– Ты же знаешь, что в Нью-Йорке сейчас за полночь?
Мэрилин бросает взгляд на часы на прикроватном столике. В Калифорнии семь минут десятого.
– Боже. Я об этом даже не подумала. Мне перезвонить?
– Все нормально. Я рада, что ты позвонила. У меня тут небольшая проблема, и я совсем не против. Сделать. Перерыв.
У Мэрилин невольно округляются глаза, когда Элла с нажимом произносит последние несколько слов. Они адресованы не ей, а кому-то, кто продолжает бубнить на фоне.
– Чем я могу помочь? – Раздражение в нежном голосе Эллы утихает.
– Да-да… Прости, я волнуюсь. Надо было сразу сказать, зачем я звоню. – Мэрилин выпрямляет ноги и скрещивает их заново, пытаясь подобрать слова. У нее сосет под ложечкой, совсем как на пробах.
– Незачем волноваться, – говорит Элла. – Сколько можно играть друг с другом в кошки-мышки? Давно пора было встретиться или хотя бы поболтать по телефону.
Мэрилин делает еще один глубокий, медленный вдох. Это не так-то просто. Ее буквально распирает от желания поделиться с Эллой хорошими новостями.
– Да, – соглашается она, стараясь дышать помедленней.
– У тебя все хорошо?
– Да, говорю же, просто волнуюсь. Нужно себя перебороть, верно? В общем, помнишь, я просила тебя позаниматься со мной пением для роли в фильме «Джентльмены предпочитают блондинок»?
– М-м?
Из трубки по-прежнему доносятся посторонние звуки, и Элла, кажется, думает о чем-то другом. Мэрилин рассчитывала на приватную беседу, чтобы поговорить с Эллой о пении более откровенно, чем в переписке.
– Вы не могли бы пойти куда-то еще? Я говорю по телефону. – Элла делает паузу. – Ты тоже, Джорджиана.
Ах, Джорджиана. Та самая кузина, которая любезно ответила на первое письмо Мэрилин.
– Мэрилин… Можно я буду так тебя называть? – спрашивает Элла, когда шум затихает.
Мэрилин приободряется. Вот теперь-то они точно смогут поговорить.
– Да, конечно.
– Мэрилин, ты же не будешь снова просить меня позаниматься с тобой? Я не могу этого сделать. Я никому не даю уроков.
– Да, да, конечно. Хотя мне интересно почему. Ты никогда об этом не говорила.
На некоторое время воцаряется молчание, и Мэрилин волнуется, не прервалась ли связь.
– Потому что я самоучка, – говорит Элла задумчиво. – За всю жизнь я не взяла ни единого урока. Я научилась благодаря постоянной практике. Пение звучит из моего сердца. Там я нахожу свой голос. По крайней мере, так я всем говорю.
Мэрилин поражена. Она была уверена, что Элла с ее выдающимися вокальными данными и удивительным талантом потратила кучу времени на обучение. С другой стороны, в глубине души она, наверное, догадывалась, что талант Эллы – от Бога.
– Ничего себе. Я все время беру разные уроки. А тебе все дается само собой?
– Ну, у моей семьи не было на это денег. Я обходилась тем, что имела. В детстве я много слушала. Больше всего мне нравились сестры Босвелл. Однажды мама выручила пару лишних долларов и купила для меня одну из их пластинок. Я просто влюбилась в Конни Босвелл. Днями напролет распевала ее песни, пока совсем не посадила голос.
– О, я знаю, каково это – расти в бедности. Было время, когда я жила на хлебе и воде. И тоже самостоятельно упражнялась в актерском мастерстве. Отрабатывала реплики перед зеркалом. Было ужасно неловко, если кто-то врывался посреди монолога. – Мэрилин смеется, вспоминая, как другой приемный ребенок в семье Болендер застукал ее в драматичной позе и с разинутым ртом, когда она отчитывала воображаемого Кларка Гейбла. – Еще я любила петь в ду́ше. Пела твои песни, Билли, Дорис, Фрэнка и Сэмми Дэвиса – младшего. Мой любимый альбом – «Элла поет Гершвина».
– Наши вкусы совпадают. Я тоже люблю этих исполнителей, – отвечает Элла со смешком. – Значит, ты выросла не в Беверли-Хиллз? Не в семье солидного голливудского продюсера?
– Не-а. Впрочем, я действительно жила неподалеку. Моя мама была монтажером. Это единственное, что связывало меня с Голливудом. Я успела пожить со многими людьми, которым я была не нужна… и в сиротском приюте тоже. – Не верится, что она это сказала. Раньше Мэрилин никому не признавалась. – Я им всем показала, не так ли?
– Выходит, мы обе поднялись из низов. – На несколько мгновений Элла погружается в глубокое молчание. – Приют, говоришь?
– Это были худшие годы моей жизни. Но та девочка умела мечтать.
– Меня и саму на несколько лет сослали с глаз долой. И меня тоже спасли мечты. Говоришь, тебе нравится альбом «Элла поет Гершвина»?
– Да, обожаю его. «В народе говорят, что любовь слепа»[13], – Мэрилин пропевает строчку из своей любимой песни.
– Гершвин – великолепный композитор. Но мне нравятся и многие другие. Несколько лет назад Decca выпустила «Сувенирный альбом», чтобы поклонники смогли послушать кое-какие из моих ранних песен. Хотя пришлось потратить время на уговоры. Мой менеджер, Мо Гейл, был не особо полон энтузиазма. – Хрипловатый смех Эллы звучит почти столь же лирично, как ее музыка.
