. Я не раз выступал за ограниченную вменяемость. И это частично объясняется тем, что, если психиатр пытается действовать как судья и присяжные и ставит на подсудимом крест, последний может обвинить защитников в том, что они не предоставили ему возможности доказать свою невменяемость, даже если шансы на успех были малы. Если подсудимый, прислушавшись к совету, признал себя виновным, он может позднее пожалеть об этом решении, потому что за решеткой будет много времени, чтобы все обдумать. Позднее он может обратиться в апелляционный суд и заявить, что показания эксперта-психиатра лишили его справедливого судебного разбирательства. Это происходило со многими моими коллегами.
Короче говоря, задача заключалась в том, чтобы достоверно сообщить об обнаруженных психических отклонениях. Когда Уотсон решил сделать ставку на то, чтобы получить срок за непреднамеренное, а не пожизненное лишение свободы за умышленное убийство, его предупредили, что минимальное время отбывания наказания увеличится на годы, если в судебном разбирательстве примет участие семья жертвы. Как бы то ни было, он с нетерпением ждал суда. Мой наставник и один из пионеров судебной психиатрии Пол Боуден после многих лет работы в Олд-Бейли сказал, что подсудимые часто получали меньший срок, если начинали плакать и признавали себя виновными. Демонстрация психопатии в суде – это верный способ убедить судью, что вы представляете угрозу для общества, и это впечатление влияет на суровость наказания.
На мой взгляд, судебные процессы по делам об убийствах являются формой катарсического[24] социального театра. Преступник на скамье подсудимых, семья жертвы на своих местах в зале. Версия обвинения изложена, после того как все допустимые доказательства были озвучены. Является ли театр суда с его мантиями и париками способом как-то упорядочить дела, связанные с хаосом и жестокостью? Помогает ли это близким жертвы или только усиливает их горе? Я часто задаюсь этими вопросами.
В том деле со стороны защиты свидетельствовали только мы с Йеном, поскольку доказательства виновности подсудимого в убийстве были неоспоримыми. Присяжным предстояло ответить не на вопрос «кто», а на вопрос «почему». Королевская прокурорская служба наняла одного из своих любимых психиатров, чтобы опровергать наши аргументы. Этот специалист вел себя очень уверенно в суде, но у него была раздражающая привычка обращаться к присяжным так, словно он прокурор, а не беспристрастный эксперт.
Мы с Йеном давали показания последними, после того как сторона обвинения представила все доказательства. Прямо перед обеденным перерывом я занял место, предназначенное для дачи свидетельских показаний, и принес присягу.
Сначала был основной допрос в виде простых вопросов со стороны адвоката. Затем мне пришлось настроиться на перекрестный допрос со стороны обвинения. Противостоящий мне эксперт подбрасывал прокурору сложные вопросы на стикерах. С годами я научился предугадывать вероятные проблемы, когда писал отчеты, однако дача показаний – это всегда напряженная и сложная задача. Это чем-то похоже на устный экзамен в медицинской школе, когда на кону стоит отдых в каникулы (если студент не сдает устный экзамен, ему приходится зубрить все лето, чтобы подготовиться к пересдаче в сентябре).
– Доктор, вы говорите, что на момент совершения преступления у подсудимого наблюдались ментальные отклонения?
– Да, все верно.
– Доктор, могу ли я попросить вас помочь нам? Что такое разум и что конкретно вы имеете в виду, говоря «ментальные отклонения»? Можете ли вы объяснить это присяжным?
Однажды я съежился, наблюдая за экспертом, который не мог ответить, что этот термин появился в 1960 году во время судебного разбирательства по делу Р. против Бирна. Как и Уотсон, Бирн убил молодую женщину и изуродовал ее труп, и у него на протяжении долгого времени проявлялись «жестокие желания». Апелляционный суд постановил, что разум следует понимать как все аспекты умственной деятельности. Это не только восприятие физических действий, но и способность формировать рациональные суждения о том, что правильно, а что нет. Разум также включает в себя способность проявлять силу воли, чтобы действовать в соответствии со здравым смыслом. Судьи апелляционного суда запутанно сказали, что разум с ментальными отклонениями должен отличаться от обычного в такой степени, чтобы вменяемый человек расценил это как несоответствие норме.
С другой стороны, разум, согласно психиатрическому определению, располагается внутри физической и химической структуры мозга. Функции разума включают восприятие (зрение, слух и обоняние, например), обработку чувств и эмоций, сознание, язык, память и рассуждение. Он позволяет нам воображать, узнавать и понимать, а также хранит убеждения, взгляды и надежды. Благодаря ему мы способны к рациональному мышлению. Это сложные вопросы, но психиатр, высказывающий мнение о разуме убийцы, который не может на них ответить, вызовет у судьи или присяжных сомнения в своей компетентности. Это может показаться странным, но это так.
