ому бытовому поводу, придравшись к форменному пустяку. Правда, в отличие от голубей или косуль, кое-какие тормоза у нас имеются, но работают они плохо. Человеку в ходе социальной эволюции пришлось выдумать сложную систему моральных заповедей, чтобы обеспечить минимальную стабильность популяции. К сожалению, писаный закон никогда не бывает столь же эффективным, как врожденный запрет, и потому вся история нашего вида — опасный путь по лезвию ножа.
Наши предки — сравнительно некрупные всеядные приматы африканских саванн — были слабо вооружены от природы и не представляли серьезной опасности друг для друга. Если два человека дерутся голыми руками, смертельный исход практически исключен, поэтому рачительный отбор, никогда не измышляющий дополнительных сущностей без необходимости, даже не подумал озаботиться созданием надежных программ торможения агрессивности. Так бы мы и жили да поживали, не зная горя, как живут человекообразные обезьяны, но наших предков подвела их башковитость. Человек, еще не выйдя толком из животного состояния, начал брать в руку острый камень и увесистую дубину из дерева или кости. Отныне прикончить собрата стало делом нехитрым, а вот моральные ограничители работали по старинке. Человек оказался единственным на планете видом, готовым убивать направо и налево не для того, чтобы элементарно прокормиться, а просто так. Вдобавок он непрерывно совершенствовал орудия убийства и очень быстро достиг немалых успехов, а неповоротливая биология, обреченная плестись в хвосте скоропалительного социогенеза, была не в силах одним махом перекроить изначально слабую естественную мораль. На протяжении нескольких десятков тысяч лет (это по самым осторожным оценкам) люди истребляют друг друга под разными предлогами, и конца этому не видно. Оказывается, не обузданный инстинктом разум не всегда является ценным эволюционным приобретением.
Правда, за последние 300 лет «шалостей» несколько поубавилось. В технологически развитых странах люди сделались толерантнее, нравы немного смягчились, а общественные институты претерпели несомненную эволюцию в сторону некоторой гуманизации. Остается уповать на технологии вроде генной инженерии, обещающей радикальное переустройство наших дурных наследственных задатков. Но уникальная способность Homo sapiens оборачивать себе во вред любые достижения все равно не дает покоя.
Справедливости ради следует сказать, что иногда социальные регуляторы человеческой агрессивности почти не уступают по своей эффективности природным механизмам. В своей замечательной книге «Агрессия» Конрад Лоренц рассказывает о крайне любопытных социально-психологических исследованиях, проведенных Сиднеем Марголиным, психоаналитиком из Денвера, среди индейцев североамериканских прерий. Марголина особенно заинтриговали индейцы-юта, которые в течение нескольких столетий вели жизнь, состоявшую из войн и грабежей. Такое существование подстегивало отбор и не могло не отразиться на генофонде популяции. Запредельное селекционное давление в условиях враждебного окружения сверх всякой меры взвинтило их агрессивность, и сегодня они страдают неврозами много чаще, чем любой другой североамериканский этнос. По мнению Марголина, основной причиной этого неблагополучия является постоянно подавляемая агрессивность, не находящая естественного выхода в расписанной как по нотам современной жизни. Моральный кодекс юта незамысловат и мало чем отличается от норм поведения других дикарей. Убийство чужаков не только не осуждается, но даже приветствуется, однако насилие по отношению к соплеменникам карается немедленно и на редкость жестко. Убивший соплеменника, пусть даже всего лишь по неосторожности, должен покончить с собой. Исключительная суровость такого «законодательства» лежит на поверхности: племя, воюющее не на жизнь, а на смерть, вынуждено гасить внутренние конфликты любой ценой.
В данном случае интереснее всего то обстоятельство, что почти 100 лет мирной и благополучной жизни не сумели переломить непререкаемой варварской традиции. Послушаем Лоренца.
«Эта заповедь оказалась в силе даже для юта-полицейского, который, пытаясь арестовать соплеменника, застрелил его при вынужденной обороне. Тот, напившись, ударил своего отца ножом и попал в бедренную артерию, что вызвало смерть от потери крови. Когда полицейский получил приказ арестовать убийцу, — хотя о предумышленном убийстве не было и речи, — он обратился к своему бледнолицему начальнику с рапортом. Аргументировал он так: преступник хочет умереть, он обязан совершить самоубийство и теперь наверняка совершит его таким образом, что станет сопротивляться аресту и вынудит его, полицейского, его застрелить. Но тогда и самому полицейскому придется покончить с собой. Поскольку более чем недальновидный сержант настаивал на своем распоряжении — трагедия развивалась, как и было предсказано. Этот и другие протоколы Марголина читаются, как древнегреческие трагедии, в которых неотвратимая судьба вынуждает людей быть виновными и добровольно искупать невольно совершенные грехи».