Мэрилин широко улыбается. Этот альбом у нее тоже есть, но она сдерживается, чтобы не начать бурно восторгаться.
– У тебя тоже есть несговорчивый менеджер?
– Вообще-то… – говорит Элла. – Это секрет, но я подумываю сменить менеджера и начать работать с Норманом Гранцем. Мы с ним вместе устраивали европейские гастроли.
– Ах да, гастроли «Джаза в филармонии», ты рассказывала, – вспоминает Мэрилин. – Мой друг Сэмми Дэвис – младший очень уважительно отзывается о мистере Гранце. Не забудь сказать, когда начнешь с ним работать. Тогда у нас будет еще кое-что общее – наши менеджеры. Парочка Норманов.
Элла смеется:
– А кто тогда твой Норман?
– Норман Брокау. Племянник моего бывшего менеджера…
Как же ей не хватает Джонни Хайда. Именно он помог ей пробиться в Fox и заключить контракт с Зануком. Да, он был несколько приставуч и распустил лживый слух об их помолвке, но это не его вина; он просто был без ума в нее влюблен. Он был неплохим парнем, и с ним она чувствовала себя полноценным человеком, а не безмозглой куклой. Ее мучили угрызения совести за то, что она не любила его в ответ.
Впрочем, Норман стал ему прекрасной заменой. Именно за ужином с Норманом в «Браун Дёрби» она впервые встретилась с Джо. Он был там вместе с Уильямом Фроули, которого все называли Фредом, как его героя в «Я люблю Люси», и захотел с ней познакомиться. Как же она рада, что из любопытства согласилась. Чаще всего в подобных ситуациях мужчины приглашали ее к себе домой поужинать стейками, которые приготовил бы выдуманный повар. Такое случалось не раз.
Подчиняясь порыву сердца, Мэрилин говорит:
– Давай как-нибудь встретимся. Вместе послушаем музыку. Будет весело. И, в отличие от всех этих голливудских типов, друг с другом мы можем быть искренними.
– Давай. Когда в следующий раз окажемся в одном городе в одно и то же время.
– Ох! – восклицает Мэрилин. – У меня совсем вылетело из головы, зачем я позвонила! Я только что заключила контракт на запись музыкального альбома. – Элла – первый человек, которому она хотела это рассказать. И не в письме. – С ума сойти, они решили, я достаточно хороша, чтобы записать альбом. Я не могла отказаться от такого предложения.
– Поздравляю. Не сомневаюсь, ты привела их в восторг. Прости, что я не смогла попасть на премьеру.
– Спасибо. И не переживай. Эти мероприятия – сплошная скукотища.
Мэрилин снова слышит чьи-то приглушенные голоса.
– Прости, моей кузине нужна помощь. – Тон Эллы меняется, ее вздох эхом отдается в трубке. – Но я бы предпочла, чтобы мне не нужно было с этим разбираться. – Конец фразы она произносит громче.
– Да, конечно, – говорит Мэрилин. Кажется, ситуация серьезная. – Все в порядке?
– Да, – Элла произносит одно-единственное слово и замолкает.
Мэрилин ждет. Ей не хочется вешать трубку, хотя Элле явно кто-то досаждает.
– Было бы неплохо вместе прогуляться по магазинам.
– С тобой? Да нас же захлестнет толпа.
– В каком смысле «с тобой»? Можно подумать, ты одна толпу не привлечешь. Впрочем, это не беда. Иногда я хожу за покупками инкогнито, оставляю свою маскировку в магазине и выхожу как Мэрилин Монро, чтобы всех удивить.
– Ну еще бы, – говорит Элла шутливым тоном. Голоса на фоне затихли.
Мэрилин хихикает:
– Попробуй, вдруг тебе тоже понравится.
– Может, и попробую, но не сегодня, – Элла смеется.
– Надеюсь, мы еще сможем поболтать. И сходить вместе в джазовый клуб, когда я буду в Нью-Йорке или когда ты будешь в Лос-Анджелесе.
– Было бы неплохо. Прости, что не смогла помочь тебе.
– Ох, Элла, поверь, ты мне очень помогла. Мне было необходимо поговорить с кем-то, кто понимает, почему для меня важно спеть как можно лучше. На это способны только другие певцы.
– Элла! Он ушел, – из трубки доносится пронзительный голос другой женщины.
Элла снова вздыхает, очень протяжно и утомленно.
– Слушай, у нас тут час ночи. Мне пора ложиться. Но мы непременно встретимся, когда окажемся в одном городе – неважно в каком.
– Где-то я это уже слышала, – говорит Мэрилин с широкой улыбкой.
– Серьезно, давай увидимся.
– Договорились. Позвони мне или я сама тебе позвоню. Будем на связи. И, Элла, я очень рада с тобой познакомиться.
– Я тоже.
Мэрилин кладет трубку. Она испытывает радость от того, что позвонила, еще больший интерес к Элле и восторг от предвкушения их следующего разговора, который состоится лицом к лицу.
– Непременно.
На съемочной площадке фильма «Река не течет вспять» в Канаде поговаривают, будто проблема в Мэрилин. Коллеги перешептываются у нее за спиной, обсуждают, что съемки движутся медленно из-за ее капризов.
Она всего лишь стремится, чтобы ее реплики звучали идеально, разве это каприз?
Интересно, приходится ли певицам вроде Эллы терпеть такое отношение? Наверняка продюсеры хотят, чтобы они спели идеально. Никому не нужны фальшивые ноты на записи.