На юридической арене судебная психиатрия предполагает сопоставление современных психиатрических концепций с размытыми и зачастую устаревшими юридическими определениями. Это сложное интеллектуальное упражнение для любого эксперта, особенно в такой неточной науке, как психиатрия. Как однажды сказал Найджел Истман, профессор судебной психиатрии в Больнице святого Георгия, это похоже на игру в крикет регбийным мячом [21].
Мою дачу показаний пришлось прервать из-за начала обеденного перерыва. К судьям в Олд-Бейли обращаются «милорд», поскольку, хотя они являются окружными судьями, эти представители власти носят почетное звание судей Высокого суда и имеют титул лорда. Судья весьма сурово напомнил мне, что я не должен обсуждать свои показания с кем-либо во время перерыва, поскольку нахожусь под присягой. Не могло быть и речи о том, чтобы адвокаты подсказали что-либо эксперту. Таким образом, хотя меня манили суши-бары и бистро рядом со зданием суда, я предпочел перекусить крошечным бутербродом с сыром в столовой на третьем этаже. У меня была возможность перечитать свой отчет и подготовиться к вероятным вопросам, многие из которых должны были поставить под сомнение мою компетентность и анализ доказательств.
Как только я закончил давать показания, эксперт Королевской прокурорской службы произнес последнее слово в качестве «опровержения» психиатрической защиты. В США прокуроры могут привести специалиста, который будет оспаривать любые попытки психиатра оградить подсудимого от смертной казни. Это порождает этические проблемы, с которыми, к счастью, мне не приходится сталкиваться.
Эксперт Королевской прокурорской службы избрал хитроумную тактику. Он не оспаривал большинство пунктов нашего отчета. Однако, согласившись с диагнозом, специалист заявил, что если сексуальное удовлетворение считать частью преступления, то присяжные должны считать поведение подсудимого целенаправленным и ни в коем случае не смягчать наказание, несмотря на его психическое состояние. Эта хитрая уловка позволила эксперту Королевской прокурорской службы не оспаривать наш тщательно взвешенный диагноз. Она также дала ему возможность избежать главного вопроса, а именно: объясняло ли психическое состояние подсудимого совершенное им убийство?
Вторая часть судебного заседания, на которой решалось, имелись ли основания для смягчения наказания, поднимала не медицинские, а этические вопросы. Я всегда избегал выражать мнение об ответственности и высказывался на этот счет только тогда, когда меня жестко подталкивал к этому судья. Даже в этом случае я говорил, что присяжные должны принять решение самостоятельно: «Милорд, я бы сказал, что психические отклонения могут влиять на вменяемость, но на вопрос о том, повлияли ли они на вменяемость подсудимого в момент совершения преступления, отвечать не мне, а суду, то есть вам и присяжным заседателям».
Уотсона признали виновным в убийстве. Решение было единогласным. Нам включили видеозапись с опроса, где он разрыдался. Учитывая то, что сказал преступник, мы все согласились, что он плакал из-за жалости к себе, а не к жертве. Приговор: пожизненное лишение свободы с минимальным сроком отбывания наказания 25 лет.
Во время повторного рассмотрения нескольких нераскрытых дел много лет спустя Уотсона признали виновным в двух сексуальных нападениях и одном особенно агрессивном изнасиловании. Это случилось до того, как он совершил последнее изнасилование и убийство. Мне это казалось вполне логичным, поскольку такая внезапная эскалация девиаций вплоть до убийства на сексуальной почве казалась чрезмерной.
Задав Уотсону последний вопрос во время первичной экспертизы, я задумался о его содержании в Белмарше. Режим был максимально строгим, и это значило, что преступника 20 часов в сутки держали в одиночной камере ради его собственной безопасности, еду доставляли на подносе, дневного света не было. Прогулки во дворе он совершал в полном одиночестве, полости тела досматривали до и после каждого свидания, телефонные звонки были ограничены, алкоголь и наркотики запрещены, и еда к тому же была омерзительной. Я спросил, как он переносит все это. Он улыбнулся и сказал: «Нормально, док. Здесь тепло, и я чувствую себя в безопасности. Мне наконец кажется, что я в правильном месте».
Суд над Уотсоном завершился в 2004 году, но мне пришлось ждать до 2005 года, чтобы прочитать опубликованные материалы расследования дела Харди. Эта неизбежная задержка лишала меня возможности наслаждаться солнечными днями до вердикта.
Когда данные наконец были обнародованы, я не пришел на пресс-конференцию – это было бы уже слишком. Одним ясным утром, проезжая по Масуэлл-Хилл, по радио прозвучала новость: «Психиатры реабилитированы в ходе расследования дела Кэмденского потрошителя».
Во время расследования выяснилось, что Харди не могли дольше держать в психиатрической больнице в соответствии с законом «О психическом здоровье» и тем, что врачам было известно о нем на момент выписки. Первоначальное обвинение в убийстве в январе 2002 года было снято, поэтому два психиатра, которые встречались с ним в тюрьме Пентонвиль, поступили правильно, направив его в психиатрическую больницу из здания суда. Это решение было принято на основании того, что он совершил порчу имущества в состоянии тяжелого алкогольного опьянения, и, поскольку у него было биполярное расстройство, лечение в психиатрической больнице казалось лучшим вариантом, чем выход на свободу прямо из тюрьмы.