Что можно сказать по этому поводу? Во-первых, такой необычный стереотип поведения встречается исключительно редко и представляет собой скорее забавный казус, чем правило. Подавляющее большинство агрессивных особей Homo sapiens испокон веков убивали и до сих пор продолжают убивать всех подряд, не делая особой разницы между своими и чужими. Кроме того, человек разумный был каннибалом, что не только автоматически означает снятие библейского запрета «не убий», но и как минимум свидетельствует об отсутствии чувства отвращения к виду, запаху и вкусу мяса своих собственных соплеменников. Если относительно людоедских наклонностей архантропов и палеоантропов можно вести дискуссии, то с нашим видом все ясно как божий день: сообразительный Homo sapiens никогда не упускал случая полакомиться человечиной. Между прочим, настоящие хищники почти никогда не бывают каннибалами. Когда волчица играючи покусывает волчонка, тот только резвится от полноты чувств. Он знает, что его не съедят. А вот когда женщина строго говорит маленькому ребенку: «Я тебя съем!», или то же самое произносит чужой взрослый дядя, ребенок пугается всерьез. Ибо врожденная генетическая программа знает: съедят и глазом не моргнут, у людоедов это в порядке вещей.
Во-вторых, заповедь «не убий» распространяется у индейцев из племени юта только на своих сородичей. Клановое мышление — характернейшая черта почти всех примитивных народностей, и совсем не случайно самоназвание многих первобытных племен означает в буквальном переводе просто «люди». Соседи людьми не являются по определению, и поэтому с ними можно обращаться, как с обыкновенной дичью. Между прочим, чукчи, о которых сложено столько анекдотов, чукчами себя никогда не называют: эту унизительную кличку налепили на них соседи-недоброжелатели. Сами же охотники на морского зверя именуют себя возвышенно и гордо — луораветлан, что в переводе означает «настоящие люди». Хотя социальное торможение агрессивных инстинктов и может в некоторых случаях дать сравнительно неплохой результат, оно все равно гораздо слабее врожденных механизмов подавления агрессивности.
Итак, резюмируем: человек — это весьма агрессивное животное, в значительной мере освободившееся от давления естественного отбора. Социальная эволюция шла ускоренными темпами, отбор за ней не поспевал, технология обработки камня становилась все изощреннее, и в результате равновесие между оружием и моралью оказалось окончательно и бесповоротно утраченным. Дело не в том, что человек как-то особенно плох сам по себе или запредельно агрессивен, дело в изначальной слабости моральных запретов, которые перестали соответствовать его непомерно усилившейся вооруженности. Постепенно человек стал самым страшным хищником на планете, готовым сеять смерть на каждом шагу; дикие звери угадывают это интуитивно и предпочитают не связываться с неуклюжей голой обезьяной на задних лапах.
А можем ли мы хотя бы в самых общих чертах реконструировать образ жизни наших далеких предков, когда они еще только выделялись из животного мира? Поскольку наш вид — примат, пусть двуногий и безволосый, имеет смысл повнимательнее присмотреться к повадкам и нравам современных обезьян. Этологи могут нам поведать немало интересного о забавных аналогиях в поведении высших приматов и Homo sapiens. Система отношений внутри сообщества обезьян может послужить неплохой моделью человеческого социума.
Генетически нам ближе всех человекообразные обезьяны — гориллы, орангутаны и шимпанзе, но вот в плане социальном они как раз менее всего показательны, ибо не образуют больших и сложно организованных групп, живут под защитой леса и питаются простой пищей, которой у них всегда в достатке. Например, у горилл структура группы довольно проста. Эти очень крупные обезьяны, рост которых достигает 2 м, а вес доходит до 300 кг, невероятно сильны, вооружены мощными клыками и практически не имеют естественных врагов. Они строгие вегетарианцы и сравнительно миролюбивы. Вся полнота власти принадлежит старому самцу с седой спиной, который пользуется непререкаемым авторитетом. Другие самцы (их очень немного и все они значительно моложе) образуют между собой простое иерархическое соподчинение. Дружественных союзов они никогда не заключают, а противостоять иерарху по отдельности, разумеется, не могут. Седой самец постоянно напоминает о своем ранге, заставляя подчиненных уступать пищу, удобные места для отдыха и оказывать другие знаки внимания. Сообщество горилл отличается высокой стабильностью, а наведение порядка достигается лишь угрожающими жестами и мимикой. Серьезные столкновения невероятно редки. Обычно дело ограничивается тем, что седой самец неторопливо подходит к провинившемуся, и тот сразу же принимает позу подчинения. Доминант похлопывает его по спине, изображая ритуальное наказание, и конфликт на этом исчерпывается.
Дольник справедливо называет систему властной иерархии у горилл патриархальной автократией и пишет:
«Вы, конечно, согласитесь, что такого рода отношения бывают и среди людей. Они возможны в большой патриархальной семье или в маленькой конторе, но моделью горилл наши иерархические системы не исчерпываются.