Поступив в клинику, он не оказывал сопротивления врачам: принимал литий от биполярного расстройства и согласился обратиться в общество помощи алкоголикам и наркоманам, чтобы начать бороться с пьянством. Он пробыл в больнице несколько месяцев, и его поведение не вызывало беспокойства. Основания для дальнейшего пребывания в больнице были тщательно проанализированы независимой комиссией. Ей пришлось решать, «необходимо ли его дальнейшее нахождение в больнице для сохранения здоровья и безопасности пациента» и (или) «защиты других людей», поскольку лечение «не могло быть проведено, если он не содержался в больнице в соответствии с этими критериями».
Поскольку бремя тестов легло на больницу и Харди дал согласие на амбулаторное лечение и последующее наблюдение, оснований удерживать его в учреждении не было. Межведомственное соглашение по защите общественности на тот момент было принято совсем недавно, а совершенное преступление было недостаточно серьезным, чтобы пациенту грозила комиссия (перед ней предстают лица, совершившие тяжкие преступления).
Значительное беспокойство больничного персонала, работавшего с Харди, объяснялось тем, что смерть Роуз Уайт произошла при невыясненных обстоятельствах, и тем, что мужчина был ненадежным, склонным к манипуляции и неэмоциональным. Иными словами, людям было неприятно находиться рядом с ним, но, разумеется, этого недостаточно, чтобы принудительно держать человека в больнице.
В ходе расследования не было найдено доказательств врачебной ошибки и свидетельств того, что биполярное расстройство объясняло убийства. Эксперты пришли к выводу, что дальнейшее пребывание Харди в больнице в соответствии с законом «О психическом здоровье» не снизило бы риск совершения им убийств. Председатель комиссии по расследованию Роберт Робинсон признал, что это не утешало людей, желавших удостовериться в том, что подобные события не повторятся в будущем.
Разумеется, теперь нам известно, что Харди на самом деле был хладнокровным сексуальным садистом и, вероятно, попал в Психиатрическую больницу святого Луки в промежутке между первым и вторым убийствами. У него не было поверхностного очарования психопатического убийцы вроде Эндрю Кьюненена или Теда Банди. Однако его ненадежный и манипулятивный характер означал, что стандартный психиатрический опрос не мог раскрыть все карты. Единственный способ поставить правильный диагноз заключался в том, чтобы система правосудия корректно идентифицировала его поведение. Иными словами, серийные убийцы не признаются в преступлениях, пока их не поймают.
В то время велись споры о том, поддаются ли психопаты лечению даже при условии постановки правильного диагноза. Закон «О психическом здоровье» был изменен в 2007 году, чтобы стимулировать стационарную терапию менее опасных расстройств личности. Однако больничные отделения для лечения людей с опасными и тяжелыми расстройствами личности впоследствии были закрыты, поскольку как минимум половина психопатов отказывалась от лечения и не хотела никакого прогресса. Разумеется, такие люди умеют притворяться и проявлять псевдокооперацию. В последние годы пациентов из этой группы снова перевели в тюрьмы строгого режима, такие как Уайтмур.
Во многом была виновата неточная и небрежная судебно-медицинская экспертиза. Если бы ее провели правильно, Харди приговорили бы к пожизненному лишению свободы с минимальным сроком отбывания наказания 15 лет. В таком случае он не совершил бы еще два убийства позднее в том же году. Я же испытал облегчение после практически трех лет жизни в напряжении. Теперь можно было двигаться дальше, однако Харди оставил неизгладимый след в моей карьере. С тех пор в случае каждого пациента я стал думать о худшем сценарии. И необходимость предвидеть все возможные исходы означала, что вопрос «Что обо мне скажут в случае расследования убийства?» стал возникать у меня в голове, когда я обдумывал определенный план действий.
Скорее всего, Харди направил свое негодование, женоненавистничество и диабетическую импотенцию в сексуальный садизм, унижение и насильственные преступления. Убийство и избавление от тела были частью извращенной садистской потребности контролировать жизнь и смерть. Депрессия и биполярное расстройство не являлись основной проблемой, и, как бы то ни было, предположение об обострении психического заболевания было упреждено его признанием в трех убийствах.
Однако психиатрические диагнозы и типология мест преступления – это лишь описания внутреннего мира и жестоких поступков пациентов. Несмотря на прогресс в нейробиологии, судебной психиатрии и криминологии, нам всегда будет трудно разбираться в страшных преступлениях вроде тех, что совершил Харди. В последнее время все больше мужчин стараются избежать наказания за убийство, утверждая, что смерть наступила, когда во время жесткого секса что-то пошло не так. Однако человек не может дать согласия на собственную смерть. Харди выдвинул неправдоподобную версию о том, что его жертвы задохнулись под весом его тела, когда он заснул. Нам оставалось только размышлять о его мотивации и поведении. Скорее всего, он унесет все детали произошедшего с собой в могилу.